Мишель Турнье - Каспар, Мельхиор и Бальтазар

• Название: Каспар, Мельхиор и Бальтазар
• Автор: Мишель Турнье
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-710-7

Мишель Турнье не оспаривает евангелиста, но создает свою историю о волхвах, принесших загадочные дары к вифлеемской колыбели… Как Булгаков с историей о Пилате, он играет с историей волхвов, царей с Востока. Царь Мероэ, принц Пальмиры, владыка Ниппура… Откуда они пришли и куда отправились дальше?

Все, что говорит о волхвах евангелист, является правдой, утверждает писатель, Однако это не вся правда. Дело в том, что на самом деле, волхвов было четверо…

---

Режим первых дней пребывания в соляных копях был одинаков для всех узников. Перемена условий жизни и среды приводила к такому потрясению даже самые крепкие натуры, что надо было прежде всего предупредить возможное самоубийство. Поэтому закованного в кандалы узника помещали в одиночную камеру. В случае необходимости его насильно кормили через трубку. Многовековой опыт научил тюремщиков, что акклиматизация проходит тем успешнее, чем она более радикальна. После того как миновал первый кризис отчаяния — а он мог тянуться от шести дней до шести месяцев, — соледобытчик узнавал, что дневной свет он увидит не раньше чем через пять лет. До тех пор ему предстояло встречать только тех, кто работал в копях в таких же условиях, что и он сам, а пища его отныне была всегда одна и та же: сушеная рыба и горьковато-соленая вода. Понятно, что именно в этом последнем отношении Таору, принцу Сладкоежке, особенно мучительно давалась перемена вкусов и привычек. С первого же дня его глотку воспламенила мучительная жажда, но все же эта жажда гнездилась пока еще только в глотке, это была жажда поверхностная, локализованная. Мало-помалу она исчезла, но ее сменила другая жажда, пожалуй менее жгучая, но зато глубинная, сущностная. Это уже не рот, не глотка взывали о пресной воде, это весь организм, каждая его клеточка, страдавшие от полного обезвоживания, сливались воедино в общем безмолвном вопле. Таор знал, что на утоление жажды, голос которой он теперь ощущал в себе, уйдет весь остаток его дней, если он выйдет на свободу живым.

Соляные копи представляли собой громадную сеть подземных галерей, залов и карьеров, вырубленных в сплошных залежах соли, — воистину погребенный, дважды погребенный город, ведь он находился под жилыми домами и общественными зданиями Содома, также захороненными. Добыча соли делилась на три этапа. И соответственно рабочие были солекопами, солеломами и солетесами. Последние распиливали на беловатые пластины глыбы, вырубленные солеломами в соляных недрах. А солекопы рыли землю и исследовали почву — работа эта длилась веками, и конца ей не предвиделось. Залежи соли были такими твердыми, что крепления были не нужны, и однако солекопов подстерегали неожиданности и опасности. Иногда в толще стен или потолка появлялся вдруг странный темный призрак фантастических очертаний, громадный спрут, больная лошадь с вздувшимися конечностями, чудовищная птица. Это был карман рыхлой глины, замкнутый в слое соли, словно гигантский пузырь в прозрачности кристалла. Появление такого «призрака» побуждало солекопов обходить препятствие, размеры которого они не могли определить. Поэтому галереи были населены такими вот неподвижными чудищами, притаившимися в брюхе горы, и порой одно из них, наскучив маневрами и булавочными уколами муравьишек-людей, со страшным грохотом взрывалось, погребая под тоннами жидкой глины целую копь.

Копей было всего девяносто семь, они снабжали товаром два каравана, отправлявшиеся из Содома каждую неделю. Кроме соляных пластин их груз составлял еще изрядное количество морской соли, которую собирали в водоемах, высушенных солнцем, и формовали в деревянных конусах. Поскольку эти работы велись на свежем воздухе, соледобытчики, работавшие под землей, мечтали о них, видя в них частичное возвращение к нормальной жизни. Некоторые подхалимы добивались того, что их там использовали. Но копи неохотно выпускают из своих лап однажды попавшую в них добычу. Жаркое солнце, от которого отвыкли эти люди, сжигало их кожу и глаза, и им приходилось возвращаться в сумрак подземелий с неизлечимыми заболеваниями кожи и глаз. Если человек приспособился к своему несчастью настолько, что изменить его положение к лучшему невозможно, значит, он достиг последней степени падения. Подвергаясь постоянному воздействию влажного воздуха, пропитанного парами натрия, кожа некоторых соледобытчиков истончалась, становясь совершенно прозрачной, похожей на пленку, затянувшую совсем еще свежую рану, и начинало казаться, что с этих людей содрали кожу. Их называли красными людьми. Одного из таких людей и увидел Таор первой ночью, проведенной им в Содоме. Как правило, эти люди ходили голыми, потому что не выносили прикосновения одежды, в особенности той, которую носили в копях и которая становилась шершавой от соли, а если они отваживались выйти на улицу, то, из боязни солнца, только ночью. Индийское происхождение уберегло Таора от участи превратиться в сплошную рану, но губы его стали похожими на пергамент, рот иссох, из больных глаз по щекам непрерывно струился гной. Живот его впал, а тело стало телом маленького согбенного старичка.

Долгое время Таор видел только гигантское подземелье, похожее на обширный храм, где он обтачивал и обстругивал соляные пласты, видел сырые проходы, которые вели из одного конца разработок в другой, и еще громадную гостиную из соли, где он ел и спал с пятью десятками других рабочих и где узники на досуге вырезали в соляных пластах столы, стулья, шкафы, ниши и даже, ради украшения, люстры, которые не могли гореть, и статуи.

После периода полного заточения Таору, уже потерявшему счет времени, разрешили выйти на дневной свет. Вначале ему пришлось принять участие в лове морской рыбы — она составляла единственную пищу узников. Это был довольно странный лов, ведь море не терпело никакой жизни — ни растительной, ни животной. Речь шла о том, чтобы добраться до противоположной оконечности моря, туда, где в него впадает Иордан, — идти до этого места приходилось три дня, обратный путь с корзинами, полными рыбы, занимал четыре.

Вид Иордана, который струился к Мертвому морю и потом исчезал, поглощенный его тяжелыми водами, произвел глубокое впечатление на Таора — он усмотрел в этом образ агонии и смерти. Вот бежит река, веселая, поющая, кишащая рыбой, над ней нависли ветви бальзамических тополей и тамариндовых деревьев, где щебечут птицы. С юношеской отвагой устремляет она в грядущее свои лепечущие волны, но участь ее ужасна. Она рушится в жерло желтой земли, которая отравляет реку, убивая ее порыв. Отныне это жирный непрозрачный поток, что медленно катит к роковому исходу. Растения, еще упорно цепляющиеся за берега реки, тянут к небу скрюченные ветви, уже покрытые солью и песком. И в конце концов Мертвое море поглощает реку, уже больную, и переваривает ее всю до конца, ни капли не упустив из своей пасти, ибо на юге море замкнуто. А чуть поодаль разыгрывается другая драма, о ней оповещает могучий полет кружащих над водой орлов-рыбаков. Рыбы, обитающие в Иордане, — в основном это лещи, усачи и сомы, — задушенные химикалиями морской воды, тысячами всплывают вверх брюхом, правда, всплывают ненадолго, потому что вскоре, покрывшись солью, камнем идут на дно. Этих-то дохлых, окаменелых рыб и пытались выловить сетью каторжники, которым иногда приходилось оспаривать свою добычу у орлов, стервеневших от этого вторжения. Странный лов, погребальный и призрачный, в духе самих этих проклятых мест. И все же при всей диковинности этого лова ему было далеко до единственной в своем роде охоты с гарпуном, в которой Таору также пришлось принимать участие. Лодка медленно доплывала до середины моря, где оно, как известно, достигает наибольшей глубины, а тем временем на носу опытный ловец, перегнувшись через борт, зорко всматривался в сиропообразную бездну; под рукой у него лежал привязанный веревкой гарпун. Кого же подстерегал ловец? Злобное черное чудище, оно не водится ни в одном другом море и зовется ацефалотавр, иначе говоря, безголовый бык. В самой гуще металлической жидкости появлялась вдруг его вертлявая тень, которая росла на глазах, нацеливаясь на лодку. И вот тут-то важно было загарпунить его и втащить на борт. На самом деле чудище было не чем иным, как сгустком смолы, извергаемой пучиной и под напором плотной воды быстро поднимающейся со дна на поверхность. Смоляные чудища обладали неприятным свойством прилипать к судну, цепляясь за него тысячью тягучих нитей. Чтобы отклеить их, содомиты применяли отвратительную смесь из мужской мочи и менструальной крови. Смола эта считалась очень ценной, ее использовали не только для конопачения судов, но и для приготовления лекарств — вот почему за нее давали много денег.[13]

Зато совершенно бесполезным и бескорыстным был, судя по всему, сбор содомских яблок на просоленных отложениях гипса и мергеля, которые оставляло за собой после каждого своего наступления смоляное озеро. В этих отравленных полях растет колючий кустарник с остроконечными ломкими листьями, и на нем зреют плоды, напоминающие дикий лимон. Вид у этого фрукта очень соблазнительный, но это жестокая ловушка, потому что, созрев, он наливается едким соком, обжигающим рот, а высохнув, разбрасывает похожую на пепел серую пыльцу, разъедающую глаза и ноздри. Таор так никогда и не узнал, для чего его заставляли собирать содомские яблоки.