Мишель Турнье - Каспар, Мельхиор и Бальтазар

• Название: Каспар, Мельхиор и Бальтазар
• Автор: Мишель Турнье
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-710-7

Мишель Турнье не оспаривает евангелиста, но создает свою историю о волхвах, принесших загадочные дары к вифлеемской колыбели… Как Булгаков с историей о Пилате, он играет с историей волхвов, царей с Востока. Царь Мероэ, принц Пальмиры, владыка Ниппура… Откуда они пришли и куда отправились дальше?

Все, что говорит о волхвах евангелист, является правдой, утверждает писатель, Однако это не вся правда. Дело в том, что на самом деле, волхвов было четверо…

---

Меня разбудили крики ребенка. Так я по крайней мере подумал вначале. Мне послышался жалобный детский голосок. Откуда он раздавался? Казалось, откуда-то сверху, может быть с неба, а вернее всего — от маленькой, покрытой клафтом головы Мемнона. Иногда вдруг чудилось, что это песня, потому что в ней звучали нежные переливы и восторженный детский щебет. Можно было подумать, что это младенец млеет от материнской ласки.

Я встал. При тусклом свете зари пустыня и гробницы казались еще более скорбными, чем накануне вечером. Однако на востоке, по ту сторону Нила, небо рассекала пурпурная расщелина, и оранжевый блик падал на каменную грудь моего колосса. И тут я вспомнил легенду, которую мне рассказывали, но которая казалась мне неправдоподобной. Мемнон был сыном Эос и Тифона, египетского царя, который послал его на помощь осажденной Трое. Там Мемнон был убит Ахиллом. С тех пор каждое утро Эос омывает слезами росы и озаряет лучами любви изваяние сына, и оживший колосс умиленно поет, согретый материнской лаской. При этом нежном взаимном обретении я и присутствовал, и меня переполнил странный восторг.

Вот уже во второй раз я убеждался, что истинным лекарством от несчастной любви может быть только величие. Пошлые обиды, низкая мстительность, мелочная досада и злоба только усугубляют горе. Комета, это небесное воплощение Бильтины, первая вырвала меня из моего унылого затворничества, направив мой путь в пустыню. А нынче утром я стал свидетелем материнского горя, поднявшегося до величавых высот, я услышал излияния материнских чувств занимающейся зари и сыновних — каменного колосса с младенческим голосом. И сам я царь! Как же мне не понять этого дивного урока? Я покраснел от гнева и стыда при мысли о падении, до которого дошел, когда с отчаянием вопрошал себя, что было причиной рвоты какой-то рабыни — бедро антилопы, хвост молодого барашка или моя чернота!

Мои люди с трудом поверили, что это их господин, накануне раздавленный горем, теперь отдает приказ поскорее перестроить караван, чтобы двинуться на северо-восток в сторону Красного моря.

Нам понадобилось два дня, чтобы добраться от Фив до Кенополиса, где из глины, смешанной с пеплом местного ковыля — альфы, выделывают кувшины, амфоры и сосуды для охлаждения воды. Глина получается пористой, и заключенная в такие сосуды вода благодаря постоянному испарению остается холодной. Потом мы вступили в горы, где смогли двигаться только небольшими переходами. Нам пришлось пожертвовать двумя молодыми верблюдами, которые покалечились в горах — то ли им не хватило выносливости, то ли мы их слишком навьючили. Мои люди снова воспользовались случаем, чтобы до отвала наесться мясом. Не меньше десяти дней потратили мы на переход через ущелья, над которыми высились заснеженные гребни — непривычное для нас зрелище, — пока не выбрались на прибрежную равнину. Велико было наше облегчение, когда мы наконец увидели кромку моря и соленые песчаные пляжи, — самые пылкие из моих спутников устремились к ним с восторженными детскими криками. Море всегда вселяет надежду на избавление — увы, зачастую обманчивую.

Мы сделали привал в порту Коссейр. Как большая часть городов на побережье Красного моря, самую оживленную торговлю морем Коссейр ведет с Эйлатом, расположенным на крайнем севере залива, который отделяет Синайский полуостров от аравийского побережья. Это древний Ецион-Гавер царя Соломона, куда с двух материков, Африканского и Арабского, стекались богатства: золото, сандал, слоновая кость, обезьяны, павлины и лошади. Девять дней вели мы нескончаемые переговоры, пытаясь зафрахтовать одиннадцать баркасов, необходимых нам, чтобы погрузить на них людей, животных и провиант. После этого нам пришлось набраться терпения и прождать еще пять дней, потому что из-за северного ветра невозможно было пуститься в путь. Наконец мы смогли сняться с якоря и после недельного плавания вдоль обрывистых и пустынных гранитных скал с величавыми вершинами вошли наконец в проход, ведущий к порту Эйлата. За время этого безмятежного плавания отдохнули все, и в первую очередь верблюды, неподвижно стоявшие в прохладном трюме, где они могли вволю есть и пить и даже вновь нагуляли себе горб.

Нам говорили, что от Эйлата до Иерусалима двадцать дней пути, и мы, без сомнения, уложились бы в этот срок, если бы в двух днях пути от Иерусалима не произошла встреча, которая хотя и задержала нас, но зато придала нашему странствию новый особенный смысл.

С той минуты, как мы высадились на берег, Барка Май не переставая рассказывал мне о неслыханном величии старинного Хеврона, к которому мы направлялись, — по словам Барки, ради него одного стоило пуститься в путь. Город гордился славой самого древнего города на земле. Да и кто мог бы ее оспорить, если там приютились Адам и Ева после изгнания из Рая? Более того, там можно увидеть поле, из глины которого Яхве сотворил первого человека!

Врата Идумейской пустыни, Хеврон расположен на трех зеленых холмах, усаженных оливковыми, гранатовыми и фиговыми деревьями. Наружные стены его белых домиков совершенно глухи и не пропускают ни малейшего признака жизни. Ни окон, ни веревок, на которых сушится белье, ни души на идущих лесенкой улицах, не видно даже собак. По крайней мере чужеземцу первый город в истории человечества являет именно такую неприветливую личину. Это и сообщили мне гонцы, которых я выслал вперед объявить о нашем прибытии. И однако Хеврон встретил их не только безлюдьем. По словам гонцов, всего за несколько часов до нас в город прибыл другой караван, но, натолкнувшись на такой негостеприимный прием, путешественники разбивают к востоку от Хеврона лагерь, который, судя по всему, будет поражать великолепием. Я тотчас отправил в лагерь официального посланца, чтобы рассказать о том, кто мы такие, и узнать о намерениях чужестранцев. Гонец вернулся, упоенный результатами своего посольства. Люди, с которыми он говорил, состояли в свите царя Бальтазара IV, властелина халдейского царства Ниппур, — царь приветствовал нас и приглашал меня с ним отужинать.

Первое, что поразило меня, когда я приблизился к шатрам Бальтазара, было великое множество лошадей… Мы, люди дальнего юга, путешествуем только на верблюдах. Лошади потеют и часто мочатся и потому не приспособлены к отсутствию воды, а в наших условиях воды не бывает очень часто. И однако именно из Египта получал царь Соломон лошадей, которых впрягал в свои знаменитые военные колесницы. Судя по их крутой шее, коротким, но мощным ногам и круглому, как плод граната, крупу, кони царя Бальтазара принадлежали к той знаменитой породе, что водится в Таврических горах и, если верить легенде, происходит от крылатого коня Пегаса, принадлежавшего Персею.

Царь Ниппура — приветливый старец, который на первый взгляд более всего на свете ценит утонченные удобства. Он путешествует в таком экипаже, что никому не придет в голову спросить его, с какой целью он странствует. «Чтобы получать удовольствие, радоваться, наслаждаться», — ответят вам ковры, посуда, меха и благовония, о которых заботятся многочисленные, специально обученные люди. Не успели мы явиться в лагерь, как нас искупали, причесали, умастили благовониями искусные юные девушки, чей облик не мог оставить меня равнодушным. Позднее мне объяснили, что все они, как и царица Мальвина, родом из далекой, таинственной Гиркании. Желая проявить особое внимание к жене, царь именно оттуда и выписал прислужниц во дворец Ниппура. У этих девушек кожа очень белая, а черные как смоль волосы, густые и длинные, составляют восхитительный контраст с голубыми глазами. Несчастное мое приключение сделало меня внимательным к такого рода подробностям, так что я смотрел на них во все глаза, пока меня обхаживали. Но когда первое изумление прошло, очарование несколько рассеялось. Конечно, белая кожа при густых черных волосах очень хороша, но над верхней губой и на предплечьях девушек проглядывал чуть заметный темный пушок, и я подумал, что они, пожалуй, проиграют, если их рассмотреть еще пристальнее. Словом, я предпочитаю белокурых женщин или негритянок — по крайней мере у тех и у других цвет кожи гармонирует с цветом волос!

Само собой, я не стал задавать Бальтазару нескромных вопросов, он также не спросил меня о причинах и цели моего путешествия. Пленники учтивости, мы играли в странную игру, состоящую в том, чтобы умалчивать о главном, приближаясь к нему лишь окольными путями с помощью умозаключений, которые кое-как удавалось вывести из незначащих слов, какими мы обменялись; поэтому к концу первого вечера я почти ничего не узнал о Бальтазаре, а он остался в неведении обо мне. По счастью, мы были не одни, а поскольку наших рабов и придворных никакой этикет не принуждал к сдержанности, было очевидно, что уже назавтра мы узнаем друг о друге гораздо больше из пересудов в наших канцеляриях, кухнях и конюшнях — нам не преминут их пересказать. Несомненно было одно: царь Ниппура — большой знаток искусства и страстный собиратель статуй, картин и рисунков. Может, он и путешествует просто для того, чтобы любоваться прекрасными произведениями искусства и приобретать их? Такое предположение вполне согласуется с его роскошным экипажем.