Свт. Иннокентий Херсонский - Страстная Седмица

• Название: Страстная Седмица
• Автор: Свт. Иннокентий Херсонский
• Жанр: Религия

…Иудее знамения просят, и Еллини премудрости ищут: мы же проповедуем Христа распята, Иудеем убо соблазн, Еллином же безумие, самем же званным Иудеем же и Еллином Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1; 22–24)

---

Второй крест Голгофский есть крест благоразумного разбойника.

Если бы нужно было положить на сем кресте какую-либо надпись, то всего приличнее было бы начертать сии слова: покаяние и вера! В самом деле, где найти такую высокую и живую веру, такое пламенное и плодоносное покаяние, какие видим на сем кресте? И сие-то, конечно, было причиной, почему премудрость Божия позволила кресту сему стать одесную Креста возлюбленного Сына Божия, дабы, то есть, грешники, взирая на крест сей, научались, как, путем веры и покаяния, можно со креста разбойничьего переходить прямо в рай. Да поспешат же к сему кресту все обремененные грехами и следствием грехов, — болезнями и страданиями, и да приимут сами слово назидания из уст благоразумного разбойника.

Как немного было у него времени на покаяние! Как мало средств, коими он мог располагать по своей воле! И однако же, покаяние его так полно, что не видишь, чего желать более. Ибо чего нет тут? Признание своих грехов самое глубокое и искреннее; отвращение к прежней беззаконной жизни — самое твердое и решительное; перенесение должного по законам наказания за грехи — самое безропотное и благодушное; предание своего вечного жребия в волю Сына Божия — самое полное и смиренное. Кроме сего, как бы в вознаграждение соблазна от своих прежних грехопадений, кающийся простирает слово вразумления к несчастному собрату своему, и для сего забывает все собственные страдания. Не редкая ли черта любви чистой и высокой? А вера кающегося! Не напрасно еще блаженный Августин не надеялся найти подобной веры в целом мире. Точно, искать ее надобно, по крайней мере, в целом мире. Ибо, судите сами, в кого верует теперь разбойник? В Того, Кто Сам висит, подобно ему, на Кресте, оставлен всеми — Самим Отцом! — Как верует? — Как веровали разве одни лучшие из учеников Иисусовых; ибо человека, распятого и приближающегося к смерти, называет Господом неба и земли, Владыкой рая и ада, от слова Коего зависит все. Не это ли именно та высокая вера в Распятого, которой будет искать потом между своими учениками святой Павел?

Да престанут же злоупотреблять примером оправданного на кресте разбойника те из нас, кои, несмотря на множество грехов своих, в надежде на благодать Божию, отлагают со дня на день свое покаяние, думая принести его в последние минуты своей жизни. Но, злополучные братие, кто сказал вам, что вы непременно будете иметь во власти своей сии последние минуты? Кто уверил вас, что вместе с сим будете иметь и благодать Божию, необходимую для покаяния, и что она, небрегомая и отметаемая вами во всю жизнь, не оставит в свою чреду сама вас при конце ее? Кто, наконец, поручится за то, что в последние минуты ваши вы будете иметь даже столько твердости и присутствия духа, чтобы, несмотря на страдания телесные, заняться делом своего спасения? Увы! Сколько ни случалось нам видеть у врат смерти людей, проводивших жизнь свою без страха Божия, мы всегда находили их совершенно пораженными страхом смерти и отчаянием, безгласных яко овцы заколения… И такие люди надеяются в минуты смерти подражать безпримерной вере и любви благоразумного разбойника!..

Нет, братие мои, если благость и премудрость Божия дали воздвигнуться кресту его острану Креста Христова, то сие сделано не в покрове лености и нераскаянности, а единственно для того, чтобы никто из самых последних грешников не предавался отчаянию о своем спасении. Посему-то в примере сего лее благоразумного разбойника, как мы видели, истинное покаяние олицетворено во всех существенных чертах его; да разумеем, что если врата рая для всех всегда отверсты, то входят в них, однако же, одни способные к тому, что милосердие небесное, как ни велико, никогда не может обратиться в потворство неправде. Кто убо из грешников пользуется примером спасшегося на кресте разбойника, как должно? Тот, кто, восчувствовав на себе действие наказующей десницы Божией, немедленно обращается к своей совести, и признав себя вполне достойным того, что терпит, старается не столько об уменьшении или прекращении своих страданий, сколько об уврачевании язв своей совести, о примирении себя с Богом, употребляя в то же время все средства к изглаждению несчастных следов своих грехопадений над ближними своими. Тако страждущий, как бы ни были велики грехи его, если пребудет в духе покаяния и вере до конца, твердо может быть уверен, что и его, наконец, не мимо идет слово помилования, что и перед ним не затворятся врата рая. А кто, несмотря на бедственное положение свое, в которое грех еще в сей жизни обыкновенно ввергает служителей своих, продолжает нерадеть о своем спасении, и вместо раскаяния в прежних беззакониях, ищет безумной отрады в новых злодеяниях, тот да читает с трепетом будущую участь свою в ужасной судьбе разбойника нераскаянного, коему принадлежит третий крест Голгофский.

Взирая мысленно на крест сей, не знаю, братие, чем начать речь мою о нем — словами, или слезами? Так он жалок и ужасен!.. Жалок не избытком мучений (несчастный терпит их не более благоразумного своего собрата, даже, может быть, менее), а концом их и последствиями. Ибо что выйдет, наконец, из толиких мук? Ничего, кроме того, что они послужат началом мучений адских, куда, окрепшая во зле, душа несчастного уже видимо стремится сама собой. А между тем, как блаженною могла быть участь и сего разбойника! Как завидна была доля его на самом кресте! Он должен был умереть: но умереть острану Сына Божия, испустить дух с Тем, Кто пришел спасти мир; — какой самый великий праведник не почел бы такой смерти за величайшую для себя милость? Разбойнику она дарована туне. Как мало оставалось приложить к сему дару милосердия с его стороны, чтобы вместе с собратом своим прейти со креста в рай! Оставалось только, так сказать, наклонить под венец главу, отверзть для наслаждения уста, произнести два-три слова от сердца сокрушенного… Несчастный точно начинает говорить… но, Боже мой, что выходит из уст его? Хула, самая безумная хула на Того, Кто един может спасти его!.. По крайней мере, не остановится ли он, не опомнится ли, не придет ли в разум и чувство, услышав трогательное обличение от своего собрата? После сего обличения точно не слышно более хулы, но увы, не слышно и молитвы покаяния; это безмолвие — отчаяния!..

Скажите сами, братие, можно ли достойно оплакать такое ожесточение во грехе? И однако же, таким образом надобно оплакивать нам не один крест погибшего разбойника, а кресты многих и многих из нас!.. Ибо и сей ужасный крест допущен стоять на Голгофе, конечно, не по чему другому, как по тому, что есть немало подобных крестов в мире, и что нужно громкое вразумление для тех, коим принадлежат они. В самом деле посмотрите, что делает этот честолюбец, который, темными и низкими путями прокравшись на верх почестей, не знал меры своему надмению и презорству; но, наконец, сверженный превратностью счастья, сделался предметом всеобщего презрения. Время бы уже ему, самое лучшее время, теперь узнать, что отличия и почести человеческие суть пустой дым, признать свои прежние вины перед Богом и человеками, и устремиться к снисканию почестей высшего звания, венцов небесных. Все, и внутри и вне, напоминает о сем душе гордой и злонравной; она одна не видит своего положения, остается нераскаянной и строит вновь замыслы за замыслами; теряется в напрасных усилиях, и мучит себя ими; не видя успеха, хулит и ропщет на все, токмо не на себя. Не копия ли это с несчастного подлинника Голгофского? Посмотрите еще, что происходит с сим богачом, который, не срамляясь ни Бога, ни людей, видимо покланялся доселе одному сребру и злату; божество его, коему он так был верен, наконец, совершенно изменило ему; сребреники его сделали себе, по выражению пророка, крылья и улетели от него навсегда. Не благоприятный ли случай и для сего несчастного увидеть, что богатство и стяжания земные суета, увидеть и обратить душу и сердце свое к стяжанию благ негибнущих и неотъемлемых; употребить для сего самую настоящую бедность свою, пренося тяжесть ее в духе покаяния и веры? Но, ожестевшая в сребролюбии, душа не разумевает дня посещения своего. Вместо того, чтобы благодарить Господа и говорить: благо мне, яко смирил мя еси (Пс. 118; 71), обнищавший богач дерзает проклинать судьбу свою, хулить Провидение Божие. Не копия ли это с ужасного подлинника Голгофского? Взгляните, наконец, и на сию несчастную жертву страстей, на сей остаток человека… В нем некогда кипел избыток сил, кои, употребленные благоразумно, могли составить счастье того, кто обладал ими, и отраду для многих; но сии силы все расточены безумно по требованию слепых страстей; и вот несчастный, еще до наступления полдня, должен ожидать заката жизненного солнца. Чтобы, казалось, лучше, даже неизбежнее теперь, как подумать о душе своей, возвратиться из страны далекой в дом отеческий, постараться загладить, сколько можно, следы своего неразумия, собрать весь остаток сил душевных и телесных и принести его в жертву Богу? Это самое уже говорено было несчастному грешнику его духовным отцом; о сем самом уже не раз напоминала ему собственная его совесть. Но что духовный отец, что совесть для сердец нераскаянных? Сластолюбец видит перед собой бездну, предчувствует уже внутри себя пламень огня геенского, и однако же, упорно хочет, чтобы елей его жизни до последней капли горел в честь студным кумирам!.. Не копия ли это с ужасного подлинника Голгофского?