Джон Маркс - Страна клыков и когтей

• Название: Страна клыков и когтей
• Автор: Джон Маркс
• Издательство: АСТ; Харвест
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-049487-3, 978-5-403-00580-7, 978-985-16-6809-6

Дракула все еще мертв и доволен этим.

«Граф вампиров» вполне вписался в реалии «дикого капитализма» современной Трансильвании, влился в ряды организованной преступности — и уже давно не боится охотников на нежить.

И правильно, что не боится.

Не ван-хельсингов надо в наши дни опасаться — а вездесущих тележурналистов. Ведь по следу Дракулы уже идет команда телепродюссера Эвангелины Харкер, одержимой мыслью взять у легендарного графа эксклюзивное интервью…

Так начинается эта история, сюжет которой не уступает лучшим образцам викторианской готики, а стиль — изощренным экспериментальным романам XXI века…

---

— Помню, что ваш оркестр был в килтах, — со смехом сказала она. — И, кажется, кто-то плясал на барабане?

— Такое не забудешь. Мы были «Азальскими горцами». Барабан принадлежал какому-то клану.

Я и тогда не знала, почему моя команда называлась «Горцы». Столько воды утекло.

В десять мы получили машину, «BMW» с затемненными окнами. Я сказала, эта роскошь за счет фирмы, а она рассмеялась и ответила, что, кажется, начинает ценить корпоративную систему Америки. Она направлялась навестить друзей в городок Пойана Брасов, недалеко от цели моей поездки. Машину брала я, поэтому я и села за руль, но мы договорились, что часть пути поведет Клемми.

У нее были поразительно блестящие волосы. Они почти сияли в свете, отраженном окнами неряшливых жилых домов. Когда она смеялась, ее хвост подрагивал, а одуванчиковая резинка для волос подпрыгивала, как лодчонка на волнах. У нее был симпатичный носик и круглый подбородок. В школе за ней, наверное, бегали мальчишки. Утешительно и странно было сидеть в машине с этой женщиной так далеко от мест, где мы выросли, и вспоминать наше похожее детство. Я целую вечность ни с кем не говорила о таких глупостях, как барбекю, футбол, остинская музыка и пляж Саус-Падре.

Оставив позади восточные кварталы, мы выехали из Бухареста, и перед нами потянулись на север плоские зеленые поля, испещренные новыми стройками, новехонькими рекламными щитами и блестящими красными зонтиками перед десятком блестящих красных кафе. Шоссе пестрело новенькими немецкими, японскими и шведскими машинами, заправки, словно вчера построенные специально для них, щетинились пурпурными флажками и сияли свежими чистенькими витринами, за которыми бугрились ряды пакетов с чипсами и западноевропейских шоколадок на высоких стальных стойках. Удивительное зрелище: страна ведет себя так, словно она с иголочки новая. Все неорганизованно, разбросано по пейзажу — как коробки и оберточная бумага. Вся Румыния мне показалась сродни новейшему магазину одежды, только-только открывшемуся в Виллидж, в подсобке которого еще тянут проводку, ухают молотки, жужжат дрели, а перерабатывающие и возбужденные продавцы чересчур уж стараются сбыть товар на полках. Пятнадцать лет назад эта страна лишилась своего диктатора и теперь силилась стать капиталистической демократией. Мы с Клемми решили, что ей это удается.

Я рассказала, что уже десять лет живу в Нью-Йорке, и разговор стал серьезнее. Она спросила, была ли я там в тот день, и я сразу поняла, о каком дне она говорит. С новыми знакомыми эта тема рано или поздно возникает. Обычно я просто пожимаю плечами. Но в то мгновение — от солнышка и бегущей ленты шоссе — я расслабилась.

— Мой дом был совсем рядом. Рядом с башнями.

— Бедняжка.

— Многим пришлось гораздо хуже.

Я и в лучшие времена ненавидела об этом говорить.

— И что… что… э… ты видела? Ничего, что я спрашиваю?

Всколыхнулись старые переживая.

— Все, — только и смогла сказать я.

Она сменила тему.

— Ты в самом центре живешь?

— В Бруклине.

— Я так и знала.

— И чем же я себя выдала? Только не говори, что у меня бруклинский акцент.

— Что-то такое во внешности, — отозвалась она. — Сумрачная такая.

В сравнении с ней, наверное, да, но я не знала, как относиться к такому замечанию. Уверена, она не имела в виду ничего дурного, но прозвучало это смутным оскорблением — «Что-то такое во внешности»… С другой стороны, Роберту было бы приятно. До меня он встречался с проблемными девушками, и ему всегда хотелось, чтобы психика у меня была чуть расшатаннее, чем на самом деле. Отсюда и амстердамский подарок.

— У меня мрачный вид?

— Я хотела сказать, напряженный. Ты выглядишь в точности так, как я себе представляла бруклинку. Во всяком случае, белую женщину из Бруклина. Ничуть на южанку не похожа. Тебе там нравится?

— Очень.

— Правда? Мне всегда казалось, в Нью-Йорк-сити жить очень тяжело.

— По-всякому бывает. — (На мою зарплату — сущий ад, но зачем об этом говорить?) — А ты где сейчас живешь?

— Гм. — Ей, казалось, трудно было подобрать ответ. — Тут и там.

— Тут и там?

Она усмехнулась, но я поняла, что ей не хочется говорить, где именно. Естественно это меня только заинтриговало.

— И где же?

— В Пекине. В Кашмире. На озере Малави.

— Врешь.

— Правда-правда.

Пекин привлекает всех, у кого есть паспорт, но если бы я стала гадать, Кашмир и озеро Малави были бы в самом низу моего списка. Даже в первую тысячу не вошли бы.

— Не шутишь?

— Святая правда.

— Ух ты! Ну и как там? Каково жить в таких местах?

Клемми Спенс нисколько не походила на женщину, способную жить вне зоны комфорта так называемого развитого мира. Обычно место жительства накладывает свой отпечаток: он читается в слегка раздраженной коже вокруг глаз, мимике и жестах, как у женщин, которые, проведя год в Париже, заматывают шею шарфом и курят «Житан». Есть и другие признаки: пресыщенность, уверенность, какая приходит с перенесенными тяготами, или усталый цинизм. Но в Клемми ничего такого не было. Никакой жесткости, никаких признаков скитальца. На мгновение я усомнилась, что она говорит правду. Но зачем ей лгать? До последней мелочи она выглядела как человек, всю свою жизнь проведший под кондиционерами северного Далласа. Клемми молча смотрела за окно.

— Я любила Кашмир, — сказала она. — Еще как любила. Самое красивое место, где я только была. Пока его не разрушили.

Мы выехали на четырехполосную магистраль, и вести стало легко. По обеим сторонам трассы уходили в жаркую даль распаханные поля. Когда мы опустили окна, наши легкие заполнил сентябрьский воздух, спелый и сладкий. Прилавки торговцев сияли дынями, персиками, помидорами и перцами, над которыми гудели пчелы. Мы остановились купить пакет влажных персиков и поменяться местами. Клемми вела сосредоточенно и упорно, часто меняла полосы и гудками прогоняла с дороги медлительных ленивцев. Мы оказались в кильватере флотилии из, наверное, десятка нефтевозов, которые понесли нас вперед, будто серебристый лайнер. Когда мы добрались до первого крупного города под названием Плоешти, грузовики свернули на окружную дорогу, их водители, давя на гудки, нам помахали. Ветерок в Плоешти отдавал вонью нефти.

Оживление провинциального городка сменилось стальными конструкциями, копотью и утоптанной грязью. Нефтеперерабатывающие заводы вставали на горизонте гигантскими руинами автокатастрофы. Из труб валили снежно-белые облака. Рекламные щиты по обочинам дороги еще кричали яркими красками, и женщины в облегающих красных платьях смаковали ярко-голубые коктейли. Но они тягались со все возрастающим уродством. Указатели завели нас в тупик, и от карты не было толку. Мы заблудились, а пригороды не выдавали ничего, не предлагали ни зацепки, ни знака, ни возможности выезда, но и бесконечными не были. Мы очутились в сердце нефтяного комплекса и, зажимая носы, вынужденно отступили в тень почерневших труб, но тут и там путь нам преграждали раззявившие двери товарные вагоны. За городом солнце сместилось к западу, и меж выгоревших конструкций, словно взятых из гигантского набора «Юный химик», метались тени. Мужчины с грохотом скатывались по железным лестницам. Из ям вырывались языки пламени, колонией джиннов танцевали оранжевые и голубые огоньки. Свернув в какой-то проезд, мы наткнулись на огромную семью — с виду цыган: три женщины, мужчина и свора ребятишек, — которая нашла приют в заколоченном одноэтажном домишке (в прошлом тут, наверное, была столовая). Детишки прыгали босиком по вонючим лужам. Женщины рылись в мусоре. Мужчина при пиджаке и галстуке восседал на колченогом стуле, озирая окружающее молочно-белыми глазами. Женщины подошли клянчить милостыню. Я дала им немного, пожалев, что со мной нет съемочной группы. Когда такое случается, это просто необходимо снимать. Звучит черство, но подобную нищету не подстроишь. Она должна предстать у тебя перед глазами, несрежиссированно, только тогда можно снимать.

Вскоре мы выбрались. Плоешти исчез у нас за спиной. Долина впереди перекатывалась широкой, мерцающей волной. Рекламных щитов становилось все меньше. Мы поднялись на плато и вдалеке увидели серебряные реки и клинья темного леса за мучительно-голубыми горами. Поднявшись в долину, трасса перешла в двухполосную. Вскоре на большой скорости мы снова нагнали колонну нефтевозов, и движение замедлилось. Было чуть за полдень.

— Гнетущее зрелище этот Плоешти, — сказала Клемми.

— В Африке ты, наверное, видела похуже.

— Верно, и все-таки. От некоторых мест бывает такое ощущение. Сама знаешь.

— То есть?

— Будто бы они стали уборной рода человеческого. Словно все наше дерьмо попадало на чью-то жизнь.

Это было преувеличение и не слишком мне понравилось. Уж мое-то дерьмо в Плоешти точно не оказывалось. В машине повисло долгое молчание. Я попыталась его прервать.