Эмилиян Станев - Будни и праздники

• Название: Будни и праздники
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Появление в печати рассказов этого цикла ознаменовало начало литературной деятельности Эмилияна Станева. Большинство их посвящено жизни болгарской провинции или попыткам провинциала приспособиться к столичным условиям. В них ярко отразились быт, нравы, характерные особенности земляков Станева в Елене и Тырново, в художественно трансформированном виде запечатлены действительные события, свидетелем или участником которых был сам писатель.

Лучшие из этих рассказов Станев собрал в книге «Будни и праздники» (1945), давшей название всему циклу. В настоящем издании к обычно включаемым в этот цикл рассказам добавлены еще пять: «Идеи», «Бедняцкая радость», «Через реку», «Ревность» и «Крестьянки», при жизни писателя публиковавшиеся только в периодике.

---

_ Постарел я, — шепчет Симеон.

«Постарел, постарел», — словно повторяет камень.

Старик улыбается кроткой, беспомощной улыбкой, взгляд его теряет остроту.

Вдруг он перестает стучать и в тревоге выпрямляется.

За каменной стеной непривычно тихо. Миг, два… Что-то угрожающе зашипело. Он понял и кинулся к нависшим скалам. Поздно. Раздался взрыв. Грохот разодрал небо и обсыпал его осколками камня. Прежде чем он добрался до заслона, камень глухо стукнулся ему в спину. Каменотес упал ничком, раскинув руки.

Боль была такой сильной, что Симеон не мог даже крикнуть. Он приник к земле, вытаращил глаза и тяжело задышал. Ему казалось, что он умирает. Перед самым своим лицом он видел лишь осколки камней, которыми была полна его яма и на которых он лежал. Он услышал, как Цвятко вернулся и, зачем-то кашлянув, принялся стучать молотом по камню. Спина у Симеона онемела, а при каждой попытке подняться его пронзала боль. От боли и бессилия он беззвучно заплакал.

Когда боль немного отпустила, старик встал и пощупал спину. Место, куда ударил камень, быстро отекало. Он кряхтел, бормоча себе под нос:

— Убить меня хочет, разбойник. Покалечил, разрази его гром.

Старик доковылял до своего отверстия. Из-за каменной стены раздавались удары молота. Симеон попытался работать, но дело не шло. При каждом движении он испытывал сильную боль, вся спина горела. Он решил спуститься в город и заявить в полицию. Да, но свидетели? Поняв, что управы на Цвятко ему не найти, Симеон тяжело и шумно вздохнул.

Послышался грохот камней. Цвятко, злодей, убийца, выламывал плиты. Все кончено. Старик прислушался. За стеной кто-то кряхтел.

«Слишком большой камень, не может сдвинуть», — подумал Симеон. Но вдруг кряхтенье стало громче и зазвучало как стон.

Старик перестал стучать.

Стоны за стеной раздавались все громче и чаще. Человек шумно дышал, матерился, задыхался. «Господи!» — услышал старик.

Он побежал к стене и заглянул за нее.

Рыжий белотелый здоровяк стоял среди камней и, вскинув выше, головы мускулистые руки, подпирал широкую выдававшуюся вперед плиту, над которой нависал, точно клюв, громадный каменный выступ. Рябое лицо его налилось кровью. Тело дрожало, со лба капал пот. Стоило плите упасть, как рухнул бы и нависший над ней каменный выступ, который раздавил бы его на месте.

Какая-то сила толкнула старика к нему. Но не успел он сделать шаг, боль снова ожгла его спину и отбросила назад. Он обернулся, схватил свой инструмент, засуетился и длинными тяжелыми прыжками, точно остерегаясь чего-то, побежал к спуску.

Вслед ему понесся отчаянный крик:

— Спасите! Братец, дедушка Симеон!

Крик стегнул его, как удар кнута, и на миг оглушил. Старик остановился, обернулся и побежал назад.

Он подбежал вовремя. Своим ломом подпер плиту, и Цвятко отскочил в сторону. Потом отступил и выдернул лом. Плита упала, а за ней с грохотом обрушился и нависший выступ, разбив плиту вдребезги…

Каменотесы сели на камни. Цвятко тяжело дышал. Лицо его побледнело, по телу пробегали спазмы страха. Вдруг он поднял голову и взглянул на старика. Глаза его смотрели тепло. Сквозь обычную жесткость светилось страдание.

— Прости меня, — сказал он тихо.

Симеон смотрел на город, где горизонт был закрыт серым пыльным зданием. Завод изрыгал кудрявые клубы черного дыма, которые рассеивались по всему небу.

Рыжий тоже посмотрел туда.

Они молчали и даже не пожали друг другу руку. Потом молча разошлись.

Между ними осталась желтоватая каменная стена, которая их разделяла.

Сочельник © Перевод Н. Глен

На трамвайной остановке, у деревянного павильона, Ставри-маляр остановился и прислушался. Ему показалось, что там кто-то кашляет. Постояв несколько секунд, он ясно расслышал слабый кашель и потом какие-то странные тихие звуки — словно аккорд губной гармоники. Звон колоколов доносился из города, окутанного туманом и дымом, как неясный рев. Временами рев усиливался, разливался волной и подступал ближе, точно стая птиц на звонких крыльях. Он словно бы стремился взорвать холодное спокойствие этого серо-желтого, грязного моря, затопившего город с его тысячами огней. Вокруг на заснеженной немощеной площади не было ни души. Свет двух электрических фонарей добирался до темно-зеленых верхушек сосновой рощи, безмолвно подымавшейся по ту сторону площади.

Ставри направился ко входу в павильон. Смерзшийся снег скрипел и рассыпался под его тяжелыми башмаками. Крупный, неуклюжий и сутулый, он был похож на медведя, ставшего на задние лапы.

В этот вечер он выпил в городе, опоздал на последний трамвай и теперь возвращался домой пешком. Возможность встретиться с живым существом обрадовала его. Заглянув в дверь павильона, он увидел, что на тяжелой, окованной железом скамье сидит, съежившись, щуплый мальчонка в широком пальто, из-под которого свешиваются ноги в старых башмаках. Штанины заткнуты в башмаки. Мальчонка обеими руками прижимал ко рту губную гармонику и смотрел на него спокойными черными глазами.

По морщинистому лицу Ставри расплылась приветливая улыбка. От его тяжелого дыхания по павильону поплыли клубы теплого пара. Мальчик моргнул и, видимо, обрадовавшись, тоже улыбнулся, не отрывая гармоники от губ.

— Эй, дружок, — сказал Ставри. — Чего ты здесь ждешв? Трамвай не ходит. Последний давно уж прошел.

Его низкий, теплый голос бодро и гулко прозвучал меж дощатых стен.

— Ничего не жду… Просто так… Сижу…

Мальчик перевел глаза со Ставри на темную, застывшую в дремоте рощу, видневшуюся в незакрытую дверь павильона.

— Нынче сочельник, — сказал Ставри. — У тебя что, дома-то нет?

Мальчик, словно не услышав его, все так же смотрел на рощу.

— Замерзнешь, как пичуга, если на этой скамье спать останешься. Отвечай мне, дружок! Как тебя звать?

— Павел.

— Нездешний?

— Нет.

— А откуда?

— Из Казанлыка.

— В Софию зачем приехал?

— Мать ищу.

— А она здесь?

Мальчик сунул гармонику в карман пальто и, подув несколько раз на покрасневшие руки, твердо сказал:

— Папка сбежал от мамы с другой женщиной. Она поехала в Софию его искать…

— И не вернулась, — добавил Ставри.

— Не вернулась.

— Так. И ты ни мать не нашел, ни отца?

— Не нашел…

Они помолчали. Внизу, под пеленой тумана, еще громче зазвонили колокола.

— Братья у тебя есть?

— Нету. — Глаза мальчика сверкнули, он закашлялся, задохнулся, лицо его покраснело, вены на тонкой шее вздулись. Во взгляде появилось старчески скорбное выражение.

В душе Ставри проснулось отцовское чувство к этому незнакомому ребенку, похожему на живой узел тряпья. Когда-то Ставри служил мелким чиновником в одном городке, проповедовал своеобразный анархизм, был и вегетарианцем и пьяницей одновременно. Когда его уволили, он перебрался в Софию и здесь спился окончательно. Он произносил речи в корчмах, окруженный бродягами и оборванцами, которые исчезали вместе с последним левом из его кармана. Он опустился на самое дно, но в душе его все еще жила мечта о какой-то прекрасной жизни. Он часто спал на окраинах города под открытым небом, нередко голодал, но никогда не жаловался и ничего не просил. На одной окраине приходской священник разрешил ему жить в хибаре, крыша которой провалилась, словно живот голодающего. Хибара притулилась в ложбине среди принадлежавших священнику пустырей, которые Ставри надлежало сторожить. Ставри принял эту должность не без сопротивления. Однако старость уже стучала в его двери: ему перевалило за пятьдесят, а при его случайных заработках он часто оставался без куска хлеба.

Он решил отвести мальчика к себе домой. Положив свою громадную руку ему на плечо, он сказал мягко и ласково:

— Хочешь переночевать у меня дома, Павелчо? Я живу один, у меня, как и у тебя, никого на свете нет… 168

_ Пойдемте. — Мальчик встал, подобрал полы своего длинного пальто и поплелся за Ставри.

Они пересекли площадь и пошли вверх по крутой улочке, конец которой, взбегая на холм, терялся в темном, далеком небе. Они шли вдоль проволочных оград, мимо редких спящих домов. Тумана здесь не было, снег искрился, белый и чистый. Сверху расстилалось небо с крупными сверкающими звездами.

Мальчик двигался за Ставри как тень. Иногда он останавливался и тревожно оглядывал улицу, словно думал убежать, но широкая спина добродушного великана успокаивала его. Он спешил догнать его, и тогда его тонкие ноги путались в черных полах пальто.

Так они дошли до верхушки холма. Перед ними открылось заснеженное поле и полоска леса, опоясывающая незастроенную часть склона.

— Устал? — спросил маляр, оборачиваясь и бросая взгляд на светящийся сквозь туман город. — Скоро дойдем, — добавил он глухо.