Алексей Курганов - Бродяга

• Название: Бродяга
• Автор: Алексей Курганов
• Издательство: Метагалактика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1992
• ISBN: 5-85141-001-9

Название сборнику остросюжетной фантастики дал герой повести Игоря Горячева — межзвездный скиталец, авантюрист-бродяга далекого будущего, искатель приключений в иных мирах.

---

— Сволочь! — выкрикнул поэт и от прострелившей его боли потерял сознание. Козлобородый яростно подскочил к кушетке и наотмашь три раза ударил поэта по скулам. Потом опомнился. Взял себя в руки.

— Укол, — сказал он, сдерживая в себе злость, — немедленно!

Подошел старик в черной робе и без лишних слов вколол Полежаеву «желудин» прямо через бинты. Парень тут же с готовностью поднес тарелку с желудями.

— Но он без сознания, — удивился парень.

— Ничего… Скоро придет в себя, — процедил сквозь зубы директор.

— А разве препарат действует, если его сразу не закрепить желудями? — преданно спросил парень, подхалимски моргая глазами.

— Должен действовать! — рявкнул Хвостов и вышел вон.

12

Несколько дней лежал в лазарете Полежаев без движения. Даже неосторожный вздох причинял ему невыносимую боль во все теле. Старик в черной робе угрюмо и грубо поил поэта из жестяной кружки мясным бульоном. Насколько серьезно был искалечен Полежаев никто не говорил. Ему не накладывали даже никакого гипса и не делали перевязок. Ночами Полежаев стонал от невыносимой боли в груди и в суставах. Забывался только под утро. Утром его будило отвратительное хрюканье на площади во время завтрака, а во время обеда он ежедневно слышал из лазарета возбужденную речь Хвостова с кабины ЗИЛа.

После своей речи багровый и довольный собой Хвостов непременно навещал больного поэта. Он долго и отвратительно рассуждал о дальнейших своих планах преобразования мира, вскользь упоминал о Наташе, о том, что она прогрессирует и уже просится в команду Ниф-Ниф, и что ее недоступность и добропорядочность как рукой сняло после двух кубиков; теперь она за два желудя отдается любому встречному. При этом козлобородый хохотал и уверял, что «желудин» обнажает истинную потаенную суть каждого человека.

«Посредственность, опьяненная властью, всегда неистова, — думал Полежаев, слушая Хвостова. — Не нужно бояться убийц и садистов — их по крайней мере видно. Нужно осторожней быть с посредственностью, из которой вся эта братия исходит. Для человечества нет ничего опасней бездарности, возомнившей себя гениальной. Художник, уходящий в политику, кончается как художник и начинается как посредственность, ибо игра политики — это тоже игра посредственности. Как гений всю жизнь жаждет свободы, так бездарность всю жизнь алчет власти, но самое отвратительное, достигая ее, она втягивает в свою мышиную возню лучшую часть человечества».

Так думая и слушая бредни Хвостова, Полежаев однажды не выдержал и бросил ему с кушетки:

— Вы слишком бездарны, чтобы правильно осмыслить изобретенный «желудин».

Кровь бросилась в лицо козлобородому. Чтобы не показать своего волнения, он сразу выбежал из лазарета, буркнув в ответ что-то невнятное.

«Как он догадался, — изумился Хвостов, — что „желудин“ изобретен не мной?» Но самым досадным было то, что Хвостов действительно до конца не понимал, кого хотел удивить этой жидкостью восемь лет тому назад один бедный спившийся аспирант из сельскохозяйственного института. Аспирант толкался со своим изобретением во все НИИ и конторы, но наталкивался только на раздраженное недоумение.

Именно в это время Хвостова освободили от должности ответственного секретаря, и за этого пьянчужку бывший секретарь уцепился как за соломинку.

Аспирант на себе испытывал свое изобретение и без конца пожирал на глазах у изумленного Хвостова желуди. При этом пояснял, что все же главный смысл его изобретения — философский. «Дело не в кубиках, — говорил он, — дело в чувстве меры. Только чувство меры и терпение спасет человечество. Но человек тугоух и не верит на слово, — сокрушался аспирант, — и в Древней Греции специально спаивали рабов, чтобы наглядно показать, до чего человек может дойти… И знаете, это действовало…»

Но сам изобретатель не обладал никаким чувством меры и волей, и с каждым днем становился все прожорливей и невменяемей. Он толстел не по дням, а по часам, и при этом похрюкивал… И в одно прекрасное утро, когда пришел к нему на квартиру бывший секретарь… А впрочем, тот невеселый год Хвостов почему-то не любит вспоминать, хотя то время дало ему возможность безвозмездно завладеть «желудином».

От внимания поэта не ушло замешательство Хвостова. Теперь он был уверен, что препарат бывший секретарь также украл, как крал стихи молодых поэтов. И однажды он спросил у угрюмого старика в черной робе, где тот человек, который изобрел «желудин»?

— Съели его, — мрачно ответил старик.

13

Как и любому поэту Полежаеву ответ старика показался метафорой. Кому как не ему было известно, что молодые таланты сначала обкрадывают, потом съедают. Потом, когда сожрут полностью, начинается мародерство. Госкомиздат на именах талантливо съеденных литераторов наконец начинает зарабатывать свои миллионы, как зарабатывал он на Булгакове, Зощенко, Высоцком…

Полежаева вдохновил прямой ответ старика. Ему показалось, что от старика веет сочувствием. Сначала поэт пытался выспросить у него все про Наташу, но старик только хмурился, и скоро Полежаев увидел Наташу за окном. Увиденное потрясло его. То, что раньше называлось Наташей, теперь являлось страшным и озлобленным животным без названия, пожирающим рассыпанные желуди вместе с землей. Тело ее было оплывшим, глаза на выкате. Безобразно выпирали вперед нижние зубы, уже успевшие пожелтеть.

Полежаев не мог больше минуты смотреть на нее; отвернулся к стене. В ту же секунду он решил, что больше здесь оставаться нельзя. Когда пришел старик, он спросил у него прямо, можно ли отсюда сбежать. Старик ничего не ответил. Но через два дня после завтрака случайно оставил на столе кухонный нож и фонарик.

Полежаеву не представляло труда дотянуться до этих предметов и спрятать их у себя под подушкой. Бежать он решил этой же ночью. Суставы и ребра еще болели, но челюсть уже двигалась.

Ровно в полночь, когда в санатории погас последний фонарь, Полежаев тихо перерезал все свои бинты и, сбросив на пол шины, сделал первую попытку встать. Ступил на правую ногу, все его тело от бедра прострелило как из револьвера, и он со стоном повалился на кушетку. Полежав минут десять и поскрипев зубами, он попробовал встать опять, и опять свалился носом в подушку. Наконец в третий раз, осторожно ступив на левую ногу, ему удалось доскакать до двери и опереться о дверной косяк. Тут же подвернулся черенок от лопаты, который, вероятно, не был случайным как и нож с фонарем, и при помощи него поэт вышел на крыльцо. Ночь была лунной и тихой: ни ветерка, ни шороха. «С богом!» — сказал сам себе Полежаев и осторожно тронулся с места.

Потом стрелять в правом бедре стало реже, и Полежаев, повеселев, решил отыскать Наташу. Он был убежден, что сумеет повлиять на нее, как повлиял на хрюкающую толпу.

Через двадцать минут Полежаев вошел в ближайший барак, откуда доносился напористый хрюкающий храп, и стал лучом фонарика вышаривать из темноты спящих мужчин и женщин. Безобразные картины, свидетельствующие о полном аморальном растлении команды Ниф-Ниф, открылись перед ним. Но Наташи среди спящих не оказалось. Не оказалось ее и во втором бараке… В третьем — луч его фонаря наткнулся на что-то ужасное: очень жирное и белое в одежде существо с человеческими руками и ногами храпело на нарах, и на морде его вместо носа сжимался и разжимался розовый свиной пятак, а изо рта на верхнюю губу выпирали два желтых клыка.

Полежаев вскрикнул от неожиданности и со всех ног помчался вон из барака, совсем забыв про свои боли в правом бедре. Он мчался под зловещей холодной луной и зубы его стучали. До жути захотелось увидеть кого-нибудь в человеческом облике.

Он залетел в сторожку к старику и направил на его сонную физиономию луч своего фонарика.

— Где Наташа! — крикнул он.

Сторож недовольно завозился и нехотя ответил, что она перевелась в команду Нуф-Нуф.

— Что за команда и где находится? — кричал трепеща от страха Полежаев.

— Тебе не найти, — ответил мрачно сторож и повернулся на другой бок.

14

О команде Нуф-Нуф сторож не знал ничего. Единственно, что ему было известно, что там кормят желудями три раза в день.

— Я уматываю, — сказал поэт сторожу, уверенный, что тот не ударит палец о палец для его задержания.

— Это ваше право, — ответил сторож равнодушно, и Полежаев вспомнил, что директор кооператива в первый день их знакомства говорил то же самое.

— В какую сторону топать? — нагло напирал поэт.

— А в какую ни топай, все равно вернешься.

Последние слова старика как-то странно отпечатались у Полежаева в голове, и он, больше не сказав ни единого слова, вышел наружу. Без какого-либо страха он пересек лагерную площадь, миновал дежурную будку, в которой мелькал огонек сигареты, и вышел за ворота, которые даже не оказались запертыми.