Владимир Варшавский - Родословная большевизма

• Название: Родословная большевизма
• Автор: Владимир Варшавский
• Издательство: YMCA-Press Paris
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1982
• ISBN: 2-85065-007-2 © 1982

Последняя книга писателя Владимира Сергеевича Варшавского «Родословная большевизма» (1982) посвящена опровержению расхожего на Западе суждения о том, что большевизм является закономерным продолжением русской государственности, проявлением русского национального менталитета. «Разговоры о том, что русский народ ответствен за все преступления большевистской власти, — пишет Варшавский, — такое же проявление примитивного, погромного, геноцидного сознания, как убеждение, что все евреи отвечают за распятие Христа». В русском народе, подчеркивает писатель, главное — стремление к Правде, Добру, Красоте, Богу и Любви. Русский человек стремится к соединению Царства Божьего и земного, в то время как марксизм паразитирует на этом стремлении, являясь «псевдонаучным, материалистическим, безбожным» суррогатом Тысячелетнего Царства. В книге содержится чрезвычайно интересный анализ романа А.Платонова «Чевенгур», противостоящего истинному Новому Граду.

---

Немецкие же романтики, без оглядки поверив в добро и гармонию всего органического, не замечали, что какого бы совершенства ни достигали в своем устройстве и функционировании органические общества, они всегда тяготеют к тоталитаризму, коллективизму, расизму, а не к христианскому братству всех людей в мистической надмирной Республике.

С того и началось… Отвергнув учение о прирожденных неотъемлемых правах человека и теорию естественного права, общего всему человечеству, Савиньи утверждает, что единственный источник права — исторически сложившиеся в душе народа представления о справедливости. В знаменитых посланиях Фихте к германской нации из-за романтических средневековых развалин уже начинают проступать зловещие очертания будущего гитлеровского Рейха, «коллективная душа народа» оборачивается материнской утробой тоталитарного национализма. В окончательно разрушенной Наполеоном средневековой Священной Империи Германского народа немецкие романтики прозревают мистическую соборность, некую национальную Церковь. Шарнгорст преображает прусскую армию. Теперь это народная армия, воодушевленная героическим жертвенным порывом. В освободительной войне 1813 года возрождается идея всегерманского Рейха.

Средневековье не казалось Гегелю, как другим романтикам, потерянным Золотым веком. Нет, он сперва в Наполеоне увидел олицетворение Мирового Духа верхом на коне. Позднее он стал учить, что на современном этапе своего диалектического развития этот Дух наиболее совершенно воплотился в прусском бюрократическом государстве. Государство — верховное бытие. Только в нем, только подчиняясь его законам, человек обретает духовную реальность, свободу и моральную жизнь. Государству всё позволено: и любая тирания, и любые завоевания. Войны только закаляют моральное здоровье нации.

И так докатилось: от легендарного германского героя Арминия, остановившего вторжение римских легионов, до Шпенглера, до Гитлера, до Третьего Рейха.

В национал-социализме слились все рукавичные протоки немецкого политического романтизма. В идеологии расизма идея органического единства народа выродилась в учение о Нации как о Церкви, которая предшествует своим членам и может требовать от них тотального самопожертвования. Вся реальность индивида определяется его расовой принадлежностью, все свое бытие и силы жить и действовать он получает от нации. Гегель: «Что листья без дерева? Ничто. В органической жизни в счёт только деревья».

Фашистская вариация: симфоническая личность итальянского народа интегрально осуществляется в фашистском государстве. Оно, это государство, — «общая этическая воля», «душа души народа», оно направляет всю жизнь. Для фашизма, и для национал-социализма, высшая реальность — не личность человека, а коллективная личность народа, организованного в национальное государство.

Та же модель в коммунистическом государстве: «… сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений…»

Христианская идея личности Маркса не устраивала. В споре по еврейскому вопросу с богословом Бруно Бауэром он писал: «Политическая демократия является христианской, поскольку в ней человек — не какой-либо человек, а каждый человек — почитается суверенной ценностью».

Все правильно. Почему же Марксу не нравится, что политическая демократия основана на христианском учении о суверенной верховной ценности каждого человека? Что тут плохого? Повторим и продолжим цитату, и мы поймем, чем Маркс недоволен: «Но ведь этот же человек в его нецивилизованном и необщественном аспекте, в его случайном существовании, извращенный всем устройством нашего общества, потерянный и отчужденный от самого себя, подчиняемый господству нечеловеческих условий и сил — одним словом, человек, ещё не ставший подлинным членом человеческого рода — недоделанное существо».

Так вот в чем дело, для Маркса, так же, как и для Великого инквизитора Достоевского, человек, «извращенный всем устройством нашего общества и отчужденный от самого себя» — «недоделанное существо». Как же признать его суверенной, верховной ценностью! Его прежде нужно доделать. Эмансипация человека совершится, только когда он станет при коммунизме родовым существом, познает и организует свои личные силы как силы общественные. Другими словами, человек, как в «Общественном договоре», обретёт подлинную свободу и полноту жизни, тотально подчинив себя непогрешимой общей воле бессмертного коллектива. Маркс недаром был прилежным читателем Руссо.

Тут марксисты возопиют, что Маркс вовсе не то имел в виду, что всё это выхвачено из контекста, неточный перевод. Так же, как их выводит из себя, если заикнуться, что много раз повторяющееся в этом ответе Бауеру утверждение Маркса, что настоящий Бог евреев — деньги, утверждение антисемитское. Не стану спорить. Марксова схоластика допускает какие угодно толкования, и всегда можно доказать, что потом он говорил по-иному. Во всяком случае, лично мне сдаётся, что если очнувшись, как лунатики, муравьи вдруг обретут способность рассуждать, сила социального давления, которая заставляет их служить муравейнику, представится им в образах тоталитарного мифа, вроде марксизма-ленинизма или сродного ему национал-социализма.

Все эти учения о коллективных личностях, будто бы более реальных, чем личность отдельного человека, не совместимы, конечно, с евангельским утверждением верховной ценности личности каждого человека, даже самого последнего.

«Личности коллективные, — говорит Бердяев, — личности сверхличные в отношении к личности человеческой суть лишь иллюзии, порождения экстериоризации и объективизации. Объективных личностей нет, есть лишь субъективные личности. И в каком-то смысле собака и кошка более личности, более наследуют жизнь вечную, чем нация, общество, государство, «мировое целое».

Эти слова Бердяева делают его одним из великих учителей нашего времени, за них ему прощаются все его неверные и безответственные высказывания о происхождении русского коммунизма.

Вопрос о личности и коллективе — главный вопрос истории человечества. Человек получает от общества и поддержку в борьбе за существование, и знания, и силы, необходимые для каждодневной деятельности, и богатства культуры, и хранимые в языке идеи, изобретенные и разработанные другими людьми. И все-таки, по христианскому учению, подлинное бытие человека не в совокупности общественных отношений, а в причастии беспредельной, все творящей любви Бога ко всем людям и всему творению. Отсюда два вывода. Первый: отношения христианина с другими людьми должны определяться не социальным давлением, а заповедью «любите друг друга», он должен обращаться с каждым, как если бы перед ним был сам Христос. Второй вывод: не коллектив, и тем более не «фазы развития производительных сил», возведенные Марксом в какие-то все определяющие, хотя и безличные сущности, а именно отдельный человек, соединённый внутри себя с божественным источником любви, свободы и творчества, сделал все великие открытия и создал все прекрасное. Муравейник устроен совершеннее человеческого града, но, отказавшись от субъективности и свободы, муравьи не любят друг друга и ничего не изобретают. В их обществе творческая эволюция остановилась.

Сошлюсь тут на Анри Бергсона. До сих пор, несмотря на все теперешнее развитие социологии и антропологических наук, никто еще не написал лучше него о человеке и обществе. «Общество — сложение индивидуальных энергий, оно пользуется усилиями всех и облегчает всем их усилия. Оно не может существовать, не подчиняя себе индивидуума, но не может прогрессировать, не предоставляя ему свободу. Вот два противоположных требования, которые нужно примирить. У насекомых выполнено только первое условие. Общества муравьев и пчел восхитительно дисциплинированны и монолитны, но они застыли в неизменной рутине… они бесконечно движутся по кругу, вместо того, чтобы идти по прямой к большей социальной эффективности и вместе с тем к большей индивидуальной свободе. Только человеческое общество стремится к этой двойной цели… интеграции и в то же время индивидуализации».

Прибавлю от себя: тут вечная правда либерального общества перед тоталитарным. Тоталитарное, чем оно монолитнее, чем дисциплинированнее, тем больше, как Советский Союз сегодня, подавляет дух изобретательства и творчества и постепенно коченеет в сомнамбулизме.

Учение Руссо о тотальном подчинении человека воле коллектива способствовало развитию тоталитарных идеологий еще вот почему Воля народа, — невнятно объясняет Жан-Жак, — не всегда совпадает с волей всех. Ведь она неизменно стремится к общему благу, а воля всех — только сумма частных воль, преследующих частные интересы. «Однако, необходимо, чтобы все голоса были сосчитаны; всякое формальное исключение нарушает всеобщность».