Елизавета Драбкина - Кастальский ключ

• Название: Кастальский ключ
• Автор: Елизавета Драбкина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Критика
• Год: 1975

Елизавета Яковлевна Драбкина, автор известных произведений «Навстречу бурям», «Баллада о большевистском подполье», «Черные сухари» и других, свою новую книгу посвящает великим именам: В. И. Ленину и А. С. Пушкину.

Автор взволнованно рассказывает о связи революционных поколений и революционных традициях. С присущим ей темпераментом публициста Е. Я. Драбкина решает сложные проблемы жизни и творчества Пушкина. Ее гипотезы интересны и раскрывают в поэзии Пушкина новые грани.

---

Осужденных на смерть и «помилованных» на бессрочную каторгу отвезли в Петропавловскую крепость. Около двух недель они ждали там отправки в Шлиссельбург.

Их разбудили глубокой ночью, каждого поодиночке в его камере. За стеной слышался глухой лязг железа: это заплечных дел мастера заковывали увозимых в кандалы.

В Шлиссельбург из Петропавловки возили по Неве в специально построенном ковчеге, который тащился на буксире у парохода речной полиции. Вдоль каждого борта ковчега было устроено по шесть чуланов, отделенных один от другого пустым пространством, равным ширине чулана, так что чуланы были расположены в шахматном порядке.

Осужденных, закованных в ручные и ножные кандалы, выводили из Петропавловки по одному. По одному сажали в тюремную карету, где уже поджидали два жандармских унтер-офицера и начальник тюрьмы.

Карета мчалась по ночным улицам Петербурга к Невским воротам, там ее ждал целый рой сине-голубых жандармских мундиров. Арестантов высаживали, подхватывали под руки, волокли к сходням ковчега; их встречал новый отряд жандармов, которые быстро тащили гремящего кандалами осужденного в предназначенный для него чулан.

Быть может, ковчег, в котором привезли Александра Ульянова, прибыл в Шлиссельбург утром. Быть может, в последний раз он увидел небо.

А потом — виселица и пять повешенных.

В тот самый день, когда Александра Ильича привезли на казнь в Шлиссельбург, Владимир Ульянов начал сдавать экзамены на аттестат зрелости.

Первым был экзамен по русской словесности — письменное сочинение.

Темой, предложенной экзаменующимся, был пушкинский «Борис Годунов».

Сочинение Володи до нас не дошло и вряд ли будет когда-нибудь найдено. Но нельзя не задуматься над тем, что же прочел в пушкинском «Годунове» семнадцатилетний Ленин в трагичнейшие для него дни, когда он узнал, что любимый его брат Саша не сегодня-завтра будет казнен.

Когда мы пробуем представить себе это неведомое сочинение, прежде всего хотим представить себе Ленина, каким он был — ребенком, подростком, юношей, его характер, склонности, мировоззрение, круг интересов, понимание законов истории.

Со старинных фотографий на нас весело глядит кудрявый мальчуган, искрящийся радостью жизни. Он быстр, шумен, шаловлив. Игрушками играет мало, больше их ломает. Лихо катается на санках с крутых снежных гор, бегает на коньках, азартно плавает. Рано научился читать. Читает страстно и увлеченно. Вносит в игры отзвуки окружающей жизни, причудливо переплетая их с прочитанным в книгах или услышанным в разговорах взрослых. Тут и война Севера и Юга Соединенных Штатов, и освободительная борьба в Италии.

Проходят годы. Он уже гимназист в синем обтянутом мундирчике с неудобным стоячим воротником.

Учится блестяще. Схватывает на лету.

Порой в нем вспыхивает мальчишеское упрямство. Порой он бывает резковат. Но это мимолетно. Основной, определяющий его тонус — доброта, доверчивость, жизнелюбие.

Это характер.

Теперь — жизненные интересы.

Он много читает. Гораздо больше, чем предусмотрено гимназическим курсом. В старших классах круг его чтения становится необъятно широк. Этому способствует весь дух в семье Ульяновых. Русских классиков дети узнавали в средних классах гимназии. Читали взахлеб, спорили, горячились.

Это было полнокровное, насыщенное детство, с играми, сказками, книгами, с поездками в Кокушкино и тамошними летними радостями. Володя — зачинщик всех игр и проделок, вокруг него всегда «мальчишек радостный народ».

Дети в этой семье развивались рано. А. И. Елизарова-Ульянова вспоминает о споре, происходившем между нею, ее двоюродной сестрой и Сашей по поводу недавно вышедшего толстовского романа «Война и мир». Девушки восхищались Андреем Болконским, Саша отдал свои симпатии Долохову. Старшей из спорщиков, Ане, еще не было пятнадцати лет, а Саше — всего тринадцать.

Рано узнавали они и о том, что существует тайная, запрещенная литература, в том числе многие произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Литература эта распространяется в списках — Мария Александровна в свое время переписала лермонтовского «Демона», который был опубликован лишь двадцать лет спустя после того, как был написан. Отец на дальних прогулках, когда их никто не мог услышать, распевал с детьми запрещенные песни. В принадлежавшей ему однотомнике Некрасова его рукой были вписаны места, которые не пропустила цензура. После слов «Умрешь недаром» вставлено: «…Дело прочно, когда под ним струится кровь», а на месте, где зияла рваная рана, нанесенная цензорским карандашом, — строки, в которых говорится о декабристах:

…И среди нас судьба являла
Достойных граждан. Знаешь ты
Их участь. Преклони колени…

То было бурное время, когда волна народовольческого движения стремительно поднималась к высшей своей точке. Репрессии следовали за репрессиями, но ничто не могло остановить надвигающиеся события, кульминация которых — убийство Александра II. Крупская вспоминала, что Владимир Ильич рассказывал ей, как все кругом говорили, волновались в те дни — и это не могло не волновать и подростков, — как сам он стал внимательнее вслушиваться во все политические разговоры.

Было ему тогда одиннадцать лет.

…Мальчики Ульяновы учились в 1-й Симбирской классической гимназии, носившей имя Н. М. Карамзина, уроженца Симбирска. Памятник Карамзину стоял на площади у входа в гимназию. Сам Карамзин был окружен ореолом славы.

Когда Пушкин писал «Историю Пугачева», он дважды — едучи в Оренбург и на обратном пути — заезжал в Симбирск, побывал в расположенном неподалеку имении поэта Языкова, осматривал места, связанные с Пугачевым, в том числе дом начальника над взбунтовавшимися губерниями Н. И. Панина, куда закованный в цепи Пугачев был доставлен в клетке, установленной на телеге. Этот дом был виден из гимназических окон, когда там учился Ленин.

Пушкин занес в «Историю Пугачева» рассказ о публичном допросе, который устроил Пугачеву Панин на площади Симбирска — той самой, на которой находилась 1-я гимназия:

«Кто ты таков?» — спросил он у самозванца. «Емельян Иванов Пугачев», — отвечал тот. «Как же смел ты, вор, назваться государем?» — продолжал Панин. «Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает»… Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды».

Прошло больше века после восстания Пугачева и более двух веков со времени восстания Разина, однако народная память о них оставалась неизгладима. О них складывали песни. Легенды клубящимся роем окружали их имена.

Великий Пушкин обессмертил Пугачева своей «Историей Пугачева» и «Капитанской дочкой»:

«…В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»…

Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным…

Вдруг увидел я что-то черное. «Эй, ямщик! — закричал я, — смотри: что там такое чернеется?» Ямщик стал всматриваться. «А бог знает, барин, — сказал он, садясь на свое место: — воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк, или человек».

Пугачев еще только-только появился на страницах пушкинской повести. Мы видели пока лишь его рваный армяк и сверкающие черные глаза. Мы слышали обрывок его «воровского» разговора с хозяином постоялого двора. («Отколе бог принес?» Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо…») Еще все события повести — любовь, казни, предательства Швабрина, страдания Маши и Гринева, явно подстроенная к замыслу концовка о милостивой Екатерине II (словно списанной с точно такой же матушки-императрицы в гоголевской «Ночи перед Рождеством»), а главное, сам Пугачев, его соратники, его действия, его казнь — все это впереди, но мы уже находимся во власти колдовского очарования пушкинского слова.

В «Истории Пугачева» Пушкин рассказывает, как Пугачева в оковах привезли в Москву, как был посажен на Монетный двор, как любопытные могли видеть славного мятежника, «прикованного к стене и еще страшного в самом бессилии». Как 10 января 1775 года бесчисленное множество народа столпилось на Болоте, где воздвигнут был высокий намост, на котором сидели палачи и стояли три виселицы. Раздался крик: везут, везут! — показались сани и в них Пугачев без шапки, с открытой головой. И началось, как выразился Пушкин, «кровавое позорище»: обер-полицмейстер прочел приговор, Пугачев стал прощаться с народом, кланялся во все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем согрубил перед тобою…» Экзекутор дал знак — и вмиг окровавленная голова Пугачева уже висела в воздухе.