Елизавета Драбкина - Кастальский ключ

• Название: Кастальский ключ
• Автор: Елизавета Драбкина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Критика
• Год: 1975

Елизавета Яковлевна Драбкина, автор известных произведений «Навстречу бурям», «Баллада о большевистском подполье», «Черные сухари» и других, свою новую книгу посвящает великим именам: В. И. Ленину и А. С. Пушкину.

Автор взволнованно рассказывает о связи революционных поколений и революционных традициях. С присущим ей темпераментом публициста Е. Я. Драбкина решает сложные проблемы жизни и творчества Пушкина. Ее гипотезы интересны и раскрывают в поэзии Пушкина новые грани.

---

Но сейчас это не поэзия, а действительность: и зимняя дорога, и вьюжные поля, и поблескивающие в лунном свете накатанные колеи, и понурый ямщик, и обвитый туманами далекий Петербург. И седок, у которого такое лицо, будто у него вот-вот разорвется сердце.

Историк М. П. Погодин приводит рассказ Пушкина, не раз слышанный им при свидетелях.

«Известие о кончине императора Александра I и происходивших вследствие оного колебаниях о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строго внимания на его непослушание, он решился отправиться в Петербург… Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву и от него запастись сведениями…»

Если это было так, то сам Пушкин добрался бы в Петербург к вечеру 13 декабря 1825 года и, по образному выражению П. А. Вяземского, «бухнулся бы на квартире Рылеева в самый кипяток мятежа», а наутро, как сам Пушкин говорил при Погодине, «вероятно, попал бы с прочими на Сенатскую площадь».

Но из воспоминаний одной из дочерей соседки Пушкина, П. А. Осиновой, выступают другие даты и, следовательно, другие мотивы тайной поездки Пушкина в Петербург.

«Однажды под вечер, зимой, сидели мы в зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у печки, — рассказывала она. — Матушке докладывают, что приехал Арсений. У нас был человек Арсений, повар. Обыкновенно каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург… На этот раз он явился назад совершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привез, ничего на них не купив. Оказалось, что в переполохе приехал даже на почтовых. Арсений рассказал, что в Петербурге бунт, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню. Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, — но что именно, не помню. На другой день, слышим, — Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал».

Если верен рассказ дочери П. А. Осиповой, Пушкин увидел бы Петербург таким, каким описал его очевидец: у всех выходов из Зимнего дворца стояли пикеты, горели костры, у них грелись солдаты, ночь, говор проходящих, оклики часовых, пушки, обращенные жерлами к улицам, выходящим ко дворцу, кордонные цепи, патрули, ряды казацких коней, отражение огней в обнаженных мечах кавалергардов и треск горящих дров, простреленные стены Сената, выбитые окопные рамы на Галерной улице.

Священник Виноградов утром 15 декабря видел на снегу Сенатской площади пятна крови. Не решившись написать это по-русски, он написал по-латыни: «Sanguinis multa signa» («Многочисленные кровавые следы»). Дворники засыпали кровь свежим снегом. По приказу Николая I поспешно штукатурили изрешеченную пулями стену Сената.

Уже вечером 14 декабря начались аресты.

Первым, видимо, был арестован Щепин-Ростовский, которого привезли в Зимний дворец со связанными руками. Около полуночи был арестован Рылеев.

Спервоначала допросы проводились в Эрмитаже, в огромной зале, в углу которой стоял раскрытый ломберный стол, а на стенах висели «Святое семейство» Доменикино и «Блудный сын» Сальватора Розы. Первые показания снимал дежурный генерал (иногда Потапов, чаще Левашов). Почти всех допросил сам Николай I. Перед допрашиваемыми он выступал то ласковым, то грозным, старался нащупать у каждого его слабое место. При сопротивлении срывался в бурном потоке высочайшего гнева: «Заковать его так, чтоб он пошевелиться не мог!»

«Железа́», в которые заковывали декабристов, весили около двадцати двух фунтов.

Кибитку швыряло от ухаба к ухабу. Вдруг из лесу выметнулся круглый клубок и перенесся поперек дороги.

Лошади шарахнули. Седок приподнялся на сиденье.

— Что там? — произнес он хрипло. И повторил: — Что там?

— Да это заяц, — ответил ямщик.

— Заяц? Ты сказал — заяц? Так поворачивай! Гони, гони назад…

И пошли-пошли на сто с лишком лет елейные восторги: «Ах, заяц!», «Ах, косой!», «Да не перебеги он дорогу…»

Как будто бы но силам какого-то зауряд-зайчишки было перерубить путы, затянутые судьбой.

После несостоявшейся поездки в Петербург Пушкин воротился в Михайловское — любимое Михайловское, постылое Михайловское, Михайловское, которое он и воспевал и ненавидел.

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья…

И о нем же наотмашь:

«Михайловское душно для меня…», «Бешенство скуки… снедает мое существование…», «Всегда гоним, всегда в изгнанье влачу закованные дни…», «Глупое Михайловское», «Проклятое Михайловское…»

Что же тут? Противоречие?

Да, противоречие, но не формальное, не логическое, а рожденное самой жизнью. Противоречие, в котором сталкиваются и в то же время сливаются воедино любовь, отчаяние, боль, презрение, вызов судьбе. Гнев юности, задыхающейся даже среди бескрайнего простора, если этот простор — клетка.

Двустишие, которое заключает в некоторых собраниях сочинений Пушкина 1825 год и, следовательно, написано после 14 декабря:

Расходились по поганскому граду,
Разломали темную темницу.

Комментаторы обычно указывают: «Принадлежность этого наброска Пушкину установлена не окончательно». По этим мотивам он нередко не включается в основной текст.

Ну, а если набросок все-таки принадлежит Пушкину? Разве не ясно, какую «темную темницу» мечтает он увидеть «разломанной»?

Был ли, не был ли он членом тайного общества?

Исследователи и мемуаристы в ответе на этот вопрос не единодушны.

По-моему, наиболее близок к истине П. А. Вяземский, который писал: «Хоть Пушкин и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере».

Пушкин неотделим от декабризма, и декабризм неотделим от Пушкина общностью вдохновлявших их идей, совпадением взглядов.

Разумеется, он знал о существовании тайного общества: о нем чирикали все петербургские и московские воробьи. В чем-то он был к нему близок, очень близок. В чем-то стоял на отлете. Но когда две недели спустя после событий на Сенатской площади в Михайловское пришел номер «Русского инвалида», в котором было опубликовано «Подробное описание происшествия, случившегося в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 года», а также список восемнадцати «явно изобличенных заговорщиков», на полях рукописи «Онегина», над которой в те дни работал Пушкин, появились профили декабристов, числившихся в списке.

И среди них — его собственный!

В последующих зарисовках членов тайного общества, делавшихся Пушкиным по мере того, как в списках арестованных публиковались новые имена, возникали всё новые и новые лица. И пятого или шестого января, еще до того, как газеты сообщили о восстании Черниговского полка и аресте его участников, — Пестель!

Пушкин был знаком с Пестелем, но отнюдь не близок.

Встречался с ним в мае 1821 года в Кишиневе.

Записал в своем дневнике: «Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и пр.».

В том, что Пушкин, наверняка не зная, какова именно роль Пестеля в тайном обществе, неизменно рисовал его на первом плане остальных декабристских портретов, притом на одних листах с профилями Вольтера, Мирабо, Робеспьера, он показал свое точное и глубокое понимание масштабности Пестеля, этого «умного кормщика» декабризма, как назвал его Пушкин.

А потом настал час, когда рядом с портретами декабристов появились силуэты виселиц…

…Тревога, тревога… Тревога, разлитая кругом, разлитая во всем.

Тревога заставляет Пушкина сжечь самые сокровенные рукописи, наиболее компрометирующие его друзей.

Но добрая половина из тех, кто под каменными сводами Петропавловской крепости, в могильной тишине, прерываемой лишь боем курантов да окриками часовых, ждал решения своей судьбы, были друзья и знакомые Пушкина.

Имя Пушкина всплыло в первые же дни следствия по делу декабристов в вопросах его врагов и в ответах его друзей. К чести и славе арестованных надо сказать, что они делали все, чтоб спасти — и спасли! — Пушкина от роковой участи.

6 января 1826 года. Допрос Михаила Бестужева-Рюмина. Допрашивает будущий шеф жандармов Бенкендорф.

ВОПРОС БЕНКЕНДОРФА.

С которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, то есть от сообществования или внушений других или от чтения книг или сочинений в рукописях, и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?

БЕСТУЖЕВ (явно стараясь увести следствие в сторону и ссылаясь на впечатления, которые произвели на него Великая французская революция и поход в Париж).