Вера Рочестер - Месть еврея

• Название: Месть еврея
• Автор: Вера Рочестер
• Жанр: Исторические любовные романы

Писательница В. И. Крыжановская известна под псевдо­нимом Рочестер как автор популярных романов. Тема спири­тизма и оккультных наук стала причиной того, что ее произ­ведения в нашей стране долгое время не переиздавались.

Полное драматизма действие романа «Месть еврея» про­исходит во второй половине XIX века в Венгрии. Это увлека­тельная история нежной любви ростовщика-миллионера и юной аристократки, счастью которых мешают предрассудки окру­жающих.

---

—   Нет, нет! — произнесла она разбитым голосом.— Самуил не бесчестен и не алчен, как его единоверцы; он не желал иной связи между нами, кроме любви и моего честного слова, так как отдал мне все обязательства отца и Рудольфа, чтобы я их уничтожила. Итак, тре­буйте от меня какой хотите жертвы, я всему подчинюсь, только не требуйте измены, клятвопреступления. Я не способна на такую низость.

—   Он отдал тебе долговые бумаги? — вскрикнули все в голос. Но не обращая внимания на их слова, Ва­лерия повернулась и убежала.

—    Этот плут хитрей, чем я мог предполагать. Он действовал с глубоким знанием великодушного и востор­женного характера Валерии,— сказал граф.— Тем не ме­нее ваши слова, княгиня, произвели на нее хорошее дейст­вие, и я не сомневаюсь, что мне удастся рассеять ее дет­ские сомнения. Я пойду поговорю с ней, возьму у нее все бумаги для передачи управляющему вашими делами, а затем надеюсь привести к постели Рауля ее — невесту.

—  Помоги вам и вразуми вас бог,— проговорила со вздохом княгиня.— Теперь я пойду к своему больному.

—   Боже мой! Что же ты хочешь делать, отец? — спросила с беспокойством Антуанетта, как только ушла княгиня.— Ты не можешь, однако, принудить Валерию...

—   Перестань,— перебил ее Рудольф.— Никто и не думает ее приневоливать, но если отец хочет употребить все меры убеждения, чтобы заставить ее отказаться от ее нелепого упрямства, то он вполне прав. Разве не безумие отвергать такую партию, чтобы выйти за этого отвратительного еврея? Признаюсь теперь, что предвку­шение скандала, ожидавшего нас, если этот брак со­стоится, стоил мне не одной бессонной ночи. Я дрожу от всех этих удивлений, пересудов и любопытствующего выкапывания подлинных причин этой чудовищной свадь­бы. Тогда расстройство наших дел не утаишь, и нас по­кроет позор, что мы продали Валерию темной личности. Так вот, когда я подумаю, что всех этих неприятностей можно избежать замужеством феи с человеком, кото­рому позавидует всякая женщина и который бы заме­стил этого еврейского Ромео, я вполне присоединяюсь к мнению о необходимости разубедить сестру. Прошу тебя, дорогая, помочь нам влиянием твоим на нее.

—   Нет, мой друг, я этого сделать не могу,— качая головой, ответила решительно графиня.— Прежде всего, я не могу отнестись так грубо, с презрением к человеку, которого мы приняли в нашу семью как будущего род­ственника и который искупил свою вину отчасти тем, что отдал до свадьбы долговые обязательства, полага­ясь на наше слово. Во-вторых, я твердо убеждена, что такое дело, если оно и устроится, не даст нам счастья, как нечестное, а в будущем принесет крупные неприят­ности. Чтобы вы ни говорили, как бы вы ни старались унизить его в ее глазах, Валерия любит этого человека и никогда его не забудет, так как Самуил обладает той спокойной силой, той увлекающей страстью, кото­рые покоряют женщину. Это — не какой-нибудь зауряд­ный человек, но мощная натура, глубокий ум, сумевший сильно заинтересовать собою. Валерия Мейера любит, и Рауль не способен заставить забыть его, несмотря на свою неоспоримую красоту. Кузен мой слишком молод, слишком привык быть любимым, чтобы составить себе ясное понятие о положении дела и иметь терпение мало- помалу овладеть сердцем Валерии. Сначала он будет всем доволен, но со временем поймет, что не нашел в жене всего, на что надеялся, и они не будут счастливы в супружестве. А если, на беду, Рауль узнает, что Вале­рия носит в своем сердце образ своего бывшего жениха, что тогда будет? Словом, делайте как знаете, но я отка­зываюсь влиять на Валерию.

—   Никто тебя к этому не принуждает, милая моя, — сказал старый граф, с неудовольствием.— Этот востор­женный панегирик убеждает меня, что «мощная натура» господина Мейера покорила и тебя так же, как Валерию, и что ты быЛа бы рада играть роль в скандальной хро­нике. Не забывай только, что имя и репутация твоего мужа тоже подвергнутся злословию. Я всегда считал те­бя рассудительнее Валерии и как замужняя женщина ты должна была бы еще лучше все понимать, а ты, к моему великому удивлению, девичьи мечтания, романти­ческие бредни пансионерки, которая интересничает ролью героини и, для большего эффекта, непременно же­лает пристегнуть и несчастную любовь, оправдываешь.

—  Ты не прав, папа,— спокойно и серьезно ответила она,— обвиняя меня в легкомыслии, и думаю, что слиш­ком много придаешь значения светской болтовне. Я сама люблю и потому понимаю, как трудно вырвать из своего сердца образ любимого человека. Каким бы глупым не казалось такое чувство людям рассудительным, оно так упорно, что если его вырвать насильственно, то в душе образуется пустота, которую ничем не заполнишь. Я знаю, что если бы попытались разлучить меня с Ру­дольфом, то я защищала бы свою любовь до смерти, и не считала бы себя от этого безумной.

Осчастливленный ее словами, Рудольф схватил руку жены и признательно поцеловал, а старый граф с улыб­кой взглянул на них.

—  Положим, что я был немного резок но, дитя мое, я в свою очередь замечу тебе, что твоя любовь такова, что свет и родители охотно поддержат и благословят. Другое дело Валерия: я продолжаю утверждать, что чувства ее — вредные мечтания, лишь равенство про­исхождения и общественного положения дает прочное счастье. Поэтому мой долг — спасти ее от непоправимо­го безумия.

Валерия вернулась в свою комбату взволнованная, голова ее кружилась и сердце мучительно сжималось; обессиленная, она упала на диван и разразилась рыда­ниями. Когда прошел этот первый приступ скорби, она стала обдумывать свое положение. Вокруг нее все было темно и мрачно, она должна была бороться: ведь она клялась Самуилу доказать, что не стыдится его, что глубокая соединяющая любовь будет служить ей на­градой за ложные убеждения и презрение света. Но как тяжела борьба против своих близких! С глубоким вздо­хом взяла она надетый на нее медальон. Большие тем­ные глаза Самуила, казалось, глядели на нее с упре­ком, напоминая данную ею клятву. Невольно она стала сравнивать этих двух людей, между которыми должна была сделать выбор, и нежное лицо Рауля, его бархат­ные задумчивые глаза померкли перед этим бледным, мужественным лицом, его пламенным взглядом и стро­гими устами, которые словно говорили: «Никакая борьба не заставит меня отступить».

—  Нет, нет, Самуил, я останусь тебе верна,— шепта­ла она, прижимая портрет к губам.— Чувство Рауля — минутная вспышка, первая любовь, которая угаснет так же быстро, как появившаяся ракета. Он скоро забудет меня; но для тебя, Самуил, потерять меня, было бы смертельным ударом.

Легкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

—  Войдите,— сказала она, пряча медальон.

При виде отца она встала в волнении.

—  Садись, дитя мое,— сказал граф, опускаясь подле нее на диван,— и будь спокойна. Богу известно, как мне тяжело видеть твои слезы, как отец, я обязан поговорить с тобой еще раз, прежде чем ты оттолкнешь от себя окончательно твое действительное счастье ради воздуш­ных замков, о которых грезит твоя молодая душа. Я не хочу насиловать твою волю, я хочу только, опираясь на мою опытность, представить тебе в настоящем свете то, на что ты смотришь ошибочно, а мешкать с этим нельзя. Ты уже не ребенок, и как умная дочь пой­мешь меня. Каждый человек должен жить настоящей деятельной жизнью, а не в мире иллюзий, и эта дей­ствительность требует, чтобы мы подчиняли наши чув­ства рассудку. Общество, к которому мы принадлежим по рождению и нашему воспитанию, налагает на нас обязательства, которые мы не можем безнаказанно на­рушить. Уважаемое, ничем не запятнанное имя, заве­щанное нам предками, мы обязаны передать во всей чи­стоте нашим потомкам; девушка твоего положения не может располагать своим сердцем как какая-нибудь ме­щанка... Твой непонятный выбор возбудил бы общее внимание, и если бы обнаружилось положение наших дел, все показывали бы пальцем на твоего отца и твоего брата. Не перебивай меня, Валерия. Ты хочешь сказать, что пожертвовала собой в первый раз, чтобы спасти нас от позора? Все это правда, и перед твоей совестью у меня нет оправдания. Преступный отец, безумный рас­точитель, я загубил будущность своих детей и, конечно, для спасения собственной жизни не принял бы наглых условий ростовщика, и ни одной минуты не позволил бы тебе быть его невестой. Но дело касалось также и Ру­дольфа. Колеблясь между вами двумя, я пожертвовал тобой, мое бедное дитя. Рудольф, молодой и влюблен­ный, в этом видел спасение, но чего стоили эти два ме­сяца твоему отцу, про это говорят мои поседевшие во­лосы. Присутствие этого человека в нашем доме, каж­дая его улыбка, каждое его фамильярное слово, обра­щенное к тебе, были для меня ударом в сердце. Совесть моя кричала мне: «Ты виноват, ты продал свою дочь!» Все время я искал выхода из этого положения и не пе­режил бы дня твоей свадьбы.

Валерия глухо воскликнула: