Сатпрем - НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции

• Название: НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции
• Автор: Сатпрем
• Жанр: Самосовершенствование

Книга "На пути к Сверхчеловечеству" была написана Сатпремом в середине 1970 года, в то время, когда он жил в Ашраме рядом с Матерью. Как отметил сам Сатпрем, работа шла очень легко и быстро, почти автоматически. Вся книга была прочитана Матери во время Ее встреч и бесед с Сатпремом. Мать очень высоко оценила эту книгу и неоднократно указывала Сатпрему на то, что эта книга обязательно должна быть переведена на русский язык, предвидя, что именно эта книга может быть необходима русским людям и может быть глубоко понята ими.

---

Затем мы озирались по сторонам: где я? где же я?… Нет меня! Нет ни следа, ни ряби, что все это значит? Была эта маленькая тень впереди, которая присваивала, копила чувства, мысли, силы, планы, как нищий, который боялся быть обкраденным, боялся не иметь; который все копил и копил на своем острове, умирая от жажды, всегда от жажды, находясь посреди прекрасной водной глади; который возводил линии обороны и сооружал замки против этой грандиозности, слишком большой для него. Но мы вышли из свинцового острова, мы позволили пасть крепости, которая была не столь уж крепка. И мы вошли в другой поток, который казался неистощимым, в сокровищницу, которая беззаботно расточала саму себя: что нам удерживать из этой минуты, если в следующую будут другие богатства? Зачем нам думать и предвидеть — жизнь организовывалась по другому плану, который расстраивал все старые планы и позволял иногда, на секунду, как во взрыве смеха, мельком увидеть чудесное неожиданное, внезапную свободу, полное освобождение от старой программы, маленький легкий закон, который проскальзывал между пальцев, открывал двери, опрокидывал одним щелчком неотвратимые последствия и все старые железные законы, и оставлял нас, на мгновение, озадаченными на пороге непостижимого солнечного света, как если бы мы вдруг очутились в другой солнечной системе — которая, возможно, вовсе не является системой — как если бы стирание механических границ внутри вызывало бы то же самое стирание границ снаружи. Может быть, это было из–за того, что мы стояли перед одной и той же Механикой: мир человека такой, как он о нем думает; его законы — это связи его собственных связей.

Однако есть логика в этом другом способе бытия, и эту логики мы должны уловить, если возможно, если мы хотим сознательно перейти в другое состояние, не только в нашей внутренней, но и во внешней жизни. Надо знать правила этого перехода.

По правде говоря, они раскрываются не легко — потому что они слишком просты. Надо экспериментировать, пробовать, неутомимо наблюдать и, особенно — особенно — смотреть в микроскопическое. Мы предполагаем, что большие обезьяны из прошлого, которые пытались стать людьми, должны были постепенно раскрывать секрет другого состояния через тысячу маленьких секундных озарений, когда они замечали, что эта мистическая маленькая вибрация, которая только что вклинивалась между ними и их механическим действием, имела силу по–другому формировать жест и результат этого жеста: нематериальный принцип начал украдкой менять материю и закон лазания по деревьям. И, предположим мы еще, они, возможно, были поражены незначительностью движения, которое приводило к столь большим последствиям (вот почему это так долго от них ускользало — оно было слишком простым): «это» не требовало крупных действий, не касалось больших обезьяньих дел и содержалось в совсем маленьких жестах, в этом булыжнике, который по случаю поднимали с края дороги и на мгновение держали в руке, в этой маленькой игре солнца на этом молодом побеге среди миллионов других побегов леса, столь на него похожих, но бесполезных. Но на этот булыжник и этот побег смотрели по–другому. И все было в этой разнице.

Значит, для искателя нового мира нет слишком мелких вещей, и малейшее изменение внутренней вибрационной моды тщательно отмечается вместе с сопровождающим его движением, вместе с возникающим обстоятельством, вместе с проходящим образом — но, заметьте, мы говорим о «вибрации»: мысли там почти не видится, мышление относится к старой ментальной гимнастике и имеет не больше ценности для нового сознание, чем лазание по деревьям — для первого мышления. Это скорее как изменение внутренней окраски, игра мимолетных теней и маленьких прикосновений солнца, игра легкости и тяжести, самой незначительной перемены ритма — рывки или спокойные течения, либо внезапные нажимы, которые привлекают наш взгляд, просветы, недомогания, необъяснимые погружения. И нет ничего бесполезного, нет напрасных ростков в этом лесу, нет «засорения», нет того, что надо отбросить, нет тягостных обстоятельств, нет неблагоприятных мест, неуместных встреч, несчастных случаев — все хорошо для искателя нового мира, все попадает в поле его изучения… можно даже сказать, что все дается ему, чтобы он научился своему делу. И искатель начинает понимать первые уроки этого перехода: все имеет свой смысл. Все идет в одном направлении! Нет заторов! Нет противников, нет препятствий, нет несчастных случаев, нет негативных вещей — все в высшей степени позитивно, все для нас значит, побуждает нас к открытию. Нет ничтожных вещей, есть только моменты несознания. Нет противоборствующих обстоятельств, есть только ложные позиции.

Но какова она, эта позиция, которая принесет новое сознание, тот взгляд, что составляет всю разницу? Позиция проста, как мы уже об этом сказали: сначала надо покончить с механикой и зажить в этом пространстве позади. Мы говорим «позади», но, по правде говоря, мы не очень–то знаем, есть ли перед, зад, верх, низ; это только некую отстраненность «нас самих» от этой старой тени; это означает некую позицию, одновременно возвышающуюся и как бы отошедшую назад, как если бы эта тень составляла лишь часть картины среди многих других вещей, на которые мы смотрим — но кто смотрит? где это я, которое смотрит?… Это странное я, это не привычное я. Как будто бы «я» не находится больше в теле, в центре паучьей сети, сплетенной менталом и виталом, а это тело находится в я, со многими другими вещами. И чем больше мы отходим от механики, тем больше расширяется это я, затрагивая множество точек; оно даже способно жить во многих других местах, не испытывая трудности из–за дистанции, как если бы это я не зависело больше от чувств, и, возможно, могло бы жить многообразно, здесь или там, в зависимости от того, на что направлен его луч… Это многообразное я.

Поэтому основное условие — находиться в этом маленьком ясном пространстве «позади», в этом растущем потоке: необходимо, чтобы среда была чистой, иначе все затуманивается, и больше совсем нет просвета, а есть только старая привычная мешанина. Но эта ясность — только базисное условие для нечто иного: надо очистить инструмент, прежде чем его использовать. И мы возвращаемся к нашему вопросу: что же это за взгляд, который «откопает» новое сознание, как бы извлечет его из земли?… Ибо это действительно вопрос «развуалирования»: новое сознание здесь, оно не за тридевять земель на каких–либо небесах или в космосе. Оно так близко, что мы не видим его, оно кажется таким пустяком, что мы проходим мимо него, как обезьяна, которая тысячи раз проходила по берегу реки, не замечая потока энергии, которая могла бы трансформировать ее мир.

Наш взгляд ложен, потому что он видит все через призму своей рутинной механики; эта механика бессчетна и хитра, она составлена и тысячелетних привычек, которые искажают все как в их дьявольских проделках, так и в их мудрости: это пережиток антропоида, который должен был воздвигать барьер, чтобы защитить свою маленькую жизнь, свою маленькую семью, свой маленький клан, должен был проводить линии здесь и там, ставит пограничные столбы, и вообще как–то застраховывать свою непрочную жизнь, заключая ее в панцирь индивидуального и коллективного я. И тогда есть добро и зло, полезное и вредное, разрешенное и запрещенное — и постепенно мы покрываемся чудовищной полицейской сетью, в которой у нас едва ли есть духовная свобода, чтобы дышать; и еще, даже этот воздух загрязнен бесчисленными заповедями, что лишь чуточку выше воздуха, загрязненного выхлопными газами наших машин. Короче говоря, мы вечно «исправляем» мир. Но мы начинаем осознавать, что это исправление не такое уж правильное. Ни на секунду мы не перестаем навешивать на вещи свои цветные стекла, чтобы увидеть их в голубом цвете наших надежд, в красном цвете наших желаний, в желтом цвете моралей и готовеньких законов, и в черном и сером цвете нашей механики, которая вечно крутится и крутится. Взгляд — истинный взгляд — который будет иметь силу выйти из этого ментального колдовства, будет, следовательно, таким взглядом, который сможет легко останавливаться на вещах, тут же не «исправляя» их: останавливаться там, на этом облике, на этом обстоятельстве, этом объекте, как останавливаешь свой взгляд на бесконечном море, не стремясь ничего знать или понимать — особенно не понимать, потому что это еще старая механика хочет все затвердить — позволять себе уноситься этой спокойной, плавной бесконечностью, купаться в том, что видишь, течь в вещах, пока медленно, как бы издалека, как из глубин спокойного моря, не появится восприятие увиденной вещи, загадочного обстоятельства или лица возле нас; восприятие, которое не является мыслью, не является суждением, едва ли является ощущением, но которое предстает как бы вибрационным содержанием вещи, модой ее особого бытия, качеством ее бытия, ее интимной музыкой, ее связью с великим Ритмом, который течет везде. Затем искатель нового мира начинает постепенно видеть маленькую искру чистой истины в сердце вещи, обстоятельства, облика, случая, видеть маленький зов истинного существа, истинную вибрацию подо всеми оболочками, черными и желтыми, голубыми и красными — нечто, что является истиной каждой вещи, каждого существа, каждого обстоятельства, каждого случая, как если бы истина была везде, в каждом мгновении, в каждом шаге, не только обернутой в черное. Тогда искатель подходит ко второму правилу перехода и к самому великому секрету из всех простых секретов: смотреть на истину, которая есть везде.