Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том II

• Название: Взлет и падение третьего рейха. Том II
• Автор: Уильям Ширер
• Жанр: История

На основе обширных материалов, мемуаров и дневников дипломатов, политиков, генералов, лиц из окружения Гитлера, а также личных воспоминаний автор ― известный американский журналист рассказывает о многих исторических событиях, связанных с кровавой историей германского фашизма, начиная с возникновения нацистской партии и кончая разгромом гитлеровского государства.

Во втором томе излагаются события 1939–1945 годов.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

1. Дело должно быть сохранено в строжайшей тайне.

2. Высшее командование военно–морских сил считает, что нет необходимости судить командира лодки военным судом, поскольку оно удовлетворено тем, что капитан в своих действиях руководствовался лучшими намерениями.

3. Политические объяснения будут подготовлены главным командованием военно–морских сил.

Я не имел никакого отношения к политическим событиям, во время которых фюрер заявил, что ни одна немецкая подводная лодка непричастна к потоплению «Атении».

Однако Дениц, судя по всему, догадывался об истинных виновниках гибели «Атении» (иначе зачем бы он пошел в док встречать возвратившуюся подводную лодку «U–30»?) и имел прямое отношение к изъятию записей в вахтенном журнале лодки и в своем дневнике, связанных с этим событием. Как признал он на суде в Нюрнберге, он лично отдал приказ уничтожить в вахтенном журнале любое упоминание об «Атении» и проделал то же самое в своем дневнике. Он потребовал от экипажа лодки дать клятву хранить в строжайшей тайне все сведения, связанные с этим событием[7].

У высшего военного командования любой страны в ходе войны появляются тайны, и можно понять, хотя это и недостойно похвалы, почему. Гитлер, как свидетельствовал адмирал Редер на Нюрнбергском процессе, настаивал на сохранении в тайне подлинной истории с «Атенией», особенно если учесть, что поначалу военно–морское командование действовало, руководствуясь твердым убеждением, будто немецкие подводные лодки непричастны к катастрофе. Следовательно, признание своей непосредственной вины в гибели лайнера поставило бы немецкую сторону в исключительно тяжелое положение. Но Гитлеру этого было мало. Воскресным вечером 22 октября по радио выступил министр пропаганды Геббельс (автор хорошо помнит это выступление) и обвинил Черчилля в потоплении собственного лайнера. На следующий день «Фелькишер беобахтер» на первой полосе под огромным заголовком «Черчилль потопил «Атению» сообщила, что первый лорд адмиралтейства подложил бомбу замедленного действия в трюм лайнера. На суде в Нюрнберге было установлено, что Гитлер лично приказал выступить с таким заявлением по радио и дать материал в газету и что, несмотря на крайнее недовольство Редера, Деница и Вайцзекера таким приказом, они не решились возражать.

Эта бесхребетность адмиралов и Вайцзекера, в полной мере присущая и генералам, когда на них оказывал давление их демонический фюрер, неминуемо должна была привести к одной из самых мрачных страниц немецкой истории.

Гитлер предлагает мир

«Сегодня пресса открыто говорит о мире, ― отметил я 20 сентября в своем дневнике. ― Все немцы, с кем я разговаривал, совершенно уверены, что не пройдет и месяца, как у нас будет мир. У всех приподнятое настроение».

За день до этого в парадно украшенном Гильдхалле в Данциге я слушал первую после выступления в рейхстаге 1 сентября в связи с началом войны речь фюрера. Он был разъярен, так как ему помешали произнести эту речь в Варшаве, гарнизон которой все еще мужественно сопротивлялся; он исходил желчью каждый раз при упоминании Великобритании и сделал легкий жест в сторону мира. «У меня нет никаких военных целей против Англии и Франции, ― заявил он. ― Мои симпатии на стороне французского солдата. Он не знает, за что сражается». А затем он призвал всемогущего, благословившего немецкое оружие, «ниспослать другим народам понимание того, насколько бесполезной будет эта война… и натолкнуть их на размышление о мирном благоденствии».

26 сентября, за день до падения Варшавы, предприняли широкое наступление немецкая пресса и радио. Основной смысл всех аргументов, судя по моим записям в дневнике, сводился к следующему: «Почему Франция и Англия хотят войны теперь? Воевать–то не за что. У Германии нет претензий к Западу».

Пару дней спустя, поспешно проглотив свою долю Польши, включилась в мирное наступление и Россия. Наряду с подписанием советско–германского договора о дружбе и границе с секретными статьями к нему, предусматривающими раздел Восточной Европы, Молотов и Риббентроп состряпали и подписали в Москве 28 сентября трескучую декларацию мира.

В ней говорилось, что правительства Германии и России, урегулировав конкретные проблемы, возникшие в результате распада польского государства, и заложив прочную основу для длительного мира в Восточной Европе, выражают уверенность, что это будет служить подлинным интересам всех народов, положит конец состоянию войны между Германией и Англией и Францией. Оба правительства будут направлять совместные усилия на скорейшее достижение этой цели. Если же, однако, усилия договаривающихся правительств окажутся бесплодными, то это должно подтвердить тот факт, что Англия и Франция ответственны за продолжение войны…

Хотел ли Гитлер мира или он стремился продолжать войну, с помощью Советов переложив ответственность за ее продолжение на западных союзников? Пожалуй, он и сам не осознавал этого до конца.

26 сентября у него состоялся продолжительный разговор с Далерусом, который упорно вел поиски мира. За двое суток до этого неутомимый швед встречался со своим старым другом Форбсом в Осло, где бывший советник английского посольства в Берлине занимал аналогичную должность. Далерус сообщил Гитлеру, как явствует из конфиденциального меморандума доктора Шмидта, что английское правительство, по словам Форбса, занято поисками мира. Оставался невыясненным лишь один вопрос: как при этом англичанам избежать позора?

«Если англичане действительно хотят мира, ― ответствовал Гитлер, ― они могут обрести его через две недели, и без каких–либо унижений». Однако, как он заявил, им пришлось бы примириться с фактом, «что Польша не сможет возродиться вновь». Более того, он был готов гарантировать статус–кво «остальной Европе», включая гарантии безопасности Англии, Франции и Нидерландам. Затем разговор перешел к вопросу о том, как начать мирные переговоры. Гитлер предложил сделать это Муссолини. По мнению Далеруса, королева Нидерландов могла быть более нейтральной. Геринг, присутствовавший при этом, выдвинул предложение: представители Англии и Германии должны предварительно тайно встретиться в Голландии, а затем, если наметится прогресс, королева могла бы пригласить представителей обеих стран на переговоры по перемирию. Гитлер, неоднократно заявлявший о своем скептицизме в отношении «стремления англичан к миру», в конце концов согласился направить на следующий же день в Англию шведа для того, чтобы провести зондаж в указанном направлении.

«Англичане могут получить мир, если хотят его, ― сказал Гитлер на прощание Далерусу. ― Но им следует поторопиться».

Это было одно направление в замыслах фюрера. Второе он открыл своим генералам. В дневниковой записи Гальдера от 25 сентября упоминается о «плане фюрера предпринять наступление на Западе». А 27 сентября, на второй день после того, как он заверял Далеруса, будто готов заключить мир с Англией, он собрал в имперской канцелярии командующих видами вооруженных сил и сообщил им о своем решении «наступать на Западе как можно скорее, поскольку франко–английская армия пока еще не подготовлена». Как утверждает Браухич, он даже наметил дату наступления ― 12 ноября. Несомненно, в тот день Гитлер был воодушевлен известием, что Варшава наконец капитулировала. Возможно, он думал, что Францию так же легко, как и Польшу, поставить на колени, хотя через два дня Гальдер делает в дневнике пометку: фюреру необходимо пояснить, что «боевой опыт, приобретенный в Польше, не является рецептом для наступления на Западе; не годится против крепко спаянной армии». Пожалуй, лучше всех уловил настроение Гитлера молодой итальянский министр иностранных дел Чиано во время продолжительной беседы, имевшей место 1 октября в Берлине. К этому времени у него возникло глубокое отвращение к немцам, но он был обязан соблюдать приличия. Фюрера он застал в приподнятом настроении. Когда Гитлер излагал ему в общих чертах свой план, то его глаза, как успел заметить Чиано, «загорались зловещим отблеском всякий раз, едва он касался путей и методов ведения войны». Подводя итог своим впечатлениям, итальянец записал в дневнике:

«…Сегодня перед Гитлером, пожалуй, все еще маячит соблазнительная цель предложить своему народу прочный мир после достигнутой им крупнейшей победы. Но если ради достижения этой цели пришлось бы пожертвовать хоть в самой малой степени чем–либо из того, что представляется ему законным плодом его победы, он бы тысячу раз предпочел сражение»[8].

Когда 6 октября, днем, я сидел в рейхстаге и слушал выступление Гитлера с его призывами к миру, мне казалось, что я слушаю старую граммофонную запись, проигрываемую пятый или шестой раз. Как часто с этой самой трибуны после очередного захвата чужой страны произносил он речи! Какими честными и искренними казались его призывы к миру, если забыть на время о его очередной жертве! В этот свежий солнечный осенний день он прибег к столь обычным для него красноречию и лицемерию. Это была длинная речь, самая длинная из всех его публичных выступлений, но под конец, после того как он более часа бессовестно искажал историю и хвастался успехами немецкого оружия в Польше («это смехотворное государство»), он перешел к конкретным предложениям заключения мира и их обоснованию.