Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях

• Название: Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях
• Автор: Генри Саттон
• Издательство: ПКК "Беллфакс"
• Жанр: Эротика
• Год: 1992
• ISBN: 5-7815-1641-7

Фантазия в сексе это фейерверк эмоций. Но фантазия в любви — это океан мыслей и чувств, мимолётной нежности и крылатой страсти, а в нашей книге — очень своеобразная и остроумная философия жизни для наслаждений.

---

Его фильмы были знамениты щедрой чувственностью и эротикой. В его квартире было полно книг, картин, гравюр, рисунков, которые он даже не пытался спрятать от сторонних глаз, да и вряд ли мог бы спрятать столь многочисленные экспонаты. Он был не дилетантом, а серьезным коллекционером порнографии и эротики. И, заходя в любую из комнат, Мерри сразу же обращала внимание на бесконечные изображения сексуальных утех: древние фаллические сцены, рисунки Бёрдсли, фрагменты индийских барельефов, воспроизводящих сексуальные позиции самых невозможных конфигураций и комбинаций…

Но сколь она ни изучала его коллекцию, она так и не могла обнаружить ключ к разгадке его болезни или склонности его вкуса. Коллекция Рауля состояла из столь разнородных предметов, что в них невозможно было обнаружить какой-то определенной тенденции. Единственное, что объединяло все эти произведения, была их несомненная эстетическая ценность. Здесь каждая картина, каждая фигурка, каждая книга представляли собой либо библиографическую редкость, либо музейную диковинку, либо образчик высочайшего технического мастерства. Словом, он был истинным знатоком в этой области, что само по себе, решила она, внушало уважение. Впрочем, подобный вывод вряд ли мог стать путеводной нитью в ее попытках найти к нему подход.

Она раздумывала над этим несколько дней. И ночей. И в конце концов сделала простейшую вещь. Во всяком случае, ее намерения нельзя было неверно истолковать.

С самой первой ночи в этом доме они спали в разных комнатах. И вот однажды, вернувшись домой после вечеринки у Кайаяна, она надела прозрачный пеньюар, купленный накануне, надушилась и пошла к нему в спальню.

— Что-нибудь случилось, дорогая? — спросил он.

— Нет, все в порядке.

— А, ты пришла поболтать. Очень мило.

— Поболтать? Не совсем. Быть с тобой, — сказала она. До него смысл ее слов доходил очень трудно, но она не осуждала его. Может, ему и впрямь это нелегко? Но ведь и она готова помочь ему преодолеть эту трудность, взять на себя часть его бремени.

— Быть со мной. Ну, вот он я.

Эти слова немного воодушевили Мерри, ибо по крайней мере давали возможность хоть как-то их оценить и даже отчасти подтверждали пришедшую ей на ум догадку о его склонностях. Ему больше импонирует, решила она, остаться пассивным. Или он хочет поменяться ролями? Самому быть женщиной, а ей — мужчиной? Если это так, то все ее долгие часы раздумий и тревог просто смехотворны. Да ведь это почти нормально.

— Позволь мне прийти к тебе? — спросила она.

— О, конечно! — ответил он и отложил книгу. — Присядь.

— А я думала, я могу лечь с тобой.

— Да! — это был не вопрос, но и не ответ. Возглас был произнесен без обычной интонации согласия или отказа.

— Так… можно?

— Да, — ответил он. — Можно.

Но точно ли он хотел этого? Может быть, он просто сказал так из вежливости? Но даже размышляя, так это или не так, она утешилась мыслью, что, как бы там ни было, он все же готов оказать ей знак внимания, готов принять ее в свою постель. Она бы, конечно, предпочла, чтобы это не выглядело только как согласие выполнить супружеские обязанности или как проявление снисходительной вежливости, но пусть так — ведь его способность пойти на подобный шаг казалась ей признаком его мужского здоровья, за что она не могла не быть благодарна судьбе.

Она юркнула под одеяло.

— Так лучше, да? Я ведь так тебя люблю, и так люблю быть с тобой рядом. А тебе нравится?

— Да, — ответил он. — Нравится.

Он закурил сигарету, и Мерри расценила этот жест так, как ученый-естествоиспытатель видит в некоем факте очередное доказательство своей гипотезы. Его жест, решила она, подтверждает ее гипотезу: он хочет — или должен — быть пассивным. И даже осмыслив такую возможность и поняв, что от нее в таком случае требуется, она не хотела ускорять события. Ей захотелось уйти, чтобы они оба получили возможность передышки. Она протянула руку и показала двумя пальцами знаменитый черчиллевский знак «V», прося у него сигарету. Он повиновался. Она сделала одну затяжку и отдала сигарету обратно.

Но протянув ему сигарету, Мерри поняла, что сейчас ей представился единственный шанс. Она не убрала руку, но мягко ее уронила ему на живот. Он продолжал курить, не прося ее ни продолжать, ни прекратить. Она ощутила физический трепет или нервную дрожь, какое-то содрогание, чего он, как ей показалось, не заметил. Или это как раз то самое? То, чего он и хочет? Эта ее нервная дрожь, этот ее страх, который он должен ощутить, чтобы возбудиться?

Но это было, похоже, не то. Она вновь слегка содрогнулась и уже не пыталась подавить это содрогание, что, впрочем, не вызвало никакой его ответной реакции. Она даже почувствовала облегчение, ибо мысль, что он, возможно, получает удовольствие, причиняя ей страдание, если не ужаснула ее, то и особого восторга не вызвала. Она провела рукой ниже, начала поглаживать ему живот, потом ляжку, стараясь, чтобы ее движения были как можно более спокойными и непринужденными. Важно сделать вид, что все происходит совершенно естественно.

Она тронула его пенис, потом снова провела рукой по ляжке, потом опять дотронулась до пениса. Он взял ее ладонь. На мгновение она испугалась, что он сейчас скажет ей «не надо», «прекрати». Но нет, к ее удивлению и облегчению, он только несколько секунд подержал ее за руку и произнес:

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя. Я так тебя люблю! — прошептала она, целуя его.

Помедлив, он стал трогать ее груди, потом погладил шею и сказал:

— О, Мерри, бедная Мерри, дорогая Мерри! — он прижал ее к себе, крепко обнял и вошел в нее.

Возможно, потому, что она сильно волновалась, или потому, что это был их первый раз, все произошло, против ее ожидания, без фейерверка и хлопушек. Он делал все как-то механически и поспешно. И потом выскочил из нее сразу, не только освободившись от се тела, но и от нее самой, откатившись на другой конец кровати, закурив очередную сигарету и задумавшись о чем-то. Ей он не сказал, о чем думает, не дотронулся до нее и даже сделал вид, будто се здесь нет. У нее было такое ощущение, словно она и не входила к нему в спальню, словно они и не занимались любовью.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Ни о чем.

Она ему не поверила. Но что ей оставалось делать? Она не станет к нему приставать с расспросами. И не будет говорить с ним, не будет болтать ни о чем, не будет навязываться. Что само по себе смешно, подумала она. Но она правильно поступила, совершенно правильно поступила, придя к нему и осуществив атаку на его тело. Но после физического нападения на него она не смогла перейти в словесную атаку. Как странно устроен человек — какие нелепые ограничения он себе устанавливает!

Она молчала довольно долго. Наконец, начав подумывать, как бы достойно покинуть комнату — стоит ли подождать, пока он уснет, и уж после этого удалиться, — она решила предпринять последнюю попытку заговорить с ним.

— Я люблю тебя, Рауль.

— И я люблю тебя, Мерри.

— Ну и хорошо.

— Но…

— Что но?

— Но ты должна понять меня. Ты, наверное, знаешь, ты, наверное, уже заметила, что за то время, что мы были вместе, и вот теперь, что… я не могу… не могу уподобиться твоим любовникам.

— Надо подождать. Мы должны привыкнуть друг к другу.

— Нет, это не то. Если бы все было так просто, мне не о чем было бы беспокоиться, моя жизнь превратилась бы в праздник. Я бы рад с тобой согласиться. Но я не могу. Если быть до конца честным — я не могу.

— Нам надо еще раз попробовать. Надо попытаться.

— Мои жены говорили то же самое, поверь мне, — сказал он горестно. — Я был женат на двух красивейших женщинах. На Клотильде и на Моник. И вот теперь у меня есть ты. Думаешь, я не пробовал! Я пробовал уже столько раз, сколько ни один мужчина за всю жизнь не пробовал!

— И что, ничего нельзя сделать? Ты обращался к врачу, к психиатру?

— Нет, — ответил он резко. — И не буду.

— Ты им не веришь?

— Напротив, верю. Но я вовсе не убежден, что мне желательна эта нормальность, которая лишит меня многого — всего остального. Допустим, меня можно «излечить» — что, между прочим, вполне вероятно. Ну, и что тогда? Я ведь утрачу тот острый угол зрения на мир, тот ракурс, который принадлежит только мне и никому больше. Это будет нечестный обмен!

— Ты имеешь в виду свое творческое видение?

— Естественно. Но не только это. Ведь моя жизнь не сводится только к фильмам, которые я снял или которые собираюсь снять. Видишь ли, мне нравится быть таким, каков я есть. Это не всегда приятно. Я имею в виду то, что произошло сегодня. Но не сомневаюсь, и в жизни нормальных людей множество неудобств. Однако у меня, именно такого, каков я есть, жизнь протекает под высочайшим напряжением, и эту напряженность жизни я бы не хотел утратить. Говорят, больные туберкулезом тоже ощущают такое же жизненное напряжение. Или почти такое же. А я зато могу нормально дышать, моей жизни ничто не угрожает. Это же не смертельная болезнь.