Сёко Тендо - Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера

• Название: Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера
• Автор: Сёко Тендо
• Издательство: АСТ, Астрель-СПб, Харвест
• Жанр: Контркультура
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-054067-9, 978-5-9725-1271-3, 978-985-16-5828-8

В семье главы банды якудза царят своеобразные представления о чести и долге. Иногда словом, а иногда и кулаком покрытый татуировками отец-мафиозо вбивает их в голову своей дочери. В ответ Секо бросает школу, примыкает к группе подростков-янки и подсаживается на наркотики. Пережив унижения, побои, изнасилования, страсть и предательство любовников-бандитов, и чуть не умерев от передозировки, Секо все-таки находит силы изменить свою жизнь.

---

К камере подошел охранник, и я услышала звон ключей:

— Тендо, к вам посетитель!

Заскрипел замок, и тяжелая металлическая дверь распахнулась. Меня впервые вели в комнату для допросов, и поэтому я следовала за охранником с некоторым трепетом, не сводя глаз с собственных ног. Мне было интересно, сколько девочек и мальчиков янки шли той же дорогой до меня.

Дверь раскрылась, и я увидела пожилую даму невысокого роста, которую никогда прежде не встречала, руководительницу моего девятого класса. Она сжимала в руках баночку колы. Нет ничего удивительного в том, что мы раньше не сталкивались, — с прошлого года, после очередной аттестации, я вообще перестала показываться в школе. И все же, несмотря на это, она потратила время, пришла навестить меня и принесла подарок.

— Тендо-сан, прошу вас, остановитесь. Вам надо попытаться начать жизнь с нового листа, — когда она заговорила со мной, ее голос слегка дрожал.

— Ага… Ну, это… спасибо за колу.

На этом закончился мой разговор с единственным человеком, который удосужился навестить меня за все время моего пребывания в заключении.

Чуть позже, в тот же день, один из охранников передал мне книгу. Это было собрание стихотворений, написанных в традиционных размерах хайку и танка девушками из всех исправительно-трудовых учреждений страны. Авторы подписывались инициалами. Стихотворения одной из девушек были признаны лучшими во всех трех категориях сразу: свободном стиле, хайку и танка. Эта неслыханная прежде тройная победа досталась не кому-нибудь, а моей родной сестре Маки.

Гордому цветению нашей юности
Прошу, даруй святость и свет,
Что сродни теплому ветру,
Который дует над зеленым полями
И ясным синим океаном.
Читая ее письмо,
Я чувствую, как тепло матери
Наполняет пустоту моего сердца.
Мои любимые отец и мать
Сейчас от меня далеко,
Родные, я приношу вам
Тысячу глубоких извинений,
С искренней печалью в сердце.

Я не смогла удержаться от смеха. Я каталась по татами в истерике, вспоминая, как отец раз за разом бил Маки, а она всякий раз снова убегала из дома и при этом никогда ни о чем не жалела. «С искренней печалью в сердце…» Ага, точно! Какая ирония: старшая сестра в колонии для малолеток сочиняет стихи, которые может прочесть ее младшая сестра, находящаяся в центре предварительного заключения, — ну как тут не развеселиться?

— Тендо! Что здесь смешного? — с упреком в голосе спросил охранник. Однако, чем больше я старалась взять себя в руки, тем необузданней становились приступы смеха. Я так хохотала, что у меня заболел живот.

Через несколько дней впервые после долго перерыва я увиделась с родителями — в суде по семейным делам.

В зале для заседаний стояла гнетущая тишина, словно все, затаив дыхание, ждали, когда же надо мной свершится правосудие. Меня отвели за ограждение и посадили на стул. У выхода я заметила двух коренастых мужчин, которых никогда прежде не видела. Я с содроганием поняла, что это охранники либо из исправительной школы, либо из тюрьмы для несовершеннолетних. Мне явно не светило выйти из этой комнаты на волю. Судья зачитал мой домашний адрес, фамилию, возраст, а потом приступил к оглашению обвинения:

— Сёко Тендо. Сбежала из дома, нюхала растворитель для краски, неоднократно участвовала в уличных драках. В результате последнего нападения троим жертвам нанесены телесные повреждения. У обвиняемой также были найдены наркотики. Она отказалась от чистосердечного признания, поэтому суд был не в состоянии установить, испытывает ли она угрызения совести за содеянное.

В то время, когда меня арестовали, родители не заявили в полицию о моем исчезновении, поэтому формулировку «сбежала из дома» я посчитала неточной. В момент задержания у меня с собой не было растворителя, так что они либо должны были меня с ним поймать, либо схватить в тот момент, когда я его нюхала. А главное, они назвали наркотиком аспирин, который вообще продавался без рецепта.

— Сёко Тендо, вы хотите что-нибудь сказать?

Я знала, что спорить с обвинениями бессмысленно, и покачала головой.

Судья поправил очки и повернулся к моим родителям:

— Не желают ли родители обвиняемой сделать заявление?

— Она — сдувшийся мяч, вот и все, — произнес папа.

Судья никогда прежде не слышал от отцов подобных ответов.

— Сдувшийся мяч? — переспросил он как попугай.

— Да. Ей наплевать, сколь сильно о ней беспокоятся родители. Она как сдувшийся мяч — как его ни бросай, он никогда не полетит прямо и никогда не отскочит обратно. Ей пора научиться самой отвечать за свои поступки. В противном случае она никогда не исправится и не станет лучше.

Как я и ожидала, папины слова оказались очень суровыми. Даже судьи в недоумении переглянулись. Я искоса посмотрела в сторону родителей и увидела, как мать утирает слезы.

— Сёко Тендо, пожалуйста, запомните, что сказал вам отец. Я приговариваю вас к исправительной школе.

Должно быть, двое охранников, стоявших у двери, ждали именно этого момента.

— Пошли, — сказали они, подойдя ко мне, и, мягко придерживая за локти, повели прочь. В это мгновение я услышала голос матери за спиной:

— Сёко-тян, девочка моя! — Заливаясь слезами, она цеплялась за мою руку.

— Прости, что доставила вам столько волнений, — сказала я. — До встречи.

— Будь сильной, — добавил отец, глядя мне прямо в глаза.

Затем охранники вывели меня в пустой коридор, по которому разносился один-единственный звук — ленивое шлепанье подошв изношенных резиновых тапок по начищенному полу. Я покинула здание суда, так ни разу и не оглянувшись.

Сразу же по прибытии в исправительную школу меня отвели в комнату, посреди которой стоял складной стул.

— Садись. Я постригу тебе волосы, — указав на него, сказала одна из учительниц.

Она без всякой жалости обкорнала осветленные локоны, которые я так любила. Мне же оставалось только сидеть и наблюдать, как мои волосы падают на расстеленные под ногами газеты. Под аккомпанемент щелкающих ножниц меня заставили выслушать школьные правила. Когда учительница закончила, я быстро стряхнула обрезки, упавшие на колени, и переоделась в бордовый спортивный костюм, которому суждено было стать моей формой.

Распорядок дня в исправительной школе являлся полной противоположностью моего прежнего образа жизни. Каждое утро начиналось с переклички. После этого мы быстро умывались и устраивали уборку. Потом завтракали, убирали за собой, после чего наступало время уроков, включавших в себя ненавистное вышивание и вязание кружев. Еще мы делали незамысловатую крестьянскую работу, например, разбрасывали навоз. Уроки физкультуры, главным образом, сводились к бегу, но я оказалась не очень выносливой и не могла бегать на длинные дистанции. (И это при том, что, когда за нами гналась полиция или нас преследовал Кобаяси, могла улепетывать хоть вечность!) Впрочем, здесь я не видела смысла искать отговорки. Все правила были рассчитаны на жизнь в коллективе, и мне ничего не оставалось кроме как подчиняться им. Как бы там ни было, во всем этом для таких раздолбаев, как я, заключался очень ценный опыт. Я начала по-настоящему осознавать ценность свободы, только лишившись ее.

Поняла, что папа в суде сказал правду. Надо самому отвечать за свои действия. Если ты поступаешь плохо, с тобой происходит именно то, что случилось со мной. Я была единственной из всех участниц драки, для которой дело кончилось исправительной школой, но не особенно из-за этого переживала. Если бы меня выпустили из центра предварительного заключения, то вместо того, чтобы пойти домой, я бы отправилась прямиком к своим друзьям. Так или иначе, я все равно оказалась бы здесь, это был всего-навсего вопрос времени.

Я старалась смотреть на себя со стороны и научиться сдерживаться, однако все равно попала в переделку. От природы мои волосы скорее каштанового, нежели черного цвета, но все же, когда из аптечки пропала перекись, вину свалили на меня.

— Ты ее стащила, чтобы перекраситься! — орала учительница.

Это мне напомнило тот случай, когда в седьмом классе наша руководительница точно так же наехала на меня из-за цвета волос, — и я снова разозлилась.

— Слушайте, это мой натуральный цвет! — закричала я ей в ответ и, вырвав клок своих волос, швырнула их ей в лицо. Потом со всей силы оттолкнула учительницу и выбежала вон. Мне удалось увернуться от всех преподавателей, которые пытались меня схватить, и я бросилась к забору.

Когда речь заходила о побегах, в школе в основном полагались на нашу совесть, нежели на препятствия из дерева и стали, поэтому ограждение было не очень высоким. Я понимала, ничего хорошего из моей затеи не получится, но не собиралась мириться с тем, что меня обвиняют в преступлении, которого я не совершала. Поплутав немного, чтобы запутать следы, я отправилась к Хироми. Она была одной из самых старших девушек у нас в тусовке и жила неподалеку от исправительной школы. Поначалу Хироми вроде бы искренне обрадовалась мне. Мы где-то с неделю провалялись, нюхая растворитель, но потом ей это стало надоедать.