Ясунари Кавабата - Существование и открытие красоты

• Название: Существование и открытие красоты
• Автор: Ясунари Кавабата
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7906-0029-8

Книга «Японские дзуйхицу» представляет богатейшее прозаическое наследие Страны Восходящего Солнца. Книга состоит из двух разделов: Классические дзуйхицу и Современные дзуйхицу, и в каждом - шедевры японской прозы в лучших русских переводах. В обширной вступительной статье изложена теория становления и развития этого специфического жанра.

---

Это стихотворение перекликается с хайку «Старый год, Новый год». Как-то в новогодних дзуйхицу я процитировал хайку Ранко:

Новый год!
Да будет дух его
Являться в мире.

Однажды друг попросил меня написать это хайку на новогоднем какэмоно. Оно может показаться простым или возвышенным, примитивным или утонченным — в зависимости от слушателя. Все же, опасаясь непонимания, я прибавил еще три. Образовалась цепочка хайку:

Как прекрасно
Ночное небо
На исходе года!

(Исса)

Старый год,
Новый год —
Будто палкой их протыкают.

(Кёси)

Новый год!
Да будет дух его
Являться в мире!

(Ранко)

В новогоднем небе
Вдруг примерещился
Танец тысячи журавлей!

(Ясунари)

Мое собственное стихотворение я приписал, чтобы доставить другу удовольствие. Оно, конечно, никуда не годится.

Хайку Кобаяси Исса (1763–1827), написанное его рукой, я увидел на какэмоно в антикварном магазине в Камакура и запомнил. Я не знал, где и когда он сочинил его. Может быть, после возвращения домой в Синано, в местечке Касивабара, расположенном на берегу озера Нодзири на краю снежного Этиго? У подножия гор Тогакуси, Идзуна и Мёко ночное небо высокое и абсолютно чистое и, наверное, было все в звездах. Эти звезды будто падают, сверкая. Родные места поэта. Он описал их в знаменитом хайку:

Не здесь ли
Найду покой?
Пять сяку снега.

Стояла новогодняя ночь. Давно знакомыми, обычными словами «Как прекрасно» Исса открыл и сотворил красоту.

А разве нет глубины, величия и силы в недоступном обыкновенному уму, вызывающе дерзком обороте Кёси: «Будто палкой их протыкают»? Даже такое выражение, как «Год сам собою, тихонько», трудно найти в поэзии хайку. Однако в «Записках у изголовья» Сэй Сёнагон (даты ее рождения и смерти точно неизвестны, но предполагают, что она жила с 966 по 1017 год — год последнего упоминания о ее жизни) есть такой дан: «Вещи, которые сами собой проходят мимо… лодка под парусом, жизнь чедовека, весна, лето, осень, зима». Хайку Кёси «Год сам собою» напомнило мне об этом дане.

Сэй Сёнагон и Такахама Кёси вдохнули новую жизнь в старые слова «сами собой». Возможно, за 950 лет восприятие и значение этих слов несколько изменилось, но, думаю, очень немного. Кёси, разумеется, читал «Записки у изголовья». Но не знаю, потому ли он написал эти стихи, что хранил в памяти слова Сэй Сёнагон: «Вещи, которые сами собой проходят мимо», или потому, что следовал принципу хонкадори (следование изначальной песне). Если он и воспользовался оборотом Сэй Сёнагон, это не повредило ему. Пожалуй, Кёси еще в большей степени, чем Сэй Сёнагон, сумел оживить старые слова «сам собою».

Стоило в потоке моей речи выплыть «Запискам у изголовья», как сразу повеяло ароматом «Гэндзи-моногатари». Такова, видимо, их судьба — быть всегда вместе. Автор «Гэндзи» Мурасаки Сикибу (точные даты рождения и смерти неизвестны, но принято считать годами ее жизни 978—1014) и Сэй Сёнагон — таланты, никем не превзойденные ни в прошлом, ни в настоящем. Судьба предназначила им жить в одну эпоху, которая позволила раскрыться их таланту в полной мере. Это счастье, что им выпало жить в благодатное для них время. Родись они пятьюдесятью годами раньше или пятьюдесятью годами позже, пожалуй, не было бы ни «Записок», ни «Гэндзи» и литературный дар этих женщин не смог бы раскрыться и столь щедро расцвести. Это очевидно, и это страшно. Размышляя о «Гэндзи» или о «Записках», я всегда с ужасом думаю: «А что, если бы это случилось!»

Японские моногатари, поднявшись до «Гэндзи», достигли высшей точки. Японские «военные повести», поднявшись до «Хэйкэ-моногатари» (1201–1221), достигли высшей точки. «Рассказы о бренном мире» достигли вершины у Ихара Сайкаку (1642–1693), а хайку — в поэзии Мацуо Басё (1644–1694). В живописи сумиэ вершиной оказался Сэссю (1420–1506). Живопись школ Товарая Сотацу (период Момояма, последняя половина XVI — начало XVII в.) и Огата Корин (период Гэнроку, вторая половина XVII в.) достигла вершины в картинах Сотацу. Это был предел. И какое имеет значение, были у них подражатели и последователи, родились ли их наследники и преемники? Возможно, я слишком заостряю мысль. Во всяком случае, как один из писателей, и поныне здравствующих, я должен признаться, что мысль эта давно уже преследует меня. Я пытаюсь понять, является ли наша эпоха, в которую я живу, благоприятной для художников и писателей, и, думая, что время определяет судьбу писателя, размышляю о собственной судьбе.

Я пишу главным образом романы, но не уверен, что это наиболее соответствующая нашему веку форма, и не подходит ли эпоха романа к концу? Не подходит ли к концу эпоха самой литературы? Я испытываю сомнение, когда читаю современные западные романы. Прошло уже около ста лет, как Япония стала ввозить европейскую литературу, но не только не достигла хотя бы приблизительно высоты Мурасаки периода Хэйан или Басё периода Гэнроку, но, скорее, идет по нисходящей. Может быть, она подходит к тому пределу, после которого начинается подъем, и, может быть, появятся новые Мурасаки и Басё? О большем и мечтать не приходится. После Мэйдзи (1868), когда началось приобщение к современной цивилизации, произошел быстрый взлет, появились интересные писатели. Но они должны были отдавать свои юношеские годы и силы изучению и освоению западной литературы. Полжизни ушло на просвещение, и потому многие так и не достигли совершенства в собственных произведениях, написанных в духе японской или восточной литературы. Так мне кажется. Они были жертвами эпохи и были далеки от Басё, который сказал: «Без неизменного нет основы; без изменчивого нет обновления». Басё выпало счастье жить в эпоху, благоприятную для его таланта. У него было много верных учеников. Они уважали и любили его. Он был признан всеми и почитаем. И все же он мог написать такие слова в путевых заметках «По тропинкам Севера»: «Я умру в пути. Такова воля Неба». А во время последнего путешествия — такие хайку:

О, этот долгий путь.
Сгущается сумрак осенний,
И — ни души кругом.
Осени поздней пора.
Я в одиночестве думаю:
«А как живет мой сосед?»

Во время этого же путешествия он сложил и свое предсмертное стихотворение:

В пути я занемог.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.[1]

Здесь, на Гавайях, я главным образом занимался чтением «Гэндзи-моногатари» и «Записок у изголовья». И именно здесь впервые ощутил разницу между ними и был поражен этим. Может быть, причина в моем преклонном возрасте. Я как-то особенно остро чувствую, и вряд ли это чувство теперь уже исчезнет, что по глубине, богатству, широте, величию, как, впрочем, и по строгости мысли, Мурасаки Сикибу намного превосходит Сэй Сёнагон.

Возможно, это понимали уже давно и давно говорили об этом, но для меня это было открытием, откровением. Если попытаться одним словом выразить разницу между ними: у Мурасаки Сикибу японская душа, которая передалась Басё, а у Сэй Сёнагон — лишь одна сторона этой души. Конечно, когда пытаешься выразить мысль одним словом, она не убеждает, может вызвать возражение или несогласие. Что поделаешь, люди вправе не соглашаться. Я по собственному опыту знаю, как с течением времени меняются мнения о писателях прошлого и настоящего и о собственных вещах. Иногда эти перемены поражают, иногда еле заметны. Литературный критик, который через всю жизнь пронес одни и те же взгляды, или велик, или глуп. Может быть, пройдет время, и я поставлю Сэй Сёнагон рядом с Мурасаки Сикибу. В молодости я читал «Гэндзи» и «Записки у изголовья», просто они попались мне на глаза, и, естественно, не мог оценить их по достоинству. Когда, прочитав «Гэндзи», я перешел к «Запискам», то был потрясен. «Записки» легки, изящны, экспрессивны, блистательны — захватывают дух. Поток ощущений свежих, острых, свободных. Смелость неожиданных ассоциаций поразила меня. По мнению некоторых критиков, на моем стиле отразились скорее «Записки», чем «Гэндзи». Рэнга (нанизанные строфы) и хайкай поздних веков также больше перекликаются с «Записками», чем с «Гэндзи». И все же писатели учились на «Гэндзи», а не на «Записках».

Открытие красоты «Гэндзи» принадлежит Мотоори Норинага (1730–1801). Он писал в «Драгоценном гребне „Гэндзи-моногатари“»: «Среди многих моногатари „Гэндзи“ особенно восхитителен, непревзойден. Ни до него, ни после нет ему равных. Какое ни возьми из старых моногатари, ни одно не проникало столь глубоко в сердце… Никто так не умел воплотить „печальное очарование вещей“ и не давал столь проникновенных описаний. Авторы последующих повестей учились на „Гэндзи“… но все же уступали ему во всех отношениях. По глубине и по умению одухотворять все, к чему ни прикоснется, автор „Гэндзи“ ни с кем не сравним. Нечего говорить, что и стиль его великолепен. Восхитительны пейзажи, вид неба — как оно меняется от сезона к сезону: весной, летом, осенью, зимой. А мужчины и женщины изображены столь ярко, что кажется, будто встретился с живыми людьми, начинаешь принимать участие в их делах. И каждый из них дан сам по себе. Ощущение реальности создает зыбкая, неясная манера письма… Наверное, уж ни в Японии, ни в Китае не появится подобное сочинение, воплотившее дух необыкновенного человека. Оно не могло появиться ни раньше, ни теперь, и впредь не появится». Норинага имел в виду не только прошлое, но и будущее. Можно подумать, что слова «ни теперь, ни впредь» Норинага написал в запальчивости, повинуясь порыву чувства, но, к несчастью, его пророчество сбылось. В Японии на самом деле так и не появилось произведения, равного «Гэндзи-моногатари». Возможно, выражение «к несчастью» не совсем подходит к данному случаю, но не я один так думаю. Я лишь часть народа, который 950 или 1000 лет назад создал такое произведение, как «Гэндзи-моногатари», и льщу себя надеждой, что появится писатель, которого можно будет поставить рядом с Мурасаки Сикибу.