Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

• Название: Дневник. 1918-1924
• Автор: Александр Бенуа
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-8159-1031-7

Дневники Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), охватывающие 1918–1924 годы, никогда прежде не печатались. Знаменитый и модный живописец, авторитетный критик и историк искусств, уважаемый общественный деятель — он в эти трудные годы был художником и постановщиком в Мариинском, Александринском и Большом драматических театрах, и иллюстратором книг, и заведующим Картинной галереей Эрмитажа. Свои подробные ежедневные записи Александр Бенуа называл «протоколом текущего безумия в атмосфере чада, лжи и чепухи».

---

Вечером я с Черкесовым был на «Атлантиде». Чудесный, эффектный пейзаж, картины пустыни. Приятные восковые типы. И тем более грустно, что они погибают из-за козней любострастной бабы — Стаси Наперковой. Вовсе не такой уж противный, как это рассказывала Марфа, а в угоду ей и сам Тройницкий. Благородная, сдержанная игра. В постановке всей фантастической части обеднение, безвкусная и менее тщательная, нежели у немцев.

По утрам кончаю иллюстрации «Черной курицы». В наше отсутствие вечером приходила управдомовская комиссия с Руфом во главе — размерять наши комнаты ввиду нового квартирного обложения. Весь город переполошен этими обходами, и уже многие мысленно прощаются со своими квартирами, сознавая, что они не будут в состоянии платить тех миллиардов, которые с них потребует фиск, в той же степени, ибо откуда же достать такие, в сущности, «немалые суммы»? Однако все же я принадлежу к тем, которые утешаются тем, что такого резкого перехода не вызовет: никто платить не будет, и всех сразу выбросить на улицу — тоже вещь неосуществимая. Руф, скорее, радуется этому закону… надеется посредством него выкурить, наконец, из дома нежелательный элемент доносчиков и ябедников, в том числе нашу Таню, его личного врага. В большом ужасе Зина из-за натянутых отношений с Руфом. Сейчас он грозит ей сократить квартиру вдвое, отняв у нее рабочую комнату и обе комнаты молодых. Она при этом лишается сожительства своего «Сережи» (я застал ее сегодня заштопывающей его панталоны и рубашки) — это удручает ее больше всего.

Воскресенье, 1 июля

Хороший день, но к вечеру небольшая гроза и сильное охлаждение.

Вожусь с «Курицей». Днем у меня студийцы вместе с Морозовым. Кончили разбор «Женщины-дьявола». Забавляю их затем книгами и Лелиными «головами». Много смеху. В совершенном умилении от моих иллюстраций пташек, востроносых, с глазами вороны Митя Шифман. Была и Ратнер. Она умная и культурнее других (значительно старше), но уж больно неказистая. Всей компанией заходим к Коке, к которому у них с прошлого лета своего рода обожание. Во время репетиции является Крейтор, но принимает его Акица, направившая его к Добычиной, предупредив его, однако, что мы не расстанемся с вещами иначе как за полную выплату. Он сказал, что пойдет к ней. Мне очень неловко, что в эту пору водим его за нос (с ним это всегда так было), но я ему не верю, я его как-то даже побаиваюсь, а при личных свиданиях он всегда меня «обсахаривает» своим «славным» тоном, душой нараспашку. Акице он сказал, что уезжает за границу навсегда, что здесь больше делать нечего. (Общее мнение, что он будет приезжать набирать художественного товару, да разве найдется на такой товар сбыт?) Кстати, я был прав, истолковывая перемену в тоне Эльконена его валютным разочарованием. Он так и брякнул об этом Добычиной: мы-де с вами как попались! Думаю, что помещаем деньги, а ведь за границей даже Сомова никто не хочет. И за это она на него раскричалась, назвала «меценатом всмятку» и выгнала вон. Сейчас Эльконен занят снаряжением (по поручению Рене и ее отца) Феди Нотгафта в путь, на предмет — ай-ай-ай — личных объяснений. Федя сам не свой, удручен, сконфужен, но уже влюбленный (целыми днями пропадает на Потемкинской и уже исполняет там все обязанности кухарки), все же делает вид, что собирается ехать. Наши дамы считают, что если он поедет, то Таси ему больше не видать.

После обеда пришли Тройницкие (они водворяют сегодня нам оконченный — очень неудачный — портрет Марфы Андреевны, писанный Зиной). Сергей Н. продолжает интриговать, что ему делать с ликвидацией Юсуповского дворца, полагает, в его отсутствие все растащат (там сейчас заведывает необычайно невежественный человек, архитектор Попов — ставленник осла Удаленкова). Я сопротивлялся ликвидации, так как слишком жаль самого здания, да и куда нам все тамошнее поместить?

По словам Таси, Тройницкий на днях был в Юсуповском для того, чтобы выбрать то, что Эрмитаж мог бы взять для себя (ценой таких жертв Ерыкалов и Философов обещают устроить раскрепощение остального имущества). Он наметил Руанского старика, античную мелочь, кое-какие деревянные скульптуры. Характерно, что, рассказывая об этом, Тася не горюет о таких утратах, а скорее ее тон выражает счастье, что ей хоть что-то оставят! Вот как раскачаны наши владельческие инстинкты. Впрочем, внучке Третьякова и не приличествует другая психология.

К чаю братья Альбер и Леонтий, Кока с Марочкой и с двумя товарищами — новым Сильвенским и Борей Пастинским. Устинов устроил из заграницы визу для стариков и для двух дочерей, но поедет лишь одна Марья Александровна, причем ей придется ехать для свидания с Олей и Надей в ненавистную по-прежнему (пока еще больше прежнего) Германию, так как Олю не пускают в Финляндию, где по первоначальному плану должно было состояться свидание матери с дочерью.

На днях в «Правде» статейка, подписанная А.Пиотровским, «Провал сезона», несомненно инспирированная Хохловым, негодование по поводу мещанской пошлости «Грелки». О, схоластика новейшего ультраэстетического образца! О, ненавистная мертвечина мейерхольдовщины!

Понедельник, 2 июля

Чудесный, не слишком жаркий день. Подчищаю «Черную курицу». Домашние и гости хвалят эту серию. Мне она кажется невозможной. И по выдумке (ничего того, чем я задавался, не выражено), и особенно по технике, беспомощной, пестрой, даже местами дилетантской. Особенно похваливает Юрий, как раз тоже кончающий свои иллюстрации к Гауфу (которые, может быть, и не пойдут, так как, по слухам, Госиздат усомнился в полезности «для пролетариата» и для воспитания в духе коммунизма этих произведений).

Татан с бабушкой пешком меня проводили до Зимнего дворца. Со скалы памятника Петра I снова скатывались дети, но потом пришел сторож и прогнал. Даже пролетариат имеет склонность располагаться семьями на траве. И это-то терпится сторожами, а то вдруг странно преследуется. То же и с грызней подсолнухов. Мальчишки-полисмены, несмотря на постановление начальства, сами с упоением их пощелкивают. Вечером с Кокиного балкона мы наблюдали, как трое таких мальчишек (за хозяйскими шахматами — все ребята восемнадцать-двадцать лет, очевидно, из ускоренных выпусков комсомольцев) с развязным пролетарским шиком «исполняли свои обязанности»: поживившись даром у мороженицы, шли затем пить пиво в «Пивную Бенуа», ухаживать за девицами. Дураки, хлопали друг друга по спинам, снова поживились, снова ухаживали. При этом ноль внимания на езду, на прохожих. Как бы эта молодежь нас бы не ограбила? Замечательно, что их еще столь недавно приведенное в порядок обмундирование пришло уже в полную растрепку, потускнело, засорилось (выцвело? запылилось? Но и пыли там не было). Замечательна и манера носить фуражки, уже утратившие всякую форму, глубоко на затылке — особый российский шик, процветавший и в дни Распутина, да еще и при Достоевском и Гоголе. Кока в сумерках видел, как наш полисмен взасос целовался с екатерингофскими девками. Тот же налет.

На заседании Совета Эрмитажа длительный спор, вызванный запросом из Москвы ко всем музеям, о мнении относительно фотографирования (в музеях): желательна ли монополия и т. п.? Тройницкий в душе заядлый монополист, но боится меня со Стипом. В угоду начальнику А.Н.Макаров (кстати, он вместе с Гревсом и Коревым и многими другими — профессора из университета) составил проект правил крайне монополистического оттенка. Я выступил с возражением во имя более либеральных принципов, особенно важных в таком деле, когда все музейное легко может оказаться сеном под собакой. Тройницкий для виду поддерживал меня, но в те же время необычайно ловко повел дело, возражая ерундовым поправкам Орбели и сумбурной гражданской скорби Голованя, так что вопрос остался в принципе просто невыясненным. Пожелание Вейнера обосновать либеральный принцип в «декларативной части» остался без примечаний, а на проекте Эрмитаж высказывается за абсолютное право распоряжаться своим достоянием по своему усмотрению, что равняется той же монополии.

Мацулевич выступил с резко составленным рапортом о том издевательстве, которому он подвергся в Царском Селе, куда он выезжал специально для ознакомления с золотым сосудом, сделанным для Софийского собора — Арле, которому Яковлев, сказавшись больным, предоставил на осмотр, да и то еще в присутствии четырех охранников, какую-то новую дрянь, изделия Оловянникова. Несомненно, под этой провокацией — Зубов и Телепоровский. Ох, пора эту шантрапу прибрать к рукам. Однако Ятманов «размяк», а Ерыкалов сам так «Остроганился» (последнюю неделю он повадился ездить в Марьино), что ему все, что не Строгановский дворец, трын-трава…

В 4 часа пришли студийцы: Ратнер, Опалова. Ротенберг и Петин.

Я их поманежил по всему музею и свел в Висячий сад. Дамы высказали и здесь большую склонность к пошловатости. Петин — просто чурбан. С трогательным вниманием и не без понимания смотрел Ротенберг.