Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

• Название: Дневник. 1918-1924
• Автор: Александр Бенуа
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-8159-1031-7

Дневники Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), охватывающие 1918–1924 годы, никогда прежде не печатались. Знаменитый и модный живописец, авторитетный критик и историк искусств, уважаемый общественный деятель — он в эти трудные годы был художником и постановщиком в Мариинском, Александринском и Большом драматических театрах, и иллюстратором книг, и заведующим Картинной галереей Эрмитажа. Свои подробные ежедневные записи Александр Бенуа называл «протоколом текущего безумия в атмосфере чада, лжи и чепухи».

---

Вернувшись домой, я вынужден был пробираться украдкой в спальню и там сидеть больше часа, пока не ушел Омера [?]. Звал нас обедать в обществе Дольчи Маркизета и ее мужа. Разумеется, под этим кроется экспертиза, и это сейчас подозрительно.

К чаю молодые Нотгафты. Оба они милы. Тося перебралась к мужу (Александра Павловна осталась на своей квартире) и очень счастлива. Он мне поднес новое издание Брокгауза — очень интересная книжка Кубе о венецианском стекле с виньетками Бушена. Чудовищная в своем дилетантстве и бездарная попытка быть современным — альбом Петрова-Водкина «Самаркандия».

Акица опять давала урок французского Коке, Марине и Юрию. Все очень увлечены.

Говорят, привлекается к ответу и В.И.Ерыкалов за попустительство по делу кражи в доме Оливов. Он, кажется, попробовал затушить скандал, когда обнаружилось, что «хранительница музея» Дубинская (коммунистка!) кое-что уже ликвидировала в свою пользу, и составил какой-то незаконный протокол. Может пострадать и Марк, расписавшийся на этом протоколе, и даже Жаннета, случайно оказавшаяся в тот день там и тоже «подмахнувшая»? Какой кошмар. Федя видит во всей серии этих дел мщение уголовного розыска Ятманову, который в присутствии представителя одного из инквизиторов в кабинете Комарова обозвал всю сыскную комиссию ворами и мошенниками.

В полночь, по возвращении из «Северных богатырей» в декорациях и костюмах Коки. Все очень хорошо, поэтично и толково затеяно и тщательно исполнено, но общему не хватает стиля, не объединено одной определенной художественной задачей. Впрочем, впечатлению вредит отчасти достойная старинных балаганов игра. Надежда Ивановна Иордис невозможна с ее отсутствующим видом (как только отговорит свои слова), с размахиванием рук, со всем ее любительством. Еще хуже другие (немного лучше других Музалевский, старик-викинг). Особенно унылы Сигурд и Мичурина и «лабазник» Гуннер — Голубинский. В антрактах, чудовищно длинных (Марина наших дам не пригласила в ложу Лаврентьева, а оставила мерзнуть в зале), Андрей Николаевич так и не коснулся о моей будущей постановке, сам он уезжает в Москву, устраивать весеннюю поездку. Зато он навязал мне какую-то девочку — дочь «нашего посла» в Ревеле Старка, которая рисует какую-то дрянь и которой придется дать наставления, когда она явится.

Монахов два антракта рассказывал про то, как Хохлов его озадачивает с пониманием роли «обывателя» в «Бунте машин». Решено было дать действительный тип мелкого российского обывателя, не лишенного здравого смысла. Но и подловатого пошляка. Монахову это как раз по вкусу и по плечу. Однако когда он прочел роль Хохлову, не допускавшего Монахова до общих репетиций под предлогом, что эта роль в пьесе стоит отдельно, то К.П.Хохлов только выстучал табак из трубки и произнес: «Это совершенно не то, это абсолютно неприемлемо, как вы не понимаете, что здесь нужен “эксцентрик”». На этих словах и ушел, а до тех пор он продолжал только всячески сбивать смущенного Н.Ф. Все они скользки (и даже хитрит и Лавруша), так заворожены апломбом этого гениальнейшего болвана, что не решаются ему сопротивляться, просто же погнать его нельзя. Он слишком укрепился наверху, и его охраняют блатари, проникшие в самые стены театра, — три коммуниста. Вообще, как и это, все изменилось. Зрителей двести смотрели, харкали. Да и весь аспект зала возвращает к 1919 году. Хроническое состояние нашего хозяйства безденежное. Денег, получаемых из учреждений, хватает на день, на два не больше…

В Эрмитаже галерейное совещание, решено издать краткий путеводитель по галерее, в чем ощущается чрезвычайная надобность. Нотгафт попробует его составить, я проредактирую. Гидони настаивает отказаться в предоставлении ему «Апостолов» Греко — ведь он, говорят, запачкал краской Гальса, когда копировал его.

Затем в ОПХ. Аукцион ведет Лад Карлович (Платера совсем отстранили). Жалкие покупатели, всякое барахло. Единственно милая вещь — это английский несчастный фаянсовый сервиз «Золотой мир».

К обеду — Нина Жук и А.П.Боткина. Последняя снова не знает, что ей делать с момента отъезда Таси, которой в приданое она дала мебель «Петровской столовой». Шура не желает переселяться из Москвы, где как раз теперь, наконец, затеяна и происходит съемка их ансамбля в комическом фильме, изображающем американца в Совдепии (воображаю, какая это будет грубятина и пошлятина), а переселяться — мытарства: это значит бросить на произвол судьбы остатки здешнего имущества.

Кока взбешен на Янишевского. Входит сегодня к нему в кабинет и нацепляет ему какой-то значок с красной звездой, сует перо в руку и требует, чтобы Кока подписался под листом жертвователей в пользу воздушного флота (честь носить этот значок обходится в 1 червонец, что является при трехчервонном жаловании огромной ценой). Кока стал было ежиться, то тут же его приструнили, указывая на двух восседавших в стороне коммунистов, которые явились с этими значками.

Кока был сегодня у Добычиной, чтобы совещаться, как ему отсюда выбраться. Она ему заказала (за 10 червонцев) свой портрет. Был он у П.К.Степанова. У него много нового — два Сальватора Розы. Встретил у Добычиной В.И.Труса — пришел, чтобы она заступилась за него: отняли всю обстановку.

Не могу исполнить просьбу Сережи [Дягилева] повидать Спесивцеву. Она, говорят, больна, собирается на юг, в Ментону.

Город полон всевозможных слухов о новых стеснениях для торговли.

Воскресенье, 2 марта

Был вызван на репетицию «Мизантропа» в Александринку с Горин-Горяиновым вместо заболевшего (удар) Яковлева. Неприятное впечатление. Особенно от его «нагнетания жизненности» (скороговорка, мямление, глотание слов), для которого он, как всегда, жертвует и точностью текста, и тонкостью в изображении характера. Получается всегда одно и то же и всегда нечто смазанное, беглое, недомысленное. И, разумеется, никаких замечаний. Я-то еще роль не знаю, это бедно сделано, но противен весь дух (хотя играют лучше, чем в БДТ) и особенно гулящий радужным полубогом среди всех прочих Юрьев, очень довольный сезоном и обстоятельствами. Я думаю, это довольство было более деланным и в мою честь, продиктовано завистью к моим европейским успехам. Мол, и без тебя обойдемся, европейская штучка. И, действительно, ни единым словом о моем дальнейшем сотрудничестве он не обмолвился. Пора бы мне начать тревожиться, но мне так надоел театр, что я сейчас готов даже нужды отведать, только бы меня не забрали для этого мучительства. Да еще в таком месте. Только около трех оказался в БДТ, где надо было сниматься группой по случаю пятилетия вместе с техническим персоналом, раз только с артистами.

Явился незваный Сережа, получивший наконец галстук. Все же до обеда выяснял ему свое мнение о «гнилости» Европы и «русском духе», присущим всему, что здесь происходит и что придает этому чисто национальный характер. Это еще одна «имитация» Запада, но, увы, наш Запад — не «Запад» Петра, Лейбница, Гоббса и даже Монтескье, Канта, Шлегеля, Гегеля, Ж. де Местра и т. д. Нынче мы разрабатываем совсем по-своему и в качестве нового верования то, что там оставлено, что умерло или выродилось за давностью лет, и с другой стороны никаких оздоровляющих струй оттуда не идет, ибо там нет веры, нет идеологии класса, доминирующего и дающего всему успех. Мы же в таком состоянии, что без обновления у нас внедрения веры (большевики — настоящая вера) нам не выпутаться, и ожидать обновления оттуда не приходится. В этом смысле и можно согласиться, что Европа гниет.

Поздно вечером пошли к Анне Андреевне Михайловой. Где было довольно много народа и среди них П.И.Нерадовский, который удручен продолжающимся «высиживанием» Сычева. Я разглядывал «Вояж» (журнал), присланный Костей (Сомовым — ее братом) из Нью-Йорка. Выставка, может быть, уже открылась. Ему Нью-Йорк не нравится. Общая погоня за деньгами. Живет у родственника. Тон письма не слишком радостный. Чтобы идти к Михайловым, нужно все еще у эстонской православной церкви переходить на левый берег канала, ибо правый засыпан развалившимся весной домом.

Понедельник, 3 марта

К 1 часу в Эрмитаж. Вернулся Тройницкий. Он по 10 часов заседал с поляками и очень доволен своими победами, но как бы после них не пришлось отдать и все остальное из того, что мы не хотели отдавать. Привез первый выпуск издания ГОХРАНа «Алмазный фонд», в котором помещены регалии. В статьях Базилевского и Фасмера говорятся всякие пошлости и глупости.

По Эрмитажу ходили сегодня какие-то советские сановники (особы 2-го класса) — дама в белой фуфайке, малый, лупоглазый еврейчик и длинный толстый молодой человек с желто-серым кувшинным рылом. Коего клана они такие? Тройницкого не могли слушать. Едва поздоровавшись, фуфайка величественно обратилась к Щербачевой, приставленной к ним в качестве гида, и объявила: «Не будем терять время, нам нужно еще столько видеть». И пошла. Но директор утешился тем, что об Эрмитаже пишут «нескончаемые статьи» в «Дейли Телеграф». Кто же старается? Убежден, что моего имени не упоминают.