Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

• Название: Дневник. 1918-1924
• Автор: Александр Бенуа
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-8159-1031-7

Дневники Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), охватывающие 1918–1924 годы, никогда прежде не печатались. Знаменитый и модный живописец, авторитетный критик и историк искусств, уважаемый общественный деятель — он в эти трудные годы был художником и постановщиком в Мариинском, Александринском и Большом драматических театрах, и иллюстратором книг, и заведующим Картинной галереей Эрмитажа. Свои подробные ежедневные записи Александр Бенуа называл «протоколом текущего безумия в атмосфере чада, лжи и чепухи».

---

Лаврентьев с Марианной, Н.И.Комаровская и другие из Большого драматического театра отбыли в четверг, 19 июня, в Крым. За несколько дней Марианна всех напугала — вдруг остро захворала желудком, пришлось даже отложить отъезд на неделю. Лаврушу я «убил» предупреждением, что, быть может, из-за моего отъезда в Париж пришлось бы отложить «Тартюфа». Еще более его огорчили Музалевский и Мичурин, вздумавшие принять приглашение, переходя в 1-ю студию. Но это обошлось, ибо в последние минуты сами студийцы отъехали. По этому поводу у меня было объяснение с Музалевским, старавшимся себя обелить жалобами на деморализацию, воцарившуюся в театре в связи с появлением «мальчишек» (Шапиро и его помощники) и с растлевающим влиянием Хохлова. Вообще же я сам переживаю своего рода очень болезненный кризис в отношении театра и моего участия в постановках (от «Щелкунчика» я уже твердо решил отказаться) в связи с тем взрывом (искусственным и чисто снобическим, но все же действующим на меня) «мейерхольдизма», который обюрократился за последние недели. Хотел было об этом писать, но уныние обуяло при мысли, сколько ученых и претенциозных гусей я раздразню (ох уже эти мне умные статьи Гвоздевых, Стрельниковых и прочих пошляков!) и что придется ввязаться ними в очень опасную (раньше и понятия о таких страхах не имел) полемику. Пропадает и вкус что-либо воплощать, ибо заранее знаешь, что тебя осудят, обдадут презрением, как строго ненужного, выдохшегося рутинера. Ведь до подлинных переживания и эмоций, до всего того, что нам было дорого, никому теперь нет дела.

Так, например, на выставке «Мира искусства» в Аничковом дворце бывает три-четыре человека в день, и, разумеется, не только ничего не продали, но никто не интересуется о ценах. Сказать кстати, в Обществе поощрения тоже полный застой. Цены на хорошие книги в копейках. Хрусталь начала 1840-х годов и за 3 рубля не может найти себе покупателя. За мое «Царское село…» один букинист предложил… 3 рубля. А я так иначе не мыслю и не могу мыслить сценическую постановку литературной уже существующей пьесы (о совершенно поверхностных вещах я не говорю), как в духе авторской мысли и с воссозданием по возможности той психологии и настроения, которое положило создание данного произведения. Впрочем, авось еще раскуражусь и напишу.

За это время прочел, кроме «Рассказов бабушки» (пересказ Д.Благово того, что ему сообщила его почти столетняя бабушка Елизавета Янькова, урожденная Римская-Корсакова), отрывок воспоминаний (на французском языке в копии неизвестной рукой, найденной Макаровым среди гатчинских бумаг. Он слышал, что оригинал где-то ходит по Москве) фрейлины Тютчевой — дочери поэта и отрывок (Крымская кампания, крестьянские реформы) из записок Ф.П.Литке, начатое мной чтение еще два года назад, сейчас принялся за письма императрицы Марии Федоровны к ее матери, найденные в здешних бумагах и уже стараниями Макарова переведены с датского, 1874, 1875 и 1881 годы. Особенно сильное впечатление произвела Тютчева, все ее отношение к мелочной суете и к праздности Двора, очень явственно обрисована жизнь Николая Павловича, который «плачет, как баба» при получении утешительного известия из Крыма и который оказывается полон нерешительности, колебаний[34]. Зато умереть он вздумал с необычайным достоинством (гипотеза яда как будто устраняется совершенно), не теряя сознания до последней минуты, даже трогательные распоряжения (всегда все чуть по-актерски) и т. д. Очень эффектно, серьезно появление Нелидовой в большом коридоре, где ждали придворные рокового момента. Сведения записаны, очевидно, из уст Марии Александровны, к которой у Тютчевой был пламенный и как будто вполне искренний культ (дневник ее полон такой критики Николая, которая доказывает, что она не имела желания, чтобы его кто-либо прочел) и которая в ее изображении представляется почти святым, но скучным и безжизненным существом. Курьезно, что в качестве вечерней лектрисы (во время томительного для молодого двора осеннего пребывания в Гатчине) Александр II попеременно с фрейлинами читал романы о директории.

Недовольство Николаем и разочарование в нем стало с первых же дней Крымской кампании общим и не миновало придворных кругов. Папа Тютчев был ярым «царь-градистом» и «брандукшистом».

Понедельник, 23 июня

Кислейшие настроения. Все ожидал чего-то. Удручен вздорожанием. В субботу получил 65 рублей из театра за весь месяц, но 10 рублей должны были оставить Моте, здесь. Хватит на 5 дней! И никаких перспектив. Впрочем, сторожа здесь в этот месяц получили по 3 рубля. Макаров получил 100 рублей, и столько же, скрывая от нас, Тройницкий. Это прибавка… по секрету от Акцентра.

Ночью вчера прочел статьи о театре и даже кое-что, пользуясь бессонницей (от света окна без занавески), записал на форзаце «Идиота», но затем написал пять страниц. Видел, что топчусь на месте. Трюк-то мил, а содержания настоящего нет, не знаю, что сказать, и [не] умею говорить по-нынешнему.

Вечером вчера нудный разговор с Акицей на тему о нашем отъезде, о невозможности что-либо захватить из коллекции. Совсем раскис, живо себе представляю новые все мытарства и хлопоты здесь — насколько там я некстати, более забытый за эти восемь — десять месяцев, нежели в прошлом году, когда приподнялась радость друзей меня увидеть после стольких лет. А потом и увидать, и восчувствовать таможенных мейерхольдов, гвоздевых, мокульских, кузнецовых и тутти кванта. Благодарю покорно! Но, увы, здесь тоже нельзя оставаться. Деньги за проданную на выставке в Мальме картину «Итальянская комедия», за которую было получено (после десяти лет!) в Париже 400 долларов, кончаются, и никаких дальнейших перспектив. Ох, тяжко. А покамест «видимость жизни», «декоративная сторона» — самая прелестная. Особенно здесь, в Гатчине — чудные дворцовые комнаты. Богатая, солидная мебель (Татан даже спит в старинной прелестной детской кровати, я уверен, служившей когда-то Александру II. Случайно затерялось ее происхождение), роскошный парк, простая, но обильная и вкусная еда. Еще свою [руку?] приложила к моему расстройству Зина Серебрякова, гостившая два дня и вчера утром уехавшая. Она все говорила о своем отъезде, и для этого она должна реализовать что-либо из своей обстановки. Но все вещи у них ломаные, да и никому по нынешним временам не нужны, например, комод XVIII века, картина Скьявоне (XIX). Ведь это то, что никто сейчас не покупает. Да и все ее разговоры всегда такие нудные.

Пошел вчера вечером с Атей развлечься в синему по совету Макарова — «Человек без имени», было очень занятно, но картины скорее меня как-то расстроили. Беспокоит еще и та мысль (после совершенной третьего дня вечером с Макаровым, Зиной и Юрием прогулки к Приорату, где теперь экскурсионная станция и пятьдесят чистых кроватей, ожидающих прибытия каких-то студентов), что Макаров ожидал от меня каких-то докладов, лекций. Я уже не способен на это абсолютно. Как же мне «тогда оплачивать ему» за его благодеяния? И бывают же счастливцы (бывали прежде здесь!), знающие на практике, что такое независимость!

Среда, 25 июня

Два дня, понедельник, вторник провел в городе, пришлось переночевать из-за заседания плановой комиссии, но не жалею. Заседание оказалось более оживленным и легкомысленным, нежели обыкновенно бывают. Председательствовал Ятманов, сразу нас порадовавший тем участием, которое высказал исполком к нашим музейным тревогам из Москвы — результат прочтения моего «письма» (не знаю, читал ли он в исполкоме самый мой текст или только использовал его для своей речи). Тем не менее, и несмотря на признание исполкомом необходимости сделать все зависящее для четырех особняков (тогда как Москва настаивает на ликвидации Шуваловского и Юсуповского, напрямую выражая, но пока еще не в официальной форме, Троцкой, с целью использовать заключенные там коллекции для Москвы), как дошло до обсуждения вопросов, как быть с Юсуповским и Шуваловскими дворцами, неожиданно ужасную чушь понес Ерыкалов (это стало его специальностью за последнее время), вздумавший рекомендовать размещение юсуповских коллекций в «общипанном» Архангельском, с верностью себе Исаков был в оппозиции и, разумеется, в качестве верноподданного за Москву. Были прочитаны и пассажи из моего доклада, касающиеся этих двух дворцов, что расчистило как-то вопрос.

Наконец все как-то примирились на компромиссном предложении, высказанном Удаленковым, спасти Юсуповский тем, что туда перевести весь музейный фонд из Новомихайловского дворца и отдав на эксплуатацию театр. Галерея, да и весь дом в целом, таким образом, хотя бы на время спасены, а там авось что-нибудь еще подвернется, экономические условия улучшатся и т. д., и останется по признанию возможным изъять из галереи несколько картин, которые могли бы пригодиться как для Москвы, так и для Эрмитажа. Вопрос о Шуваловском больше связан с вопросом (тоже на повестке) о возглавлении особняков бытовым отделом. Сам тезис был сразу оспорен Тройницким (мол, как же поручить возглавление учреждению, только что заявившему полную свою несостоятельность, и настолько даже, что сам заведующий И.Фармаковский счел нужным отказаться от своей должности). Однако в дальнейшем между ним и Сычевым завязался спор, в котором [Тройницкий] выступил неожиданно защитником инженерного сохранения всего содержания дома (кстати, о смерти владельца еще никому неизвестно. Ложный слух распространяется благодаря появлению какого-то племянника Елизаветы Владимировны Шуваловой — кн. Барятинского), хотя бы ценой отказа от него Русского музея, и [предложил] передать его Эрмитажу. Опять благодаря моему докладу и разъяснению ценности Шуваловского дворца эпохи русской романтики — постановили его сохранить при предоставлении частичной эксплуатации, но при изъятии ряда первостепенных предметов. Таким образом, как будто еще на некоторое время эти два особняка сохранены. Выбрана еще по моему предложению комиссия для обсуждения использования и так называемого Юсуповского дворца. Увы, кажется, в нее вошел и Исаков[35].