Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

• Название: Дневник. 1918-1924
• Автор: Александр Бенуа
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-8159-1031-7

Дневники Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), охватывающие 1918–1924 годы, никогда прежде не печатались. Знаменитый и модный живописец, авторитетный критик и историк искусств, уважаемый общественный деятель — он в эти трудные годы был художником и постановщиком в Мариинском, Александринском и Большом драматических театрах, и иллюстратором книг, и заведующим Картинной галереей Эрмитажа. Свои подробные ежедневные записи Александр Бенуа называл «протоколом текущего безумия в атмосфере чада, лжи и чепухи».

---

В четверг, 31 июля, утром я, наконец, поспешил на его службу и нашел директора Р.А.Шапиро, у которого как раз сидел и паршивец Хохлов. Моя просьба об отпуске расстроила благодушного юного сановника, но он все же не протестовал. На днях снесу ему свою оформленную пробу. Лаврушу решено выписать, дабы он срочно поставил вместо «Тартюфа» переделку Никитина пьесы «Плащ святого». Забыл имя. Хохлов будет ставить народного Толлера «Гибель Вотана», но он в ужасе, что не находится художник. Лебедев и Тырса уже оба отклонили заказ. Козлинский уезжает за границу.

Б.Молас, когда я был в Акцентре, рассказал мне массу анекдотов, и особенно об Ятманове. Последний решительно отказался подписать мне отпуск. Но, к счастью, он, наконец, отбыл в Саки на лечение и отдых, и это устроили без него. Задержался он на целых две недели, так как ему пришлось делать себе прививку. После того что покусала их взбесившаяся собачонка, перекусав, кроме того массу народу, в числе коих его секретарь О.Ф.Брандт и, кажется, Шахова. Массу смешного знает остроумный Б.М. про эти прививки. Но всего забавнее, как я упросил Моласа использовать их связи с КУБУ и раздобыть ему оттуда даровое пребывание и лечение в Саках. Молас, уверенный в том, что ничего уже нет, ибо люди записывались с декабря, сначала ехать не пожелал, но затем сдался. И вот как раз у Танковой неожиданно оказалось еще пять новых вакансий. Два в Саках, и вот эти вакансии по ватиканскому списку Молас, зная убеждения своего патрона, сначала не хочет сообщать ему об этом, но потом же телефонирует. Тот не может понять, в чем дело, но Молас ему прямо говорит, что это он будет как бы жить за счет римского папы, от чего он, вероятно, откажется. Проходит пять минут. Ятманов, не отходя от аппарата, молчит и опять изредка откликается на вопросы Моласа: «Вы слушаете?» И, наконец, произносит: «А ну и черт с ними! Беру!» Другая черта этого гранд-человека: О.Ф. Брандт среди зимы была при смерти, ее оперировали, насилу вернули к жизни, приходит в первый раз после двух месяцев на службу, Кристи выходит ее встречать, все прочие всячески приветствуют. Молас бежит к Жоржику, сообщает радостную весть, рассчитывая, что он выразит как-нибудь свое удовольствие. Но глыба не шевелится, и лишь когда О.Ф. входит к нему в кабинет, он привстает, здоровается по обыкновенному, затем молчит минуту, глядя в окно, и, наконец, говорит: «Ну, вот возьмите карандаш и пишите!» (какое-то отношение в какое-то учреждение).

Лондонская конференция все в том же положении и грозит кончиться ни в чью. Мир очень тяжело болен.

Суббота, 2 августа

Стоит дивная погода. Илья-пророк чуть погремел и спрыснул мелким дождичком. Крестьяне уже жалуются. По всей России чудовищная засуха и угроза голода (в газетах нас уверяют, что мы хлебом забиваем Америку). Хлеб, во всяком случае, уже вздорожал. Подняты цены и на некоторые другие продукты.

Вечер сегодня закончился под чарующим впечатлением Татана, уплетающего в нашей спальне у открытого окна лесную землянику, до которой он страстный охотник. Бабушка его только что перед этим гладко причесала, и он имел вид идеального пай-мальчика. Землянику повелел подать на маленький прелестный рабочий столик, стоящий на двух лирах, и так как он оказался ему до подбородка, то притащил две подушки. Все это в довольно густом сумраке, в отблеске серебра зари было прелестно, как чудный сон из собственного детства. Не так хорошо начался с ним день. Мотя прислала с бабушкой обещанный ему арбуз (выкуп за то, что он ее отпустил), и вот мы ждали его пробуждения, чтобы порадовать этим сюрпризом, да и самим присутствием бабушки, вернувшейся вчера поздно вечером, когда он уже спал. Но проснулся он мрачный, с бабушкой даже не поздоровался, от арбуза отвернулся, обидевшись, что он маленький… Потом выяснилось, что он проснулся под впечатлением ужасного кошмара. Он был в «длинной» пещере, и там появились два медведя с усами. Вообще же он чудный. Сладостное удовлетворение он испытывает от гуляния по комнатам «босыми ногами» и в полуголом виде. По-прежнему с упоением рисует «Медного всадника», причем Евгений изображен всегда с исполинским кулачком и с цилиндром на голове. Меня он заставляет рисовать всякие вариации на «бойсой» трон. То на нем восседает Павел (букву П он уже сам умеет чертить), то я, то сам Татан, и все домашние стоят вокруг, в фантастическом характере изображенные им.

Забыл в прошлое воскресенье записать, что Зина кончила портрет Верочки и поднесла его родителям. Последние были скорее смущены. Прелестно переданное выражение «юной вакханки», действительно составившее главный шарм прелестного подростка, особенно озадачило отца, который, видимо, все еще считает ее за бебе. Впрочем, бебе уже во всю флиртует с Женей Серебряковым, который, однако, мало обращает на нее внимания, отказывается играть с ней и презрительно отзывается о «глупых» девочках. Он застрял здесь, так как у бедного Шуры фурункулез все еще продолжается. Бабушка Катя на прошлой неделе снарядила Шуру в Гатчину (она не признает болезней), но, приехав сюда с пудовыми пакетами в ужасную жару, он почувствовал себя совсем скверно, провалялся 24 часа, криком крича от страданий, и, наконец, мать его отправила обратно в Петербург. Несчастный мальчик.

Здесь гостит С.Н.Казнаков. Вчера он у нас завтракал, и потом вечером я с ним сидел у Макаровых, где он старался разобрать какие-то загадочные письма к Елизавете Алексеевне, найденные в особом небольшом портфельчике в столе у Александра III. Бедняжка совсем глухой, и надо ему орать в самое ухо, чтобы он что-нибудь расслышал. Прямая цель его приезда — определить изображенных на бесчисленных фото в комнате Александра III лиц, что он уже третий день производит. Это я настоял на этой операции, ежечасно оплакивая то, что мы до этого не успели использовать Салтычиху[48], Альбера и других, ныне уже отбывших.

Акица была у Леонтия. Бедняга лежит, у него прорвалась грыжа, и его пришлось оперировать. К сожалению, зарастание идет туго. От Оли Штейнер известия, что она разводится с Осей и мечтает вернуться сюда. Добычина берется это устроить, но не гарантирует, что ее здесь не посадят. Вероятно, и материальное положение Оли очень испортилось. От Коки и от его вида и взглядов она в восторге, про Марочку воздерживается что-либо сказать, но ее поразило, что она, сидя в ресторане, «пускала во все стороны глазенками».

Сегодня утром я кончил, но неудачно (из-за бумаги) этюд в нижней тронной Павла. Днем кончил начатый в прошлое воскресенье этюд с башни. Рядом работала Зина. Она только и говорит о своем отъезде. Часть денег дает Рыбаков, но с тем, что все ее работы в Париже «поступят к нему». Шейлок! А с другой стороны, что поделаешь, когда никого другого нет! Сильно ее беспокоит душевное состояние «молодых людей», особенно Эрнста, валяющегося целыми днями в мрачной прострации на постели. Главная причина этой деморализации — полное безденежье.

Читаю Джима Хиггинса. Интересно (но не противно) перебирать все те глупости, через которые человечество прошло (и продолжает проходить) за эти десять лет! Менталитет самого Синклера не совсем еще выясняется. Во всяком случае, подозрение и в уме автора вызывает его неопределенное недоброжелательство к немцам. Особенно смешно теперь читать призывы к борьбе с немцами во имя спасения цивилизации. И ведь еще немало дураков на всем свете, которые этому верят (с тех пор их только прибавилось), что необходимо было в 1918 и 1919 годах спасти от них (немцев) Россию.

Понедельник, 4 августа

7,5 утра. Хотел ехать с поездом в 7 часов 50 минут, который составляется здесь и отходит отсюда, а, следовательно, в котором наверняка найдешь себе место, тогда как в прошлый раз на кингиссепском в 8 часов 50 минут пришлось ехать до Петербурга, стоя в тисках, но задержки вечные из-за фатального «причуда», с которым каждое утро воюет Акица. А уехать без кофея значило бы совершенно огорчить ее.

Вчера у нас обедал Казнаков. Рассказывал, как хитро обокрали академика Щербатского накануне его отъезда к Далай-ламе и как Ольденбург его одел, выкрав для этого гардероб Безобразова, находящегося на конгрессе в Канаде. Пикантно то, что чины угрозыска, выследив, как воры влезли в форточку, напрасно прождали их возвращения до самого утра, и лишь когда в 8 часов позвонили к Щербатскому, обнаружили, что похитители давно уже убрались, забрав все платья академика через парадный ход. Ограблен и другой академик — Костычев.

После обеда я с ним (Казнаковым) посидел у Александра III, разглядывая альбомы и определяя лиц. Но он немногим больше знает меня. Надо бы ему завести Д.П.Дашкова, тот расскажет больше. И он едва ли не последний из тех, кто знает еще. Наслаждался стереоскопами, особенно видами Петербурга и снимками Александра II в штатском 1860-х годов. Как живой, жутко, как бы не перевел глаз на тебя.

Со Шмидтом перебирали снова все картины, сгруппированные по третьему этажу Арсенального каре, дабы выбрать те, которые необходимы Эрмитажу. Он эту «необходимость» толкует слишком широко. Впрочем, сейчас не мешает набирать больше, дабы заполнить те помещения Зимнего, которые нам удалось в последнюю минуту из-под носа Щеголева (Музея революции) закрепить за собой (уже к «революции» отошли исторические комнаты, и доход от них по-прежнему идет к нам). С этой же целью закрепления Автономов сильно «развертывает» восточное оружие в Гербовом зале, который теперь уже приглянулся Васильеву и Щеголеву. Гангрена ползет.