Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

• Название: Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.
• Автор: Алексей Зверев
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002277-0

Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. Пер. с англ. / Составл. и предисл. А. Зверева. — М.: Радуга, 1989. — 560 с.

Наряду с писателями, широко известными в нашей стране (Дж. Апдайк, Дж. Гарднер, У. Стайрон, У. Сароян и другие), в сборнике представлены молодые прозаики, заявившие о себе в последние десятилетия (Г. О’Брайен, Дж. Маккласки, Д. Сантьяго, Э. Битти, Э. Уокер и другие). Особое внимание уделено творчеству писателей, представляющих литературу национальных меньшинств страны. Затрагивая наиболее примечательные явления американской жизни 1970—80-х годов, для которой характерен острый кризис буржуазных ценностей и идеалов, новеллы сборника примечательны стремлением их авторов к точности социального анализа.

---

 — У меня не те очки, — сказал мистер Димпл.

Макартур вышел на огневую позицию и скомандовал: «Дай!» Резко повернувшись вправо, он с упреждением нацелился во вращающийся летящий диск, нажал на курок и начал поворот влево, чтобы успеть выстрелить во вторую тарелочку, пока та не упала. Первая разорвалась в воздухе и посыпалась вниз градом осколков. Вторая невредимой упала на землю, с клацаньем ударившись о другую целую тарелочку. Таким уверенным был его поворот, таким точным, что Макартур не мог поверить в свой промах и, уходя с рубежа, покачал головой.

Отец кинул на него строгий взгляд и громко сказал:

 — Попал или дал промах — с огневой позиции отходят спокойно. Головой не качают.

Мистер Димпл упер руку в бок и сокрушенно вздохнул, глядя на ружье. Полковник Риджвуд и майор Солмен отвернулись.

 — Тебе понятно?

Макартуру было понятно.

 — Да, сэр, — смущенно ответил он.

Когда группа переходила на другую позицию, все кивали отцу и дружески похлопывали Макартура. Он не вырастет мистером Димплом.

В следующем году Макартур завоевал место в команде, которую отец повез на чемпионат в Неаполь. Долгие годы отец с удовольствием вспоминал первый день стрельб. «Макартур весь почернел. Но не вымолвил ни слова жалобы».

Через два года мы вернулись в Штаты и стали жить в гарнизоне на острове Гавернор, расположенном посреди нью-йоркской гавани так близко к статуе Свободы, что из окон спальни был виден ее факел. Именно на острове Гавернор отец получил официальное письмо, где ставилось под сомнение американское гражданство Макартура: с одной стороны, он родился на Филиппинах, а с другой, родители его — уроженцы Огайо.

 — Малолетний преступник, вот кто он такой, — сказала бабушка, когда отец пытался разрешить сомнения по поводу его гражданского статуса. В комнате Макартура она обнаружила тайник с зажигалками. — Откуда у четырнадцатилетнего мальчика деньги на зажигалки? И вообще — зачем они ему?

 — Он не курит, — заверила я, понимая, что отец беспокоится отнюдь не о его здоровье.

Мать созерцала зажигалки со скорбным видом.

 — Сегодня вечером я с ним поговорю.

 — Пока никаких разговоров! — постановил отец. Его тревожило, что преступная вина Макартура установлена в результате незаконного обыска.

 — Значит, Макартуру никогда не быть президентом Соединенных Штатов? — спросила я. Нас в семье учили, что если ребенок будет вставать, когда в комнату входят незнакомые люди, вести себя честно, говорить «Да, сэр» и «Нет, сэр» в соответствующих случаях, а затем получит высшее образование, то в конечном итоге он может стать кем угодно, даже президентом Соединенных Штатов. Причем это относилось и к девушке, если она ничем себя не запятнает и поступит в колледж.

Никто не улыбнулся моей шутке.

Полученный отцом документ туманно намекал, что, хотя Макартур, безусловно, сын патриотов, кто-нибудь когда-нибудь сможет усомниться в достоверности его гражданства. Тяжелым ударом бахнула весть, что этот псевдоиностранец, возможно, к тому же и вор.

Военный прокурор, подписавший письмо, советовал всем рожденным за границей детям явиться на беседу в бюро натурализации и иммиграции. Также рекомендовалось принять участие в церемонии, в ходе которой иммигранты поднимают правую руку и торжественно отрекаются от всякой остаточной лояльности к странам, где родились. Все это не «требовалось», а именно «настоятельно рекомендовалось». Мы так и не поняли, почему, собственно, правительство настоятельно это рекомендует, но что-то в слоге письма наталкивало на мысль, что родиться за границей — значит родиться с неким генетическим дефектом, устраняемым хирургическим путем. Словно можно удалить второй мозг. (Коммунистический мозг! Социалистический мозг! Мозг, который прикажет руке поднять оружие против американской демократии!)

 — Что вы делали в его шкафу? — спросил отец.

 — Вытирала пыль, — ответила бабушка.

 — С содержимого коричневого мешочка?

 — В Огайо этого бы не случилось, — сказала бабушка. — Если бы мы жили в Огайо, Макартур был бы настоящим гражданином и не слонялся по улице после школы.

 — В нашем доме не принято брать чужие вещи без разрешения.

 — Вот именно! — Бабушка взяла в каждую руку по зажигалке. — Чужие вещи!

Когда стемнело, я выскользнула на улицу, чтобы предупредить Макартура. Я очень любила выйти вечером за площадку для гольфа. Перед глазами открывался возвышающийся над гаванью Нью-Йорк: взметнувшаяся огненным факелом в небо Уолл-стрит, слава и ужас огромного города, сверкающая тень которого падала через водную гладь на наш спокойный, тихий островок. А отвернешься от городских огней, и взгляд потонет во тьме минувших трех столетий, скользнет по крышам кирпичных домов, построенных британцами и датчанами. Наш гарнизон был последним пристанищем былого, где солдаты с ленцой шли на работу под сенью деревьев и записанные на пленку звуки горна плыли сквозь листву, как сквозь туман… Зеленый древний остров, где солдаты проходили последний год службы в армии Соединенных Штатов.

Всякий раз, садясь на паром к Манхаттану, бабушка считала, что подвергает страшной опасности свою жизнь или по меньшей мере целостность характера. Она не любила нью-йоркцев. Они дерганые и злые. У них плохие зубы. Там, где они росли, родители не говорили детям, что если в надкусанном яблоке виден червячок, то надо радоваться неожиданной добавке протеина.

 — Сколько, по-твоему, она взяла? — спросил Макартур.

 — Все, что были.

Он поник. Он все еще не научился делать бесстрастное лицо, которое, как говорят, помогает в любой ситуации.

 — Я собирался в понедельник загнать их, чтоб подсобрать денег к рождеству…

 — В понедельник ты будешь сидеть у себя в комнате. В понедельник ты будешь звонить друзьям и предупреждать, что не сможешь в каникулы ходить в кино и в гости. — Я протянула ему зажигалку. — По-моему, их не пересчитывали, — сказала я. Остальные так и лежали на обеденном столе.

 — Спасибо, — с чувством произнес он. — Это самая лучшая.

 — Закурим? — Я открыла отцовскую пачку и вытащила сигарету.

Макартур откинул колпачок и зажег зажигалку, да так лихо и искусно, будто показывал фокус.

 — В школе научился.

Никто из нас не курил, но на эту сигарету мы буквально набросились, яростно выпуская дым в свежий ночной воздух.

 — Я, естественно, не спрашиваю, где ты их взял, — сказала я.

Он улыбнулся.

 — Почти все выиграл в кости или карты. В обед ребята отправляются красть, а после занятий играют на добычу. Вспомни мое прозвище — Крошка Победитель. Мне везет в играх.

 — Вот это, наверное, ты можешь сказать родителям, — посоветовала я.

Макартур раздавил окурок каблуком.

 — Посмотри на меня — развожу грязь на армейской территории. — Потом он добавил: — А несколько штук действительно украл. У нас так: либо крадешь, и тогда ты свой; либо не крадешь, и тогда ты мокрица и с тобой только дерутся.

За последнее время он сильно вытянулся. Запястья, колени, ключицы у него выпирали, будто рычаги из какой-нибудь косилки-молотилки. Если ты такой высокий, да тем более новичок в школе, в любителях помериться силами недостатка не будет… Мы с Макартуром потихоньку шли и теперь остановились на темной стороне острова, у дамбы, глядя на тусклые огоньки Бруклина. С запада нам в спину дул ветер с резким маслянистым запахом с очистительных заводов Нью-Джерси, но дыхание океана приносило соль и привкус рыбы, и на какое-то мгновенье я смогла вообразить, что мы где-то далеко-далеко от всех американских гарнизонов, городов и поселков. Макартур устало согнулся над поручнем. Он-то сам стремился к еще более высоким идеалам, чем от него требовала семья, и теперь был подавлен: он — вор.

 — Послушай, — посоветовала я. — Скажи им просто, что ты купил несколько зажигалок, сэкономив деньги на завтраки, и на них играл. — Он неуверенно кивнул, глядя на воду. — Не порть себе рождество.

 — Хорошо, не испорчу.

На следующий день он во всем признался отцу. Его не только подвергли домашнему аресту, но заставили пойти в город к жертвам своих преступлений. Отец был в форме со всеми регалиями, включая медные артиллерийские эмблемы. Макартур надел толстую зеленую тужурку и зеленую шляпу, которые вдохновили его приятелей на прозвище Весельчак Зеленый Великан. Тужурку и шляпу подарили мама с бабушкой, и Макартур был вынужден их носить, хотя и напоминал неуклюже ковыляющий стебель спаржи — этакий король зелени, которого сразу заметишь на платформе метро или даже с другого конца города. В каждом магазине он снимал зеленую шляпу и приносил извинения, а потом возвращал зажигалки. Так как зажигалки побывали в употреблении, приходилось доплачивать за них из личных денег, скопленных на рождественские подарки. К жгучему его стыду, он оказался единственным членом семьи, которому нечего было дарить своим родным рождественским утром. А в школе он стал отверженным.