Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 10, 2000

• Название: Новый Мир. № 10, 2000
• Автор: Журнал «Новый Мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

В теплоте родимой ограниченности. Ограниченность — форма уюта, с которой человек нелегко расстается.

В холодной комнате жизни ты сам свою постель согрел собственным теплом. Тебе предлагают в той же комнате более обширную и богатую постель. Снова греть ее собственным телом? Нет уж, останусь в старой кровати, в тепле родимой ограниченности.

Был в гостях на даче у нашего замечательного филолога. В доме какая-то дивная тишина. Не перемирие, а райский мир. Он, жена и кошки. Больше никого. Дети взрослые, самостоятельные. На моих глазах одна из кошек бесшумно вспрыгнула хозяйке на плечо. Она, улыбаясь, погладила ее. Он рассказывает:

— Однажды дверь дачи была приоткрыта. Вошла чужая кошка, уверенно влезла на диван и родила там котят. После пришлось котят раздаривать прихожанкам у церкви.

Могло ли это быть случайностью, что неведомая кошка пришла рожать именно в этот дом, где так любят кошек?

Я знал одного человека, которому любимая кошка во время приступов его болезни садилась на грудь. Он говорил, что это облегчало приступы.

Наталья Савёлова, Дмитрий Юрьев Первое лицо, единственное число

Россия и президенство

— Ваша хваленая демократия нам, русским, не личит. Это положение, когда каждый дурак может высказывать свое мнение и указывать властям, что они должны или не должны делать, нам не подходит. Нам нужен один правитель, который пользуется безусловным авторитетом и точно знает, куда идти и зачем.

— А вы думаете, такие правители бывают?

— Может быть, и не бывают, но могут быть…

Владимир Войнович, «Москва 2042».

Государственность в полном объеме возникает тогда, когда все ее элементы (собственно власть, истеблишмент, а также народ и его организованная часть — гражданское общество) соединены множеством жизненно необходимых связующих нитей-коммуникаций: средствами массовой информации, правом, национальным самосознанием, идеологией, социальным взаимодействием и т. д. Для возникновения государственности недостаточно принятия Конституции или выборов парламента. У нас же вместо единого организма: «власть — общество — народ», вместо российской государственности возникла ничем не связанная, химерическая конструкция из безответственной и невменяемой элиты, призрачного (а на самом деле фиктивного) гражданского общества и народа-маргинала. Страны не получилось.

Единственным элементом новой российской государственности, который прошел всю необходимую процедуру общественной легитимации: был задуман и предложен для обсуждения политиками, введен решением всенародного референдума, признан элитой, трижды подтвержден в ходе общероссийских выборов и продолжает служить центром политической конфигурации страны — остается пост президента. И человек, который этот пост занимает. Институт президентства оказался единственным программным требованием, выдвинутым на исходе советской эпохи и осуществленным в полном объеме, и единственным же социально-политическим установлением, эффективно внедренным в государственный механизм и в массовое сознание после распада СССР.

Однако судьба этого института оказалась в высшей степени драматична. На исходе своего президентства бывший всенародный любимец Борис Ельцин стал «главой государства для порки». Разрушение эмоционального контакта между президентом и обществом было основано прежде всего на чувстве «делегированной общественной обиды», когда под влиянием многолетних пропагандистских усилий общественное сознание «вытесняет» нежелательные мысли о собственной ответственности за развал важной и масштабной работы по созиданию новой государственности и одновременно возлагает всю вину на единственного человека, которого можно назвать и символом, и реальной основой этой государственности. Столь же драматично и сегодняшнее положение второго президента России — Владимира Путина, оказавшегося в фокусе острейших массовых ожиданий, причем как оптимистических, так и самых катастрофических.

Более того, есть все основания утверждать, что именно в президенте — и как в личности, и как в политическом институте — сконцентрированы сегодня «в латентной фазе» все вероятные линии развития России в XXI веке.

С царем в голове

Особая историческая роль президентской власти в судьбах постсоветской России определена многовековой историей взаимоотношений власти и общества в нашей стране, которые, невзирая ни на какие исторические потрясения и революции, оставались ограничены рамками устойчивых социально-политических «самодержавных» архетипов. Удивительно, что все крупные революции на протяжении веков российской истории были направлены именно на коренное изменение самих основ государственности, на то, что в соответствующую эпоху казалось главным средоточием «самодержавства». Однако всякий раз выяснялось, что, будучи отброшен, самодержавный архетип возрождается в российской политике снова и снова, во все более безраздельном и бесконтрольном качестве.

Крупнейшей социально-политической революцией была петровская реформа. Она нанесла удар по тому, что казалось смысловым центром русского допетровского царизма, — по многосоставной боярско-дворянской пирамиде, вершиной которой является царь. Эта пирамида была заменена табелью о рангах, допускавшей рекрутирование в состав правящей элиты представителей самых широких слоев общества. Но в результате возникшая петербургская, имперская система власти предстала еще более самовластной, еще более персонифицированной в «первом лице», еще менее связанной формальными ограничениями.

В XIX веке смысловым центром политических процессов в России был «крестьянский вопрос». Казалось, что именно в существующем «рабстве» заключен корень политической несвободы, основа немодифицируемости самодержавия. Но ни великая александровская реформа 1861 года, ни октябрьский манифест 1905-го не сделали российское общество менее «царецентричным» и не ослабили всеобщих «царебежных» настроений. Более того, после освобождения крестьян особенно наглядной стала несамостоятельность, неосновательность привилегированного сословия, не укорененного теперь уже ни в принадлежности к замкнутой касте, ни во владении и управлении маленькими человеческими сообществами.

Революционные потрясения 1917 года были направлены непосредственно против самодержавия как такового и против православия как его идейной основы. Было провозглашено атеистическое правление народных масс, «власть Советов», где от лица народа выступают обезличенные, аморфные «Совнаркомы», «ЦИКи» и прочие аббревиатуры и где первого лица не должно было быть в принципе. Но первым председателем Совнаркома стал Владимир Ульянов, именуемый вождем пролетариата. А затем безраздельным, никем не контролируемым самодержцем стал человек, должность которого вообще называлась «секретарь»…

Но и на этом не прекратилась внутренняя борьба народа с царем в собственной «коллективной голове». Популярный советский анекдот гласил: «Ленин доказал, что государством может управлять пролетариат, Сталин — что государством может управлять личность, Хрущев — что любой дурак, а Брежнев — что государством можно вообще не управлять». Анекдот анекдотом, но развитие системы управления в советские годы продолжалось в прежнем направлении: всякий раз отвергалась, казалось бы, сердцевина самодержавия — но на следующем этапе находились какие-то неожиданные внутренние резервы, и обновленная форма правления по своей сути оставалась прежней. Разрушены сакральные основы самодержавия — православие и монархия — и на их месте возникает самодержавие на основе узурпации, диктатуры по праву захвата власти организованным партийно-преступным сообществом. «Преодолен культ личности» — во главе режима оказываются несоразмерные масштабу власти люди, будь то «любой дурак» (вовсе не дурак, но по масштабу личности, образования и кругозора совершенно неадекватный «царской власти» Хрущев), будь то вообще пустое место (умирающие, не контролирующие сами себя Брежнев и Черненко), — но пределов для их власти становится все меньше — как за счет усложнения и усиления аппарата, так и за счет снижения качества и уровня любой возможной оппозиции (и внутри системы, и вне ее).

Крушение советской власти нанесло, казалось бы, последний удар по старой, принципиально антидемократической российской политике. В начале демократических преобразований вопрос о «первом лице» новой власти не казался сколько-нибудь значимым: речь шла всего лишь о повышении эффективности этих преобразований, потом — радикальных реформ. В фокусе общественного отторжения оказался на сей раз кастовый характер старой власти, ее принципиальная независимость от народного волеизъявления. И в результате всего Россией — впервые за всю ее тысячелетнюю историю — стало управлять первое лицо, свободно избранное всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием.