Александр Хургин - Целующиеся с куклой

• Название: Целующиеся с куклой
• Автор: Александр Хургин
• Издательство: ПрозаиК
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91631-007-8

Писатель Александр Хургин, автор известных книг «Ночной ковбой», «Бесконечная курица», «Кладбище балалаек» и др. в настоящее время живет в Германии. Его новая книга — это современная притча-сказка, написанная, по выражению самого автора, «в диапазоне от эмиграции до абсурда. В жизни всегда есть место и тому и другому. Жизнь утопает, барахтаясь в абсурде, абсурд вытекает из самой жизни. В литературе, видимо, все то же самое».

---

За неё, видно, за эту власть, покрытую мраком, он и мстит ей днём по-подлому и по-всякому, как последний.

— На прутик не наколись, — крикнул Вова, и за его столиком громко, в несколько глоток, заржали. Как будто он так смешно пошутил, что смешнее и придумать ничего невозможно.

«Прихлебатели, — подумала Зара спокойно, — шестёрки хреновы».

Заговаривать с бегуном в секторе, просматриваемом из кафе «Алабама», Зара не стала. Зачем? Она двинулась за ним следом, особо не отставая, но и не спеша нагнать, а когда дурак свернул за угол центрального универмага и пересёк вброд проспект имени Карла Маркса, пошла быстрее.

«Чёрт, как же его остановить? — подумалось вдруг Заре. — С чего начать?»

Был бы он обыкновенным нормальным мужиком, ей бы и в голову не пришло задумываться — что сказать, с чего начать, как остановить. Она и вообще могла не начинать и не произносить ни слова вслух, ей достаточно было целиком, с головы до ног, попасть мужчине на глаза, максимум, подержать кончиками пальцев незажжённую сигарету. А там уж всё само шло, как серпом по маслу, неостановимо.

Между тем спина сумасшедшего была совсем уже близко, Зара буквально наступала ему на каблуки, и нужно было что-то предпринимать и немедленно делать, потому что сумасшедший опять, в третий раз, обернулся и в третий раз к своему ужасу увидел её у себя за спиной. И наверно, он заподозрил что-то неладное и чего-то испугался, бедняга. То есть ясно чего — преследования он испугался. Ему же неважно, кто именно его преследует — бандит с ножом, сержант с автоматом или красивая девушка Зара. В рамках мании преследования все они равнозначны и равноценны. И он, насколько мог, ускорил шаги. Другое дело, что мог он не слишком много, и Зара без особых усилий продолжала висеть у него на хвосте, не отставая.

«Да, тяжёлый случай, — думала она на ходу, — его ж, если придётся трахнуть, надо будет три дня в марганцовке отмачивать. Интересно, знает он вообще, что такое баба или это ему невдомёк».

Вдруг Шизофреник обернулся к Заре и стал стоймя, прижав к телу прутик.

— Учтите, я вооружён, — выкрикнул он.

Зара, не успев затормозить, со всего маха врезалась ему в грудь. От столкновения оба повалились на тротуар — прутик выпал из руки Шизофреника, сам он упал на бок, подтянул колени к подбородку и обхватил голову руками. Зара завалилась на него сверху. Её и без того короткая юбка задралась до самого пояса, обнажив всё, и вокруг стали скапливаться зрители, преимущественно мужского пола.

— Чего уставились? — сказала им Зара из позиции лёжа. — Голой задницы не видели?

Она встала на ноги, одёрнула и отряхнула юбку, протянула руку Шизофренику. Он смотрел на неё снизу затравленно, но руку в ответ подал.

— Оп-а, — сказала Зара и с силой рванула его на себя.

Шизофреник поднялся. Она попыталась задержать его руку в своей, но он не дался.

— Меня Зара зовут, — сказала Зара. — А тебя?

Шизофреник молчал.

— Как тебя зовут? — ещё раз спросила Зара. — Или ты глухой?

— Это в данном случае неважно, — сказал Шизофреник.

— Ну, неважно так неважно, — сказала Зара и пошла вперёд, в том же направлении, в каком они шли до совместного падения.

А Шизофреник нагнулся и завертелся на месте волчком. И вертелся, пока не нашёл свой прутик. Найдя же, бурно обрадовался, и поднял его, и потащился следом. Видимо, эта дорога вела к его дому, и ему ничего не оставалось делать, как по ней идти. Зара, кося глазом через плечо, словно лошадь, держала сумасшедшего в поле зрения.

8

А перед братом его Горбуном открылось на новом месте проживания множество разных дорог с твёрдым покрытием. Правда, все они вели в самых различных направлениях, непонятно или неизвестно куда. Или, наоборот, известно куда, но неизвестно, что там потом делать. И как из этого множества выбрать что-нибудь приличное. Потому что дорог было, конечно, много — что хорошо, — но все они были чужими дорогами. И чтобы по ним ходить, требовалось какое-нибудь знание местной жизни. А откуда его взять в двадцать два неполных года? В этом возрасте и у себя дома, где родился, учился и рос, мало кто в жизни по-настоящему понимает и знает толк, а уж в чужой стране с чужим языком, с чужими законами, обычаями и реалиями… Чёрт ногу может сломать, не только молодой эмигрант без стажа работы и без какого бы то ни было общечеловеческого опыта.

И Горбун подёргался поначалу в приступах энтузиазма, поупирался лбом в разные непроходимые стенки, пока запал насчёт европейских стандартов и прочей дребедени у него не пропал. А без запала стал Горбун совершенно естественно изнывать, не зная, куда себя деть и приткнуть. Растерялся он от переизбытка дорог и упал духом.

Хотя язык он освоил быстро, имея нормальные более или менее мозги и хороший слух, взятый им от матери. Она когда-то тоже и слух имела, и голос, и закончила консерваторию. Но родила близнецов — Горбуна и Шизофреника — и голос у неё безвозвратно пропал. Не потому что родились у неё горбун и шизофреник. Они обычными младенцами без особых примет родились. Единственно что, оба ногами вперёд шли. Один за другим. Кстати, может быть, это что-нибудь и символизировало. Для тех, кто понимает. А болезни их проявились примерно к пятнадцати годам, после чего уже стали прогрессировать.

Нет, голос у роженицы пропал потому, что роды выдались трудные и продолжительные, и она так громко и так долго орала во время схваток и прохождения двоих детей по родовым путям, что навсегда повредила себе голосовые связки. Возможно, конечно, что было это как-нибудь и не совсем так, но так потом говорили. И это было похоже на правду, поскольку и сейчас голос её похрипывал, как у курильщицы, а она никогда не курила и даже в молодости за компанию не пробовала, испытывая к табачному дыму отвращение. А слух музыкальный, конечно, у неё остался. Трудные роды на слух её не повлияли.

И она, вместо того, чтобы петь в опере главные партии, как ей все профессора и преподаватели предсказывали, вынуждена была идти преподавать в музыкальную школу теорию музыки и сольфеджио, что и сделалось её основной профессией на долгие годы и что давало ей средства к жизни. Причём неплохие в условиях советских зарплат средства — она оказалась неплохим педагогом, и к ней часто обращались, чтобы подготовить кого-нибудь к поступлению в музыкальное училище или в консерваторию, естественно, за отдельную плату.

А сыну её, Горбуну, слух для другого, значит, пригодился. Он им пользовался, изучая, к примеру, иностранный язык и вообще, получая любую информацию. Поэтому то, что он на сегодня знал, он почерпнул не из книг — единственная книга, которую Горбун прочёл в жизни и не запомнил, была «Колобок». Всё узнанное он где-нибудь когда-нибудь услышал. По радио, по телевизору, от знакомых, от учителей, от преподавателей торгового колледжа, который успел окончить перед отъездом тоже практически на слух. И чужой язык он слухом уловил без особых усилий. А вот что с этим языком делать, как его полезно использовать, кроме как в редких случаях с местными жителями коротко разговаривать и тот же телевизор смотреть, было ему не совсем понятно.

Образование его торговое капиталисты не признали — сварочное образование отца признали, а его нет, — куда пойти учиться, он не знал и не шёл никуда. Ждал, когда пошлют куда-нибудь принудительно. Но его пока никуда не посылали, и он получал пособие и слонялся по городу в поисках на свою жопу приключений.

В супермаркетах по мелочи подворовывал. Не как другие, профессионально ворующие на заказ всё — от ноутбуков до верхней одежды, — а так, скуки ради. Поскольку не взять совсем ничего, когда всё лежит и никем не охраняется, было как-то глупо и противоестественно. И он брал что-нибудь нужное или ненужное, клал в тележку, потом направлялся туда, где не было видеокамер наблюдения, на ходу прятал взятое в рюкзак, лежавший тут же, на тележке, открыто, накладывал в тележку то, что собирался купить, и шёл к кассе. И за всё, что лежало в тележке, платил, а за то, что в рюкзаке — нет. И никто, ни разу не попросил его открыть рюкзак и показать, что там в нём содержится. Горбуна сильно раздражало, что это им даже на ум не приходило. Раз лежит рюкзак сверху. Он понимал, что если бы кому-то пришло на ум заглянуть в рюкзак, ему пришлось бы плохо, и тем не менее раздражался.

По вечерам выходных дней он выходил в люди — в русское кафе или на русскую дискотеку. Но не танцевал там. Не попалось ему ни одной девицы, явно желавшей с ним танцевать. А получать от ворот поворот он не хотел. Не любил он получать от ворот повороты. Поэтому он толкался среди бывших сельских парней — выходцев из немецких поселений Казахстана и деревень Сибири, — выпивал с ними, разговаривал, прикидывался, что ему в их обществе нормально, что он им друг, товарищ и брат.