Маргерит Юрсенар - как текучая вода

• Название: как текучая вода
• Автор: Маргерит Юрсенар
• Жанр: Историческая проза

---

За ужином царило уныние. Дон Мигель сидел уставясь на скатерть, ему казалось, что он чувствует на себе взгляд донны Валентины. Как всегда, она не ела ничего, кроме фруктов, овощей и трав, но этим вечером ей словно бы трудно было взять в рот и эту пищу. Анна не прикоснулась к еде и не проронила ни слова.

Дон Мигель, которого ужасала мысль о сидении взаперти у себя в комнате, предложил выйти подышать воздухом на эспланаду.

С наступлением сумерек поднялся ветер. Земля в саду растрескалась от зноя; узкие, поблескивающие лужицы болот гасли одна за другой; ни одна деревня не светилась огнями; над густой чернотой гор и равнины поднимался прозрачно-черный купол неба. Небо, алмазное, хрустальное небо, медленно вращалось вокруг полюса. Все трое, запрокинув голову, смотрели вверх. Дон Мигель гадал, что за злосчастная звезда всходила в его знаке, знаке Козерога. Анна, должно быть, думала о Боге. Валентина, возможно, вспоминала Пифагорову музыку сфер. 

Она сказала: 

— Сегодня вечером земля вспоминает...

Голос ее был чист, как звук серебряного колокольчика. Дон Мигель вдруг засомневался: не лучше ли было бы поделиться своими тревогами с матерью? Подыскивая слова, он понял, что ему не в чем признаваться. 

И потом, здесь была Анна.

— Вернемся в дом, — тихо сказала донна Валентина.

Они повернули обратно. Анна и Мигель шли впереди; Анна приблизилась было к брату, но он отстранился; казалось, он боится заразить ее какой-то болезнью.

Донна Валентина несколько раз останавливалась и опиралась на руку дочери. Она дрожала под своей накидкой.

Донна Валентина медленно поднялась по лестнице. Дойдя до второго этажа, она вспомнила, что забыла на скамейке в саду платок из венецианских кружев. Дон Мигель пошел за платком; когда он вернулся, донна Валентина и Анна уже разошлись по своим комнатам. Он передал платок через камеристку и ушел к себе, не поцело­вав руку матери и сестре, как делал обычно. 

Дон Мигель сел за стол, даже не сняв плаща, подпер подбородок рукой и всю ночь пытался думать. Мысли его вертелись вокруг какой-то неподвижной точки, словно мотыльки вокруг лампы, и он не мог остановить их. Самое главное от него ускользало. Среди ночи он забылся сном, но неглубоким: он сознавал, что спит. Наверно, та девушка околдовала его. Она ему не нравилась. Вот у Анны кожа была намного белее.

На рассвете в его дверь постучали. Только тогда он заметил, что в комнате уже светло.

Это была Анна, тоже вполне одетая. «Рано же она встает», — подумал он. Ее встревоженное лицо показалось дону Мигелю таким похожим на его собственное, что он подумал, будто видит свое отражение в зеркале. 

Сестра сказала: — Мать лихорадит. Ей очень плохо. Вслед за сестрой он вошел в комнату донны Валентины. Ставни на окнах были закрыты. Мигель едва разглядел мать, лежавшую на огромной кровати; движения ее были вялыми, она казалась не спящей, а, скорее, оцепеневшей. Тело было горячим и дрожало, как будто на нее все еще дул ветер с болот. Служанка, просидевшая ночь у постели донны Валентины, отвела их в амбразуру окна.

— Госпожа болеет уже давно, — сказала она — Вчера ее охватила такая слабость, что мы подумали, будто она отходит. Сейчас ей лучше, но она чересчур спокойна, это плохой признак.

Было воскресенье, и Мигель с сестрой пошли к мессе в замковую часовню. Там служил священник из Агрополи, человек грубый, часто невоздержанный в питье. Дон Мигель, винивший себя в том, что предложил накануне прогуляться по эспланаде, в губительной вечерней сырости, уже высматривал на лице Анны свинцовую бледность, признак лихорадки. На мессе еще присутствовали несколько слуг. Анна горячо молилась. 

Они причастились. Губы Анны вытянулись, чтобы взять облатку; Мигель подумал, что это похоже на поцелуй, но тут же отогнал от себя эту мысль, как кощунственную. 

 Когда они шли обратно, Анна сказала: 

— Надо ехать за врачом. 

Через несколько минут он галопом скакал в Салерно.  

Свежий воздух и быстрая езда изгладили следы бессонной ночи. Он скакал галопом навстречу ветру. Это опьяняло, словно борьба с противником, который все время отступает, но не сдается. Порывы ветра отбрасывали его страхи, как складки длинного плаща Вчерашние бредовые видения уносились прочь, сметенные вихрем молодости и силы. Возможно, приступ лихорадки у донны Валентины окажется неопасным и скоро пройдет. И вечером лицо матери будет прекрасным и безмятежным, как всегда, Подъезжая к Салерно, он пустил коня рысью. Тревога снова овладела им. Кто знает, а вдруг от лихорадки, как от проклятия, можно избавиться, передав ее кому-то другому, и он, сам того не ведая, заразил мать? 

Дом врача пришлось искать долго. Наконец недалеко от порта ему показали неказистый на вид дом в тупике, наполовину оторванный ставень хлопал на ветру. Он стукнул дверным молотком, выглянула полураздетая женщина и, размахивая руками, спросила всадника, что ему угодно; ему пришлось рассказать все в подробностях, повышая голос до крика, чтобы его услышали. Другие женщины стали шумно выражать сочувствие незнакомой больной. В конце концов дон Мигель уразумел, что мессер Франческо Чичинно на воскресной мессе. 

Молодому человеку предложили подождать и вынесли на улицу табурет. Воскресная месса закончилась; мессер Франческо Чичинно в длинном докторском одеянии мелкими шажками шествовал по мостовой, стараясь ступать на самые гладкие камни. Это был маленький старичок, настолько чистенький, что производил впечатление новизны и безликости, как не бывшая в употреблении вещь. Когда дон Мигель назвал себя, врач стал рассыпаться в любезностях. После долгих колебаний он наконец согласился ехать на крупе лошади. Но попросил позволения сперва перекусить. Служанка вынесла ему из дома ломоть хлеба, густо намазанный маслом; потом он очень долго вытирал пальцы.

 Полдень застал их на болотах. Для конца сентября погода стояла необычайно жаркая. От почти отвесно падавших лучей солнца у дона Мигеля слегка помутилось в голове, мессер Франческо Чичинно также чувствовал себя неважно.

Потом, у чахлой сосновой рощицы, протянувшейся вдоль дороги, лошадь дона Мигеля шарахнулась в сторону, увидев гадюку. Дону Мигелю показалось, будто он слышит чей-то смех, но вокруг не было ни души.

— Пугливая у вас лошадь, монсеньор, — заметил врач: ему захотелось нарушить тягостное молчание. И добавил, повысив голос, чтобы дон Мигель расслышал: — Отвар из гадюки — тоже целебное снадобье. 

Женщины с тревогой ждали врача. Но мессер Франческо Чичинно был так скромен, что его присутствия никто особенно не заметил. Он пустился в пространные объяснения насчет сухости и влажности, а затем предложил пустить кровь. 

Из разреза вытекло совсем немного крови. У донны Валентины снова случился приступ слабости, который был еще сильней, чем первый, и из которого ее удалось вывести с большим трудом. Анна стала просить мессера Франческо Чичинно попробовать какое-нибудь другое средство, но маленький доктор сокрушенно развел руками.

— Это конец, — прошептал он. 

Донна Валентина услышала — как у всех умирающих, слух у нее необычайно обострился — и обратила к Анне свое прекрасное лицо, на котором все еще сияла улыбка. Служанкам показалось, что она шепчет:

— Ничто не кончается.

Жизнь в ней угасала на глазах. На огромной кровати под балдахином ее хрупкое тело, обернутое простыней, выглядело длинным, как статуя святой на каменном надгробии. Маленький доктор притаился в углу, словно боясь помешать Смерти. Пришлось прикрикнуть на служанок, наперебой предлагавших разные чудодейственные зелья; одна собиралась смочить лоб больной кровью расчлененного живьем зайца. Мигель снова и снова умолял сестру выйти из комнаты.

Анна надеялась, что святые дары принесут облегчение, но донна Валентина приняла последнее причастие, не выказав никаких чувств. Она попросила проводить домой священника, который давал ей бесконечные наставления. Когда он вышел, Анна со слезами преклонила колена у постели матери. 

— Матушка, вы оставляете нас 

— Тридцать девять раз я видела зиму, — едва слышно прошептала Валентина, — тридцать девять раз видела лето. Этого довольно.

 — Но мы еще так молоды, — сказала Анна. — Вы не увидите, как Мигель добьется славы, не увидите моего... 

Она хотела сказать, что мать не увидит ее замужества, но самая мысль о нем вдруг ужаснула ее. Она осеклась.

— Вы оба уже так далеко от меня, — негромко произнесла Валентина.

Все подумали, что она бредит. Но она все еще узнавала детей: Мигелю, также стоявшему на коленях у ее ложа, она протянула руку для поцелуя. И сказала: 

— Что бы ни случилось, вы не должны ненавидеть друг друга,

— Но мы любим друг друга, — возразила Анна. 

Донна Валентина закрыла глаза. Потом сказала очень тихо:

 — Я знаю.