Илга Понорницкая - Улитка без панциря

• Название: Улитка без панциря
• Автор: Илга Понорницкая
• Жанр: Короткие истории

Жизнь в провинции в интерпретации Илги Понорницкой выглядит достаточно мрачной, иногда – почти безысходной. "Улитка без панциря" - автобиографическое повествование о собственной трудной жизни с тремя детьми. Повествование, которое отличает ясность и простота стиля, внимание к внутреннему миру человека, наблюдательность, стремление понять скрытые мотивы человеческого поведения. Автор рассказывает о себе прямо, без излишнего кокетства и претенциозности. Понорницкая не боится реальности, казалось бы, грубых бытовых деталей, но при этом ее тексты нельзя назвать грубыми, пошлыми или фиксированными исключительно на бытовой проблематике. Автору удается воссоздать внутренний мир ребенка, не обращаясь при этом к традиционному сюсюканью и сантиментам.

---

Однажды в магазине я увидела маму Светы Скворцовой с каким-то человеком. Пригляделась — это был папа Никиты Семчугова! Оба они были в стельку пьяны, и оба заботливо поддерживали друг друга, чтобы вместе не упасть. Им было не до того, чтобы глядеть по сторонам — не увидали бы знакомые, не стали бы болтать. Не рассказали бы жене — маме Никиты Семчугова. Да пусть рассказывают, им было все равно. Но как бы ни были они пьяны, мне показалось, что им было хорошо вдвоем. Никто больше им был не нужен. И я даже почувствовала зависть…

Дочери моей, Валентине, было 9 лет, когда она спросила у меня, как можно быстро и не больно умереть. Я бросилась к врачам — точь-в-точь, как моя мама много лет назад. В своей беспомощности я вдруг поняла, каково ей было в свое время, в мои 15 лет. Это на 6 лет больше, чем сейчас Вальке, и в то время я не делилась своими мыслями с родителями. Поэтому я взялась экспериментировать сама — в этом вся разница. Да еще в том, что Валька не восприняла мое обращение к специалистам как предательство. А я-то в свое время вообще перестала с мамой разговаривать. Наверно, с такими маленькими, как моя Валька, проще. Один из постулатов, на которых стоит ее мир, это «все, что делает мама — хорошо».

Психологи, психотерапевты, психиатры пошли вереницей через нашу жизнь. В системе социальных служб они передавали нас друг другу. Мне запомнилась одна, которая всех, даже шестнадцатилетних трудновоспитуемых парней, лечила сказками. Она укладывала всех в постельки прямо в джинсах и читала про каких-нибудь лисят.

От ее голоса глаза слипались — даже у меня, пока я ждала дочь за перегородкой.

Через час она будила своих подопечных, и те, благостные, молчаливые, шли по домам.

Другая сходу заявила, что Вальке к ней ходить не нужно, поскольку лечение надо начинать с родителей — то есть с меня. Она сказала, что при своих внешних данных я вполне могла бы найти себе достойную партию — даже с тремя детьми — и, вдобавок, стать известной и богатой. И коли уж ничем таким в реальности не пахнет, то у меня точно неладно с головой. Отсюда и дочкины проблемы.

Задетая за живое, я только собралась сказать ей, как тошнит меня от всяких там провинциальных звезд, которые ничего из себя не представляют. Сколько же народу готовы о них везде писать — да если бы в тех звездах была бы хоть малая искорка таланта, они бы стали уже известней, чем… Чем кто? Да если бы меня взялись так раскручивать, я бы уже давно… — хотела бы я ей сказать. И неожиданно для себя выпалила, что да, именно так все и обстоит, я только и мечтаю стать известной. И богатой тоже.

Чем плохо, в самом деле. Я ей сказала: мои сказки печатает городская детская газета, вы, может, видели?

— Мы их читаем с сыном, — сказала мне психолог.

— Так вот, — сказала я. — А я хочу. Вы знаете, что я хочу? Чтобы их выпустили отдельной книжкой, и с картинками — я даже знаю, с какими именно. А потом надо выпустить еще одну книжку, и еще. И чтоб за это платили деньги. А потом взять детей и вместе с ними уехать в какую-нибудь жаркую страну, где люди устраивают уличные карнавалы.

У психолога поднялись брови, я испугалась, что она подумает, что я не в себе, и стала оправдываться. Мол, может быть, это все в следующей моей жизни будет — карнавалы, или там, куда все попадают после смерти. А пока я должна пройти свой земной путь. Я, что ли, его придумала? Здесь все не по-нашему, да и вообще удачи самой себе желать нельзя, поскольку все женщины, которым удавалось развить свои таланты и добиться какого-то признания, расплачивались, в конечном счете, детьми. Это уж так — или все, или дети. И у кого-то они вовсе не рождались, а кто-то терял тех, что были. А мои дети для меня важнее всего, что только можно придумать.

— Нет, платить совсем не надо, — сказала мне психолог. — Это самая распространенная ошибка. На самом деле ни за что в этой жизни мы не должны платить. Знаешь, кто платит? Те, кто сам хочет платить. Кто думает, что без твоей платы высшим силам не обойтись. А на самом деле у них и так все есть. Они богаты, как тебе и не снилось. Не мучайся — ты можешь иметь что хочешь и не платить.

Из-за болезни дочка осталась на второй год. Но она маленькая, щуплая. И потом, в классе полно ее ровесников — она пошла в школу, когда ей не было семи.

Верховодит в этом классе Катя, дочь школьной уборщицы. Она следит, чтоб все сдавали деньги за мытье полов и чтобы никто не ходил без сменной обуви. Остальные смотрят друг за дружкой: все ли соответствуют этим разумным требованиям?

Валька, начитанная, любительница сказок, фантазерка, каких мало, принесла им то, чего им не хватало в этом классе. И теперь на переменах все к ней так и липнут. В этом классе дети гораздо проще. Я не знаю, почему так: в одной и той же школе…

Только один мальчик однажды подошел к Вальке и пребольно стукнул ее в плечо. Она изумленно подняла глаза, он приблизил к ней свое лицо и внятно произнес одно бранное слово.

На Валькином плече остался красно-фиолетовый синяк, заметно поднимавшийся над кожей.

Так, подумала я. И в этом классе надо с кем-то разбираться.

Фамилия мальчика была Камеев. Я машинально подумала: «Не сын ли? Хотя — вряд ли…» Но оказалось — сын.

— Все — из семьи, — оправдывалась передо мной учительница, боясь, наверно, что мы пойдем в милицию снимать побои. — Мальчишка смотрит на отца. Отец там очень грубый человек. Очень грубый, вы не представляете. Матери там достается от него. И сын ее уже ни в грош не ставит. Честное слово, все это из семьи — такое неуважение к женщинам, к девочкам… Вы думаете, он только вашу бьет? Мать говорит, сама не знаю, что мне с Витей делать. Все бесполезно. Он, знаете, кошек душит во дворе. Или жучков наберет полную банку, и потом давит, давит… Она мне говорит, мать-то его: я полагаюсь на вас. Хотите — ставьте двойки, хотите — бейте, я не против. Между нами, она очень несчастна. Как женщина. Вы понимаете?

— Муж алкоголик, — подыграла я.

— Совсем нет, — ответила учительница, довольная, что может удивить меня. — Вполне приличный молодой человек. Уже карьеру сделал — не помню, но, по-моему, он замдиректора на производстве… Но только, знаете, у них в семье… Бывает, что люди с самого начала ошиблись, может, им не надо было друг друга выбирать, а после уже не разведешься. И все как снежный ком, уже вся жизнь делается адом, для обоих, а ребенок — кто о нем думает, о ребенке…

Я слушала ее с любопытством.

— Вы знаете, он ведь наш выпускник, — сказала учительница.

Еще бы мне не знать. Мы с Андреем из одного класса. Мало того, мы с ним встречались еще в школе. «Ходили вместе», как это в то время называлось. И после школы тоже — «мы ходили». Не знаю до сих пор, почему не вышла за него. Наверно, потому, что Сережа был настойчивее. Андрей мне говорил:

— Ну, ты подумай, кто тебе дороже, кто тебя лучше понимает, с кем тебе будет хорошо…

А Сережка говорил:

— Посмотри на себя в зеркало. Кому ты будешь нужна, кроме меня! Где ты найдешь еще такого же придурка?

— Может, ты меня недооцениваешь? — поглядев попристальнее в зеркало, спросила я.

— Ну почему, — ответил он. — Вот один придурок, перед тобой. А больше ни одного такого нет.

Андрей остался у меня в памяти как необыкновенно мягкий и добрый человек. Даже не по-мужски как-то мягкий и добрый. Ну, кто сказал, что мы не должны расплачиваться за то, что мы решаем сделать!? И что другие не платят потом за нас!?

— Хотите, стукните его как следует, чтоб понял, как вашей дочке было больно, — предложила мне Валькина учительница. — Я не имею права такого допускать, но я закрою глаза, а его мама, она ведь говорила, что будет полагаться на меня…

— Я тоже полагаюсь на вас, — ответила я ей. — Как мама этого… Камеева. Родители не всегда должны вмешиваться в отношения детей. Вы как-нибудь уж разберитесь с этим мальчиком.

Люда Федотова, бывшая одноклассница, прибегает к Вале на каждой перемене. Все об этом знают. Люде теперь нет нужды таиться. В ее классе о моей дочери давно забыли. Им всем хватает Наташи Власовой, которую они все дружно чуть ли не каждый день уличают в очередной краже. Даже печальная Светлана присоединилась к карающему большинству, и теперь принята в коллектив.

После уроков мои две «кумушки» вместе идут к Люде, а вечером я захожу за дочкой в роскошную квартиру.

Девчонки встречают меня накрашенные так, точно обеим давно за пятьдесят и они задались целью с помощью туши и румян вернуть былую молодость.

Иногда за ними присматривает Людина бабушка. Она не мешает им делать, что хотят.