Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

• Название: Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
• Автор: Максим Оськин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4832-4

Наиболее пострадавшими от военных действийкатегориями населения, если не считать собственно погибших и раненных на войне (так называемые «кровавые потери»), стали военнопленные, на долгие годы оторванные от Родины, и беженцы прифронтовой зоны, вынужденные покинуть родные места. Дезертиры и репатрианты дополнили общую картину бедствий. Для России эти категории насчитывали миллионы людей, и потому невозможно обойти вниманием их трагическую судьбу в 1914–1918 гг., предвосхитившую трагедии Второй мировой войны.

---

В армиях союзников и противников также старались не прибегать к частым расстрелам по суду. Одно дело — застрелить бегущего с поля боя бойца в пылу сражения, и совсем иное — хладнокровно осудить его на расстрел уже по окончании столкновения. Поэтому для такого судебного решения требовались либо яркое и явное выражение вины (дезертирство из Действующей армии глубоко в тыл), либо неоднократное уклонение от боя.

Так, в Германии во время Первой мировой войны смертные приговоры выносились в случае перехода к противнику, оставления осажденной крепости или оставления поста перед наступающим врагом. Осажденных крепостей у Германии не было; единственное исключение — Летценский укрепленный район с центром в форте Бойен в кампании 1914 года. Летцен и не подумал сдаваться, сыграв важную роль в исходе Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года, выигранной немцами. Случаи перехода к противнику являлись единичными исключениями. Как пишет исследователь, «в итоге к смерти приговаривались только те солдаты, которые пытались повторно дезертировать, но и то это практиковалось далеко не во всех случаях. В итоге за все четыре года Первой мировой войны трибуналы вынесли только сто пятьдесят смертных приговоров немецким солдатам. Но из них казнены были всего лишь сорок восемь человек, все остальные были помилованы, а казнь была заменена тюремным заключением».[323]

Так как на фронте военное командование действовало более-менее успешно, то с мая 1916 года борьба с уклонистами стала переноситься далее в тыл. Следовательно, к делу борьбы с дезертирством подключались и гражданские власти. Ставка и командование военных округов просили губернаторов принять меры по проведению облав усилиями полиции. По задержании дезертиры немедленно доставлялись подлежащему воинскому начальнику, откуда они, как правило, отправлялись обратно на фронт, будучи переведенными в разряд штрафованных. Так, по всей России в июне 1916 года были задержаны 5239 нижних чинов без документов. И в то же время из маршевых рот до пункта назначения могли не доходить порой до двадцати пяти процентов всего состава.[324] В обстановке нараставшего наступления на Юго-Западном фронте эти цифры представлялись достаточно большими. Брусиловский прорыв требовал людей для своего развития, а намечавшееся вступление в войну Румынии — образование дополнительных контингентов для поддержки нового союзника.

Из указанных пяти с лишним тысяч задержанных солдат далеко не все являлись дезертирами, так как статистика была общей и учитывала всех, в том числе отпускников и солдат, направленных в тыл с разнообразными поручениями, от закупки фуража до передачи писем офицерскими денщиками и порученцами. Например, в Московской губернии за вторую половину 1916 года были задержаны не более семисот дезертиров: май — 85, июнь — 89, июль — 66, август — 88, сентябрь — 60, октябрь — 91, ноябрь — 113, декабрь — 99 человек. Тем не менее и эта цифра признавалась весьма грозной. В итоге Ставка требовала увеличения усилий по поиску дезертиров. Телеграмма из штаба Минского военного округа московскому губернатору от 22 ноября 1916 года гласила: «Наштаверх признает крайне необходимым вновь организовать самые тщательные осмотры деревень и городов для сыска и направления в армию всех самовольно отлучившихся и уклоняющихся нижних чинов… Прошу принятия самых широких мер для производства тщательных и частных облав для приведения в исполнение требований наштаверха. О результатах облавы прошу срочно уведомить меня… Начштаб генерал-лейтенант Мориц».[325]

Соответственно, воинские начальники также обязывались сотрудничать с гражданскими властями в деле розыска и поимки уклоняющихся от службы солдат. При всем том инициатива командования не ограничивалась, даже поощрялась. Затухание боевых действий на всех фронтах, кроме Румынского фронта, осенью, позволило удвоить деятельность военных и гражданских властей. Штабы фронтов и армий заваливали подчиненные инстанции соответствующими инструкциями. Например, приказом по Особой армии от 8 октября 1916 года за № 108 предписывалось: «Приказываю командирам частей о всех пропавших без вести нижних чинах доносить по возможности безотлагательно, вслед за их исчезновением, выяснить обстоятельства такого исчезновения назначением по горячим следам дознания, а также непосредственно от себя входить в сношение с подлежащими полицейскими и воинскими начальниками о розыске без вести пропавших нижних чинов на их родине, в месте их приписки или в месте последнего жительства. В случае установления признаков самовольной отлучки или иного преступного деяния безотлагательно сообщать подлежащим губернаторам на распоряжение о лишении семейств отлучившихся казенного пайка».

Окончание активных боев на Юго-Западном фронте позволило в полной мере применить в зоне ответственности главко-юза ген. А. А. Брусилова те же меры, что уже были созданы для бездействовавших с июля месяца Северного и Западного фронтов. Бичом атакующих частей оставалось массовое уклонение отдельных солдат непосредственно от сражения. В масштабах фронта это уклонение исчислялось уже тысячами людей. Непрерывное движение в войсковых тылах резервов, лазаретов, меняющих исходные позиции корпусов, рабочих команд, кавалерии и артиллерии, создавали некий организационный хаос, в котором люди могли достаточно легко затеряться.

Поэтому в ноябре 1916 года и на Юго-Западном фронте были образованы особосборные команды нижних чинов армий фронтов, предназначенные для задержания солдат, бродяжничавших в войсковых районах и районе общего тыла фронтов. Очевидно, что таких «бродяг» насчитывалось значительное количество, раз для их поимки создавались специальные воинские команды. И опять-таки налицо «внутреннее дезертирство», выражающееся в том, что боец находится внутри системы Действующей армии, на фронте. Однако вдали от передовых окопов, а значит, и от личного участия в бою, угрожающем жизни человека.

Разумеется, что эти команды должны были ловить и явных дезертиров. Дабы не перегружать боевые подразделения ненужным элементом, все задержанные солдаты передавались в переменный состав этих команд, а затем — в исправительные роты. Именно здесь уклонистов «перевоспитывали», и наверняка этот процесс являлся болезненным, раз люди находились среди тех солдат, что их, собственно, и задерживали (понятно, что в состав таких особосборных команд входили лишь наиболее испытанные солдаты, верные властям). Наконец, после проведенной с уклонистами и дезертирами соответствующей работы их передавали в запасные батальоны фронта, откуда они уже отправлялись в свои части.[326]

Увеличение масштабов дезертирства в конце 1916 года проходило на фоне усиления контрмероприятий, предпринимаемых военными властями, в связи с упорядочением общей позиционной обстановки. Тем не менее психологическое разочарование итогами кампании 1916 года, оцениваемое не с точки зрения общекоалиционной стратегии истощения противника, а с позиций понесенных армиями Юго-Западного и Румынского фронтов громадных потерь (не менее 1 200 000 чел.), оказалось столь велико, что количество дезертиров возрастает. Дж. Скотт подметил, что существенный рост данной тенденции как обыденной формы классового сопротивления, свидетельствует о переводе такого сопротивления на качественной иной уровень: «Если речь идет о нескольких браконьерах, поджигателях или дезертирах — это, конечно, еще не классовая борьба. Но если такое становится устойчивым стереотипом социального поведения, то очевидно, что подобное явление имеет прямое отношение к классовому конфликту».[327] Вскоре грянет Февральская революция, а за ней и Октябрь — явное выражение классовой борьбы.

Видя усиление масштабов уклонения от воинской службы, войсковое командование также пыталось оказать влияние на понижение дезертирства посредством смычки с тылом. Зимой 1916–1917 гг. взаимодействие между военными и гражданскими властями, при доминировании первых достигло своего максимума. Если же учесть, что Ставка все более и более властно вмешивалась в дела всей страны, то необходимо признать, что милитаризация общества и государства шла по нарастающей. Потому-то «военный коммунизм» Советской республики и диктаторские режимы белых правительств в период Гражданской войны психологически воспринимались легче, нежели это могло бы быть достигнуто без предварительной «подготовки сознания» широких масс российского населения Первой мировой войной.

В начале 1917 года военные власти вновь просили Министерство внутренних дел усилить облавы на дезертиров. В качестве первопричины здесь выступала необходимость пополнения Действующей армии. Так как сил полиции уже не хватало, министр внутренних дел направил письма командующим военными округами о содействии местным полицейским властям в деле проведения облав.[328]