Михаил Осоргин - Вольный каменщик

• Название: Вольный каменщик
• Автор: Михаил Осоргин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—239—00627—X

Талантливый представитель литературы русского зарубежья Михаил Осоргин (1878–1942), как и многие русские люди его поколения, прошел через страдания, искусы, выдержал испытание войной, революцией, политикой и в дебрях и соблазнах учений, течений и направлений XX столетия нашёл свой собственный путь.

Своим путём идёт и герой вышедшей в Париже в 1937 г. повести Осоргина «Вольный каменщик» Егор Егорович Тетёхин. Тетёхин — истинно русская душа, воплощение лучших народных качеств, тихий герой, борец против зла, опора немощным и угнетённым

Серьёзный пласт повести — художественно-философское осмысление масонства.

В книгу входят и рассказы, написанные Осоргиным в эмиграции.

---

К жизни новой Егор Егорович готовится бестрепетно и даже в сиянии надежд. Как-нибудь жить надо; ну вот, попробуем жить так, а там увидится. Сидят же другие на земле и ещё похваливают. Свои огурцы и свой укроп. И воздух всегда чистый. Конечно, реже будут встречи с братьями по ложе, и особенно жаль, что не придётся забегать в аптеку Руселя. Этот превосходный человек поднёс Егору Егоровичу целый короб всяких необходимых медикаментов, и на каждом пакетике, на каждой коробочке, даже и на пузырьках надпись, включённая в треугольник. Вот милая душа! А брат Дюверже осведомился, не предполагает ли брат Тэтэкин оклеить стены своего загородного замка обоями lavables[114], что практично и не будет стоить дорогому брату ни одного сантима. Ведь какой славный человек, а на вид — скопидом и деляга. Страховой агент, узнав, что Егор Егорович не может больше делать взносов по страхованию жизни, научил его, как можно, правда — с основательным убытком, извлечь одновременный доход из прежней аккуратности, так что Егору Егоровичу кое-что отчислилось, и эта сумма забронирована им теперь на чёрный день. Вообще все устраивается сравнительно благополучно, и здоровье держится. Пятьдесят три года — ещё не старость. Вот Лоллию Романовичу уже под семьдесят, и главное — слабоват. Это старость, слов нет!

Окинув взором хозяйственное разрушение, Егор Егорович садится на корточки перед чемоданом и начинает усердно забивать свёрнутыми в комочек носками оставшиеся свободными места; потом из вкладного ящика создает второй этаж, куда прежде всего укладывает вынутый из чехла летний костюм, затем чесучовые панталоны и прочие остатки минувшей благополучной жизни.

Vitriolum

Visila inferiora Terrae Rectificando invenies Occultum Lapidem verae Medicinae[115]

Лежащая перед нами повесть о вольном каменщике представляет собою попытку автора изобразить, как простой человек может правильно ощутить и принять идею строительства Соломонова храма. Бывший почтовый чиновник Егор Тетёхин отесал грубый камень, придав ему кубическую форму, пригнал свой камень к подобным же камням братьев Жан-Батиста Руселя и Себастьяна Дюверже и тем самым положил основание Храму просвещённого человечества. Попутно в той же повести миру вольного каменщика противополагается, мир профанный в лице смешной Анны Пахомовны, её неинтересного сына и особенно крайне развращённого молодого человека Анри Ришара. Для стройности повести автор ввел в неё живописную фигуру старого масона Эдмонда Жакмена (иррациональное в познании) и несчастного судьбою профессора биологии Панкратова (тип рационалиста). Самой повести придан тон добродушной шутливости, не исключающей, мыслей возвышенных, а также разоблачено немало масонских тайн, что должно вызвать справедливое негодование в заинтересованных кругах.

Некоторым препятствием к профанации тайн Братства вольных каменщиков является спорное положение о несуществовании конечной истины, лежащее в основе масонского адогматизма. Так, например, герой повести, Егор Егорович, не может, конечно, не относиться с глубоким уважением к достижениям науки, но имеет и свои мнения. Любуясь ковром весенних цветов (тюльпаны, гиацинты, жонкилии, нарциссы, фиалки, анютки, желтофиоли…) и желая при том доставить удовольствие профессору, он спрашивает тоном почтительного ученика:

— Вот вы, Лоллий Романович, все знаете. А почему цветы цветут и пахнут по-разному?

— По-видимому, для привлечения разных насекомых, необходимых для опыления.

Вопрос дополнительный (тем же тоном невинности, но с запутавшейся в усах хитрецой):

— Так. А не просто — ради красоты?

— Красота — условное понятие, и выдумали её мы.

Егор Егорович умолкает и притворяется грустным. И однако, если красоту выдумали мы, то почему бы нам не придумать для неё и иное объяснение? Потому цветы бывают разной окраски, разной формы и разных запахов, что им это так же приятно, как приятно Егору Егоровичу на них любоваться; они и чувствуют по-разному, и дышат, и любят, и наслаждаются жизнью. И чудак тот человек, который этого не видит. Тот человек — бедняжечка!

— А что такое закон природы, Лоллий Романович?

— Я бы сказал, что это условный вывод из большого ряда опытов и наблюдений.

— А если ошиблись?

Лоллий Романович сидит на льдине и откалывает кусочек:

— Значит — ошиблись, и нужно продолжать опыты.

Профессор знает все, Егор Егорович не знает и сотой доли. Легчайшее движение воздуха шевелит вырезной лист акации, посаженной и выращенной вольным каменщиком. В наступившем молчании Егор Егорович откатывается мыслями в недавнее, когда другой человек, тоже старик, но по-иному учёный, толковал ему тайный смысл зеленеющей ветки на могиле мастера Хирама:

— Эта ветка, дорогой брат, есть символ преемственности жизненной энергии, которую и сама смерть уничтожить не может.

И вот умер старый учитель, а речи его остались в шелесте прекрасного дерева.

Приводим эти разговоры как образчик приёмов, которыми пользуется автор для иллюстрации руководящей идеи повести: противопоставления профанного разума — посвящённому познанию вещей.

Когда же сумерки отнимают у цветочного ковра яркость его красок, Егор Егорович, сладостно зевнув, говорит:

— Ну, я, пожалуй, пойду и зажгу лампу. Закусим, и я на боковую, а вы, верно, ещё почитаете; хочу завтра перебросать компостную кучу.

И пока мирным сном спит вольный каменщик, рядом свершается великое таинство. Согретая за день влага земли растворяет соли кислот. Тонкий белый корешок, захлёбываясь, сосет молоко матери и посылает вверх по каналам. От напряжения лопается бутон, развёртывая и разглаживая мятые шёлковые платочки, охорашивая усики и всяческую наводя красоту: прилетевшая ночная бабочка пьет нектар и осыпает жёлтую пыльцу на жадный пестик. Суждено красоте умереть, обеспечив жизнь красоте новой. На земле, над землей, под землей снуют, летают и роются дети природы, окружённые её заботами, ею созданные и её создающие; Natura naturans — Natura naturata*. Перед её любовью дуб равноценен душистому колоску, и нет для неё ничтожного, обойдённого её вниманием, как нет ничего мёртвого, в чем в самый момент смерти не зарождалась бы новая жизнь.

— Откуда происходят все вещи?

— Из одной и единой Природы.

— Сколько в ней областей?

— Четыре главнейших: сухость, влажность, жар и холод, четыре простейших качества, от коих происходят все вещи.

— Дай мне идею Природы!

— Она невидима, хотя действует видимо, ибо она лишь дух летучий, присутствующий в телах и их одушевляющий духом вселенским, который в масонстве учебном олицетворён почтённой эмблемой Пламенеющей звёзды.

— Что же такое Природа?

— Божественное дыхание, центральный и вселенский огонь, оживляющий все, что существует.

Над колбой зелёного стекла склонился Великий Алхимик с загрубевшими от огня пальцами, в одежде, прожжённой кислотами, обросший мохом и сединой. Рушились без видимой пользы девять тысяч опытов, и стольким же предстоит обмануть мудреца, владеющего тайной слова Vitriolum.

«Посети недра земли — и путём очистки ты откроешь Тайный Камень истинной Медицины».

Обомшалый Алхимик нагнулся и подбросил топлива в пламя печи. Ни единый мускул не дрогнул на его морщинистом лице, когда с треском лопнула колба. Потревоженный Егор Егорович перевернулся было на другой бок, но, услышав клохтанье кур, учуявших утро, открыл глаза и принудил себя встать.

Жизнью в природе, на дешёвом маленьком участке земли (А мир так велик! А чудес в нем так много!) — заканчивается без всяких дальнейших событий лежащая перед нами повесть о вольном каменщике. Со старым профессором он живет в полном мире, хоть и разные характеры. Сказать по правде — считаны дни Лоллия Романовича, но ведь не описывать же, как это произойдет; от описания печального автора воздерживается. Первым овощем созрела редиска (Raphamis sativus minor, семейство крестоцветных). Сочная, в меру горька, без единой червоточины, она принесла Егору Егоровичу немалую радость.

— Кушайте редиску, Лоллий Романович, она освежает и возбуждает аппетит, а вам надо поправляться.

За завтраком говорили о новом способе засевания пустынь при помощи аэропланов, а также о кофейных плантациях, ещё о борьбе с налётами саранчи. Лоллий Романович — теоретик, а Егор Егорович норовит заниматься практическим хозяйством: копает, сажает, пропалывает и прочее. Саранчи, впрочем, под Парижем нет. Кроме того, профессор дал следующее полезное указание:

— Имейте в виду, дорогой Тетёхин, что применение трактора в сельском хозяйстве дает значительную экономию рабочих рук.

— Да ведь что же, Лоллий Романович, у нас особой потребности в этом нет. Хотя, конечно, очень интересно.

Первой из роз расцвела «мисс Эллен Вильмо», розовая красавица. Красногрудка вывела троих птенцов и принялась учить их лётному делу. Сначала, жулики, сидели хохлатыми орлами, затем попривыкли, а к концу и не угонишься за ними. Даже профессор смотрел часами и улыбался. Потом цвели цветы летние. Потом зацвели осенние. Был сбор семян. Копали картошку (копал Егор Егорович, а профессор изложил краткую историю проникновения картофеля в Европу и почему нельзя её называть корнеплодом). К сожалению, потом пошли дожди, это уже в сентябре. Домик в общем оказался обитаемым и в дурную погоду.