Маркс Тартаковский - Человек — венец эволюции?

• Название: Человек — венец эволюции?
• Автор: Маркс Тартаковский
• Издательство: Знание
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1990
• ISBN: 5-07-001497-8

Происхождение жизни теряется во тьме веков прошедших тысячелетий. Как, возникнув сначала в виде мельчайших бактерий, она затем создала венец своего творения — человека разумного? Да и венец ли это? Автор предлагает читателю познакомиться с его гипотезой биологической направленности эволюции, — «неизбежной случайности» — и исторического процесса.

http://znak.traumlibrary.net

---

Но зачаточный хобот есть и у тапира и является как бы развитием знакомого нам кабаньего пятачка, используемого, собственно, уже на манер хобота.

Необходимо ли половое, чрезвычайно сложное размножение, если клеткам, составляющим многоклеточный организм, присуще деление?

Но простейшие, делясь миллиарды лет, так и остались простейшими. Во всяком развитии неизбежны две стороны: наследственность и изменчивость. Дети должны быть подобны родителям (не разрушать достигнутое в ходе развития вида), будучи уже несколько иными (не топтаться же на месте!). А что если природа распределила эти обязанности по разным полам: женский несет по преимуществу фактор наследственности, стабильности, мужской пол — фактор изменчивости, развития? На мужчинах (самцах) природа как бы экспериментирует, пробует разные возможности.

Но если это так, «слабый пол» как раз отнюдь не слаб, но представляет прочнейшее основание для всякого рода проб и экспериментов, производимых природой с «сильным полом», видимо, лабильным и податливым… Оба фактора сливаются в детях, проявляясь опять же в зависимости от пола ребенка.

Таким распределением ролей можно, вероятно, объяснить большую среднюю продолжительность жизни, вообще выживаемость женщин, тогда как рекордные достижения в силе, выносливости все же принадлежат мужчинам; общий интеллектуальный уровень образованных женщин выше, чем уровень сравнимой категории мужчин, — тогда как талант, тем паче гениальность, более сродни мужчинам…

В интеллектуальных семьях меньше рождаемость?

Зато выше выживаемость детей. И вообще приведенный ранее пример Эрнста Майра, «корифея современной систематики», как именуют его в — специальных трудах, не слишком корректен с научной точки зрения хотя бы потому, что биология человека во многом перекрывается его социальностью. Так что сопоставление «интеллектуальности» вне каких-то абсолютных критериев (а они немыслимы) и плодовитости вне всеохватывающей статистики (рождаемости, выживаемости, пороков развития, снижающих рождаемость в следующих поколениях) никак не характеризует эволюцию вида гомо сапиенс, тенденцию к вырождению, к понижению интеллектуального уровня.

Мутации в сумме подобны рассыпавшемуся типографскому шрифту?

Но можно показать, что «рассыпанный шрифт» складывается в «связный текст» хотя и случайно, но не сразу, а в ходе последовательных операций: отбираются простейшие логичные структуры (как бы легко произносимые слоги: па, ут, де…), отметаются естественным отбором неудобные сочетания (как бы непроизносимые: рщт, нмвт…); «гармоничные» сочетания далее соединяются между собой во все более сложные (ут+ро, ма+ма…) и так далее…

Словом, правоверному дарвинисту есть чем парировать. Но мы тут же обрушили бы на него очередную лавину вопросов — прежде всего логических, не связанных напрямую с уровнем современных знаний.

Если тот же слоновий хобот является в некотором роде высшей стадией кабаньего пятачка, то почему же нет переходных форм? Почему живая природа представлена не плавно перетекающей из одной формы в другую, более совершенную, а наоборот, дискретными, изолированными, нерушимыми биологическими видами?

Почему вообще палеонтологи не находят в ископаемых остатках промежуточных форм, если природа, по Дарвину, постоянно экспериментирует, ошибается и отбрасывает все неудавшееся? Эволюция жизни налицо, а следов постепенного изменения, развития никаких. На всяком производстве, (тем более если речь идет о методе «проб и ошибок») горы брака. Где они в данном случае?..

Если отобранные природой «двухбуквенные сочетания» складывались друг с другом в «четырехбуквенные» с очередным последующим естественным отбором, то есть постепенно, то как же быть в этом случае с наглядными быстрыми изменениями — с той же акселерацией?

Если «сильный пол» несет потомкам приспособительную изменчивость, как же обходятся без него многие растения и беспозвоночные, даже некоторые позвоночные животные (найденные виды ящериц)? Партеногенез, девственное размножение, происходит вовсе без участия самцов, а ведь встречается он, как видим, и у сложноорганизованных форм…

Ответ на один вопрос ставит все новые вопросы. И выход появляется лишь тогда, когда возникает некая более общая теория, вовсе не отменяющая естественный отбор, борьбу за существование, но открывающая вместе с тем какие-то пока смутно угадываемые нами фундаментальные основы жизни. Для появления такой обобщающей теории уже есть предпосылки. Мы на исходе XX века уже многое знаем и даже умеем: вспомним хотя бы генную инженерию — оперативное вмешательство в молекулярные наследственные структуры. Но далеко не все понимаем. Мы похожи на ребенка, свободно щелкающего выключателем, зажигающего и гасящего свет, но не понимающего, что при этом происходит.

Что это будет за теория, мы пока не знаем. Но с большой долей вероятности можем догадаться, в какой «системе координат» она примется рассматривать феномен жизни. Ламарк, дитя самоуверенной эпохи Просвещения, склонной сложное тут же сводить к простому, рассматривал живой организм, по сути, как механическую систему. Отсюда и чрезвычайная роль в его рассуждениях внешних факторов (высота деревьев способствует вытягиванию жирафьей шеи), упражнений, которые ведут будто бы не только к развитию органов, но и к передаче благоприобретенного фактора потомкам, тогда как бездействующий орган слабеет и атрофируется.

Для Дарвина (в эпоху промышленного переворота в Европе) живой организм — прежде всего энергетическая система; ему требуется «топливо» — пища. Отсюда «борьба за энергию», поиск и настигание добычи, стремление самому избежать участи жертвы — словом, постоянная и неизбежная борьба за существование со всеми ее жестокостями и эксцессами, что не исключает иногда взаимопомощи и взаимовыручки животных, диктуемых опять же целесообразностью, прихотями естественного отбора…

Сегодня ключом к раскрытию законов живого служит информатика, вышедшая из недр практической кибернетики, но давно уже сбросившая тесную скорлупу. В самом деле живой организм характеризуется определенной структурой, упорядоченностью, иначе говоря, информацией, противостоящей неупорядоченности, хаосу.

Древо жизни

Совокупность всего живого на Земле, от сотворения до наших дней, мы привычно называем древом жизни. А почему, собственно, древо? Почему не куст? Звучит ничуть не хуже: куст жизни… Иначе говоря, жизнь предстает в этой метафоре многокорневой системой, все веточки и побеги которой так или иначе равноценны.

В самом деле, не равноценны ли перед «природы вечным ликом» насекомое с его удивительными инстинктами и млекопитающее, моллюск с его необычайно развитым мозгом (осьминог) и шимпанзе, да хоть бы и сам человек? Французский мыслитель-интуитивист, лауреат Нобелевской премии Анри Бергсон вообще ставил инстинкт выше интеллекта. Он писал: «Интеллект характеризуется природным непониманием жизни. Наоборот, инстинкт отливается по форме жизни. В то время, как интеллект трактует все вещи механически, инстинкт действует, если можно так выразиться, органически. Если бы пробудилось спящее в нем сознание, если бы он обратился вовнутрь на познание, вместо того чтобы переходить во внешние действия, если бы мы умели спрашивать его, а он умел бы отвечать, он выдал бы нам самые глубокие тайны жизни… Существуют вещи, которые интеллект способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет их искать».

У пчелы нет разума, но инстинкты обеспечивают с максимальной надежностью весь цикл ее существования. Тогда как интеллект на каждом шагу заводит человека бог весть куда. Разум подавляет в нас инстинкты; они не сочетаемы с интеллектом: «То, что есть в инстинкте существенного, не может выразиться в интеллектуальных терминах и, следовательно, не может быть анализировано». Человеку суждено, по Бергсону, быть отброшенным в процессе эволюции, как некогда динозаврам, а до них — трилобитам и панцирным рыбам. Ни малейших преимуществ нам не дано, напротив. «В общем, эволюция старается идти, насколько возможно, в прямом направлении, но каждое специальное развитие представляет круговой процесс. Как вихри пыли, поднятые пролетевшим ветром, живые существа вращаются вокруг самих себя, отставая от великого потока жизни».

Поток этот слепо стремится вперед; все, что ни возникает на мгновение в нем, тут же исчезает в очередном водовороте.

Тогда как «древо жизни» — метафора, позаимствованная нами из первой же ветхозаветной книги — «Бытие», — подразумевает единый ствол, развития с четким расположением на нем ветвей — пониже и повыше, с верхушечной точкой роста (термин ботаники); воздыманию ее к небу служат разом и ветви, и листья, и корни.