Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]

• Название: Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
• Автор: Татьяна Рожнова
• Издательство: Вита Нова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93898-005-4

Цель данной книги — рассказать о малоизвестном периоде жизни Натальи Николаевны после гибели Пушкина. Увидеть ее уже не женой, а вдовой поэта, противостоящей злословию света, матерью малолетних детей, по существу, одинокой среди родственников и друзей. Судьба потомков Натальи Николаевны, которым посвящена вторая часть книги, также до сих пор оставалась белым пятном.

Авторы определяют свой жанр как документально-художественное повествование. Они не навязывают своего мнения — просто выстраивают в хронологическую цепочку факты, документы, письма, фотографии, которые в таком сочетании говорят сами за себя.

Книга содержит более 600 портретов и фотографий, большая часть которых публикуется впервые, а также неизвестные до сих пор материалы из личных архивов потомков Натальи Николаевны.

Реальная жизнь реальных людей захватывает, ведет за собою и не отпускает от начала и до самого конца книги. С ее страниц встает сама эпоха. Пушкинская эпоха. И эпоха ПОСЛЕ Пушкина.

---

Иногда проявления «внимания» ко вдове Поэта были чрезмерными и скорее назойливыми, чем сочувствующими. К числу подобных, несомненно, относятся суждения «обосновавшейся в Вене на зиму» Екатерины Дантес, писавшей брату Дмитрию:

«Вена, 5 января 1843 г.

Я начну с того, дорогой и добрейший друг, что пожелаю тебе хорошего и счастливого во всех отношениях нового года. <…>

Уже целую вечность я не получала вестей о вас, напиши мне о себе, о жене и детях. Видел ли ты Ваню, как здоровье Мари? Я давно жду от них писем. Как живет несчастный Сережа и его фурия?

Я имею иногда вести о сестрах через Нату Фризенгоф, которая их получает от тетушки Местр. Они здоровы, но я узнаю с сожалением, что более чем когда-либо они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для нее может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных. Смерть тетушки Катерины несчастье для них, потому что она отстраняла их, как только могла, от этого отвратительного общества Карамзиных, Вяземских, Валуевых, и она хорошо знала — почему.

Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая женщина. Она много бывает в свете и придает большое значение тому, чтобы занимать там хорошее положение; она права, так как в конце концов она австрийка, обожает Вену, как я Францию!

Мой муж уехал в Эльзас 23 числа прошлого месяца. Он был вынужден туда поехать, потому что недавно он был избран членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, вместо отца, ушедшего в отставку. Этот внезапный отъезд меня очень огорчил; отсутствие Жоржа не будет длиться и трех недель, но нам обоим кажется, что это ужасно долго, и мы считаем часы и минуты. Но через несколько дней этому конец! Вот как думают и говорят супруги через шесть лет после того, как они поженились. Барон просит передать тебе привет, а я целую вас от всего сердца, тебя и всех твоих»{769}.

В своей книге о матери А. П. Арапова писала:

«Силою обстоятельств Наталья Николаевна понемногу втянулась в прежнюю светскую жизнь, хотя и не скрывала от себя, что для многих это служит лишним поводом упрекнуть ее в легкомыслии и равнодушном забвении»{770}.

На возвращении Натальи Николаевны «в прежнюю светскую жизнь» Екатерина Ивановна Загряжская особенно активно настаивала в свои последние дни, когда, по-прежнему живя в Зимнем дворце, она уже не могла передвигаться сама и ее возили в кресле.

По словам Араповой, Наталья Николаевна «…не в силах была устоять деспотическому влиянию тетушки, настаивавшей на принятии любезных или лестных приглашений и не допускавшей даже мысли об отклонении чести появления во дворце. А император часто осведомлялся о ней у престарелой фрейлины, продолжая принимать живое участие в ея судьбе, интересуясь изданием сочинений Пушкина, входя в материальное положение осиротелой семьи, и выражал желание, чтобы Н. Н. попрежнему служила одним из лучших украшений его царских приемов»{771}.

17 января 1843 года

Графиня Долли Фикельмон — камер-фрейлине Екатерине Федоровне Ти-зенгаузен. Из Вены в Петербург.

«…По-видимому, г-жа Пушкина снова появляется на балах. Не находишь ли ты, что она могла бы воздержаться от этого? Она стала вдовою вследствие такой ужасной трагедии и ведь она была ее причиною, хотя и невинною»{772}.

Как подчас легковесно и бездумно срываются с уст слова осуждения!..

Словно это не она, обладавшая даром прорицательницы, которую за это еще смолоду называли «Сивиллой Флорентийской», впервые встретившись с Натальей Николаевной вскоре после того, как Пушкины переехали из Москвы в Петербург, записала в своем дневнике:

«1831. 21 мая. Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая, — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, — глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, — взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства.

1831. 25 октября. Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь (на балу у Фикельмонов. — Авт.) впервые явилась в свете; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое — ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное; я еще не знаю, как она разговаривает, — ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, — но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестает быть поэтом в ее присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, все возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете.

1831. 12 ноября. Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике — эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется, и весь ее облик как будто говорит: „Я страдаю“. Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу — быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!»{773}.

30 января 1843 года

Из письма П. А. Плетнева:

«…Остаток вечера я с Вяземским провел у Н. Пушкиной. Это был канун смерти ее мужа, почему она и не поехала на придворный бал…»{774}.

Л. Н. Спасская отмечала, что вдова Поэта как в день его смерти, так и в «один из дней недели, именно пятницу (день кончины Пушкина — пятница, 29 января) <…> предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела». И этому обету Наталья Николаевна следовала всю свою жизнь.

В начале 1843 года была выполнена авторская копия портрета Натальи Николаевны кисти Вольдемара Гау.

Князь П. А. Вяземский — Н. Н. Пушкиной.

«…Все семейство благодарит Вас за присылку портрета, который в общем понравился, но в том портрете, который я ношу в сердце, более сходства»{775}.

Впоследствии этот портрет хранился в подмосковном имении Вяземских — Остафьево, в так называемой «карамзинской» комнате, в которой были сосредоточены все пушкинские реликвии, подаренные князю вдовой Поэта еще в феврале 1837 года.

Хранился там и бюст Пушкина работы скульптора Витали, и картина Александра Алексеевича Козлова «Пушкин в гробу», заказанная Вяземским. Созданию картины предшествовал рисунок, выполненный Козловым с умершего Пушкина в его квартире на Мойке 30 января 1837 года.

13 февраля 1843 года

Иван Николаевич Гончаров — брату Дмитрию из Ильицыно.

«Я получил твое письмо, дорогой, добрый Дмитрий, с бумагой, касающейся моей сестры Геккерн. Я просто в восторге, что познакомился с ее содержанием. Таким образом, дело совершенно ясно, и я тебе очень советую, когда ты будешь ей писать, вложи в свое письмо копию с этого документа и приложи перевод на французский язык, чтобы семейство хорошенько ознакомилось с тем, что там говорится. Тем самым ты поставишь преграду всяким требованиям, которые могут быть ими предъявлены и которые не будут соответствовать тому, что написано в документе»{776}.

Иными словами, речь идет о состоянии дел гончаровского майората, которые к тому времени находились в упадке.

«Этот документ» — отповедь семьи Гончаровых «семейству» Геккерн на их уловки и притязания.

Письмо было послано через мать, Наталью Ивановну. Надо полагать, что и остальным Гончаровым была известна его суть.

Очевидно, пришла пора сказать этим господам по-русски…

«Перевод на французский», по настоянию брата Ивана, прилагался.

19 февраля 1843 года

В конце зимы 1843 г. в Тригорское пришло ностальгическое послание младшего брата Поэта.

Лев Сергеевич Пушкин — П. А. Осиповой.

«19 февр. 1843. Одесса.

Если бы наши недостатки могли извинять наши ошибки, моя лень, конечно, оправдала бы мое молчание, но поскольку я чувствую себя решительно виноватым, то прошу у Вас чистосердечно и покорно прощения.