Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]

• Название: Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
• Автор: Татьяна Рожнова
• Издательство: Вита Нова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93898-005-4

Цель данной книги — рассказать о малоизвестном периоде жизни Натальи Николаевны после гибели Пушкина. Увидеть ее уже не женой, а вдовой поэта, противостоящей злословию света, матерью малолетних детей, по существу, одинокой среди родственников и друзей. Судьба потомков Натальи Николаевны, которым посвящена вторая часть книги, также до сих пор оставалась белым пятном.

Авторы определяют свой жанр как документально-художественное повествование. Они не навязывают своего мнения — просто выстраивают в хронологическую цепочку факты, документы, письма, фотографии, которые в таком сочетании говорят сами за себя.

Книга содержит более 600 портретов и фотографий, большая часть которых публикуется впервые, а также неизвестные до сих пор материалы из личных архивов потомков Натальи Николаевны.

Реальная жизнь реальных людей захватывает, ведет за собою и не отпускает от начала и до самого конца книги. С ее страниц встает сама эпоха. Пушкинская эпоха. И эпоха ПОСЛЕ Пушкина.

---

…Все сегодняшнее утро я ездила по Москве с визитами. Расстояния здесь такие ужасные, что я едва сделала пять, а в списке было десять. Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву… Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточают комплименты»{965}.

В марте 1856 года Наталья Николаевна вместе с дочерьми возвратилась в Петербург, а на лето поселилась с ними на даче, где отдыхал у нее брат Иван Гончаров с женой Марией Ивановной. К тому времени супруги Гончаровы уже 18 лет прожили вместе. Имели двух сыновей и двух дочерей, но семейного счастья так и не было.

Наталья Николаевна, сопереживая им обоим, писала Ланскому:

«…Бедный мальчик, у него столько забот и страданий. Он и его жена — оба превосходные люди, каждый имеет большие достоинства и самые лучшие намерения, но, увы, Ване надо было бы другую жену, а ей другого мужа. Это две половинки яблока, которые не подходят друг другу. Жаль их бедных, а чем поможешь. Да сжалится над ними бог»{966}.

26 августа 1856 года стал днем коронации императора Александра II, хотя торжества по случаю его восшествия на престол начались еще в январе. (На одном из таких придворных балов дочь Пушкина, Наталья Александровна Дубельт, познакомилась с немецким принцем Николаем-Виль-гельмом Нассауским.)

В день коронации императором был издан Манифест, разрешающий декабристам вернуться из сибирской ссылки. — Закончилось их 30-летнее изгнание.

В тот же день указом императора П. П. Ланской был назначен начальником Первой гвардейской кавалерийской дивизии и оставался в этой должности до 23 апреля 1861 г.

Так уж совпало, что день коронации 26 августа — «Натальин день» — и семейные торжества Ланских (27-го — день рождения Натальи Николаевны) совпали с государственными.

Кстати, любопытная деталь о делах государственных и о поэзии. В том же году Наталья Николаевна извещала П. В. Анненкова о том, что она преподнесла императрице только что вышедшее издание произведений Пушкина, заметив: «Императрица при мне перелистывала книги, повторяя наизусть известные ей стихотворения…»{967}.

8 января 1858 года

Сын Натальи Николаевны, 25-летний Александр Пушкин, женился на племяннице Петра Петровича — 19-летней Сонечке Ланской, которая, осиротев, с конца 1844 г. вместе с братьями Павлом и Петром воспитывалась в семье Ланских.

А. П. Ланская писала об этом:

«…Соня была круглая сирота; мать знала ее с самаго детства, изучила ея тихий, кроткий нрав, те сердечные задатки, из которых вырабатывается редкая жена и примерная мать <…> Одним словом, этот брак являлся для матери исполнением заветной мечты <…>

Дней за десять до свадьбы явился священник Коннаго полка, в котором брат служил, и объявил, что он отказывается совершить брак из-за родственных отношений <…> Мать тотчас же поехала к своему духовнику, протопресвитеру Бажанову, и вернулась страшно разстроенная. Он подтвердил ей, что это правило установлено вселенским собором, и сам митрополит не властен дать разрешения. Жених и невеста были как громом поражены. Оставался один исход — прибегнуть к власти Царя, воззвать к его состраданию и милосердию.

Мать так и поступила.

Ей представился случай лично изложить императору Александру Николаевичу историю этой юной, пылкой любви, изобразить разбитое сердце невесты на самом пороге желаннаго счастья, и он отнесся сочувственно к обрушившемуся на них удару. Прокурору Св. Синода, графу Толстому было высочайше поручено уладить это дело…»{968}.

В том же году было улажено и еще одно дело, тянувшееся 10 лет, — денежные претензии Дантеса к семейству Гончаровых были отклонены. Опека, учрежденная над детьми и имуществом Пушкина, вынесла решение, что «претензия Геккерна в данное время в уважение принята быть не может». Очевидно, опекуны учитывали не только расстроенное положение дел гончаровского майората, но и тот факт, что Дантес, будучи назначен на несменяемую должность сенатора, получал при этом «30 000 франков жалования в год».

«Это очень хитрый малый», — высказался в адрес Дантеса Проспер Мериме.

Позднее, когда дочери Дантеса вышли замуж, его внук по линии старшей из них, Матильды-Евгении, — Луи Метман, вспоминал:

«Влиятельным сенатором Второй Империи Дантес поселился в Париже на улице Монтэнь, рядом с нынешним театром Елисейских Полей. Здесь он выстроил для себя и семьи трехэтажный особняк (№ 27). Нижний этаж занимал он сам, а два верхних были отведены его многочисленному потомству. Вся семья сходилась по меньшей мере два раза в день в столовой. Днем Дантес обыкновенно отправлялся в экипаже в свой клуб „Серкль Эмпериаль“ на Елисейских Полях, а вечера неизменно проводил дома в кругу семьи, часто развлекая молодое поколение рассказами о своей молодости. На летние месяцы вся семья переезжала в Сульц»{969}.

3 декабря 1858 года

В Москве от рака умерла поэтесса Евдокия Ростопчина.

Литератор Николай Васильевич Путята писал в некрологе: «7 декабря, на Басманной, у церкви святых Петра и Павла, толпился народ. Церковь была полна молящихся: совершался обряд отпевания усопшей графини Е. П. Ростопчиной. Она скончалась 3 декабря, после долгой, мучительной болезни, на 47-м году от роду. <…> Тело ее предано земле за Троицкой заставою на Пятницком кладбище, возле праха свекра ее, знаменитого градоначальника Москвы в 1812 году»{970}.

«В это же время приехали из Швейцарии две барышни, сестры Андреевы, — писал Н. И. Шатилов, — из которых старшая, Ольга Андреевна, была очень красивая девушка, большого роста, прекрасно сложенная, с прекрасным цветом лица, красивыми темно-карими глазами и темными пышными волосами. Она была настоящим олицетворением русской красавицы. Обе они до приезда в Москву воспитывались в семье тогдашнего русского священника. Это были внебрачные дочери графини Ростопчиной, известной писательницы и поэтессы, и Андрея Карамзина. Карамзин был потом женат на вдове Демидова Авроре Карловне и погиб геройской смертью во время Крымской кампании, заслужив от турок прозвище льва»{971}.

8 апреля 1859 года

На 68-м году жизни умерла хозяйка Тригорского Прасковья Александровна Осипова. А двумя годами ранее (2 сентября 1857 г.) умерла ее старшая дочь — девица Анна Николаевна Вульф.

А. П. Керн, по второму мужу Маркова-Виноградская, — П. В. Анненкову.

«9-е июня 1859-го г. С.-Петербург

Я вчера имела счастье, совершенно неожиданно, познакомиться лично с семейством Тютчевых, чего давно, давно пламенно желала. Они были так добры, что обещали доставить письмо к вам, и много мне об вас говорили, совершенно сообразно с тем впечатлением, которое на меня произвело наше знакомство. <…>

17-е июня, утро

Меня прервали, и я до сего дня не нашла времени свободного и расположения продолжить начатое письмо; <…> А еще я вспомнила одно словечко Крылова. Однажды он уснул в самый разгар литературной беседы. Разговор продолжался под храп баснописца. Но тут спор зашел о Пушкине и его таланте, и собеседники захотели тотчас же узнать мнение Крылова на сей счет; они без стеснения разбудили его и спросили: „Ив. Андреевич, что такое Пушкин?“ — „Гений!“ — проговорил быстро спросонья Крылов и опять заснул. <…>

4-е июля! Вот как! NB;

Я на днях видела брата Алексея Вульфа, который сообщил мне странную особенность предсмертного единственного распоряжения своей матери, Прасковьи Александровны Осиповой. Она уничтожила всю переписку с своим семейством: после нее не нашли ни одной записочки ни одного из ее мужей, ни одного из детей!.. Нашли только все письма Александра Сергеевича Пушкина…»{972}.

Далеко не все современники Поэта относились к его памяти с таким благоговейным почтением, увы… В том же 1859 году писатель Алексей Степанович Хомяков писал Ивану Сергеевичу Аксакову (1823–1886), в 1866 г. ставшему мужем Анны Федоровны Тютчевой:

«…Вглядитесь во все беспристрастно, и вы почувствуете, что способности к басовым аккордам недоставало не в голове Пушкина и не в таланте его, а в душе, слишком непостоянной и слабой, или слишком рано развращенной и уже никогда не находившей в себе сил для возрождения (Пушкин измельчал не в разврате, а в салоне). Оттого-то вы можете им восхищаться или лучше не можете не восхищаться, но не можете ему благоговейно кланяться»{973}.

Однако были и те, кому паломничество в места, где творил Поэт, наполняло душу горечью и печалью. Так, К. А. Тимофеев, посетивший в 1859 году сельцо Михайловское, писал:

«Мы вошли в прихожую, отворяем дверь в зал… нет, лучше бы туда я не заглядывал! К чему в нашем суровом, всеразрушающем климате романтические желания — побывать в той самой комнате, отдохнуть на том самом кресле, где сиживал Пушкин, где шла оживленная беседа его с друзьями, где он слушивал сказки своей няни… Мы слишком благовоспитанны, чтобы дорожить подобными пустяками; в нашей натуре, кроме лени, есть еще и практичность: мебель нам нужна в городе, в жилом доме, а не в пустыре, куда никто не заглянет; бревна нужны на мельницу, лес на дрова, а вовсе не на то, чтобы вовремя чинить историческую крышу. И вот через двадцать два года после смерти поэта крыша провалилась, балки перегнили, потолок обрушился, под стропилами, на перекрестке двух жердей, в углу сидит сова, эмблема мудрости, единственная поэтическая принадлежность, которую мы нашли в жилище поэта»{974}.