Соломон Волков - История культуры Санкт-Петербурга

• Название: История культуры Санкт-Петербурга
• Автор: Соломон Волков
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21606-2

Соломона Волкова называют «русским Эккерманом»: он приобрел известность своими опубликованными на многих языках диалогами с балетмейстером Джорджем Баланчиным и поэтом Иосифом Бродским, скрипачом Натаном Мильштейном и композитором Дмитрием Шостаковичем. За книгу о Шостаковиче Волков был удостоен Американской премии имени Димса Тэйлора, за книгу о Бродском – премии журнала «Звезда». «История культуры Санкт-Петербурга» была опубликована в США, Англии, Финляндии, Бразилии и Италии. Пресса отмечала, что это – первая всеобъемлющая история культуры великого города, на равных входящего в круг мировых столиц современной цивилизации: Вены, Парижа, Лондона, Берлина и Нью-Йорка.

---

Затем, отбросив тесак в сторону, царь схватился за лопату – и работа закипела. Так была заложена шестибастионная крепость с голландским именем Sankt Piter Bourkh, названная Петром, вопреки распространенному заблуждению, не в свою честь, а в честь своего небесного покровителя, святого апостола Петра. (При закладке крепости Петр зарыл в ее основание золотой ковчег с частью мощей святого апостола Андрея Первозванного, первым принесшего христианство в Россию.)

Другой легендарный образ, зафиксированный в появившейся вскоре после смерти Петра анонимной рукописи «О зачатии и здании Царствующего града С. – Петербурга»: орел, взлетевший во время закладки крепости над головой Петра, – точно так же, подчеркивал автор, как это случилось при основании Константинополя первым христианским императором Константином I Великим.

Современные историки к этим легендам относятся скептически, справедливо отмечая их очевидную пропагандистскую направленность. Петр I собирался провозглашать Россию империей (что он и сделал в 1721 году, вместе с титулом первого православного императора приняв наименование «Великий»). Императорские символы и параллели, особенно традиционная для русской истории параллель с «Новым Римом» – Константинополем, были для него очень важны.

На самом деле самого Петра в день основания города даже не было на Заячьем острове! Первыми работами на этом маленьком клочке земли (около 750 метров в длину и 360 в ширину) руководил один из ближайших петровских сподвижников и будущий губернатор Петербурга, Александр Меншиков. К цитированным ранее пушкинским строкам теперь тоже предъявляются фактические претензии: оказывается, не такой уж «пустынной» была местность. Недалеко был расположен шведский город Ниен, а на противоположном берегу – людное рыбачье село.

Ясно одно – сам Заячий остров был действительно необитаемым заболоченным местом, на котором, вероятно, никто никогда и не заложил бы будущей имперской столицы, если бы не воля одного человека – царя Петра.

Что двигало им? Что привело к столь странному выбору, позднее осуждаемому бесчисленными критиками? (Они вполне убедительно доказывали, что по причинам географическим, климатическим, стратегическим, коммерческим и, наконец, национальным в устье реки Невы было не место не только столице России, но и вообще сколько-нибудь крупному городу.)

Ответ, вероятно, коренится столько же в психологии царя Петра, сколько в объективной политической и экономической ситуации России начала XVIII века.

Родившийся в 1672 году 14-м ребенком царя Алексея из династии Романовых, Петр, став после смерти своего слабоумного брата Ивана единоличным монархом в 1696 году (а фактически получив власть в 1689 году), унаследовал огромную, отсталую, средневековую страну. Она нуждалась в коренной перестройке, а следовательно, в максимальном расширении контактов и торговли с Западом. Россия была готова к правлению царя-реформиста. Она только не ожидала, что этим новым царем окажется человек с характером и привычками Петра.

Петр вырос очень высоким и сильным человеком: без труда сворачивал в трубку серебряную тарелку или перерубал рулон сукна на лету. Он был неутомим, энергичен, деловит, любознателен. Ему нужны были просторы, морской воздух. Все это вполне совпадало с нуждами просыпавшейся России, давно боровшейся за выход к морям, столь манившим перспективами выгодной торговли с иностранцами.

Но, разумеется, никто из русских бояр – элиты родовитых советников, окружавших юного царя, не ожидал, что Петр примется за дело с такой неистовой страстью, попирая все приличия и обычаи предков. Московским царям полагалось величаво восседать в Кремле на роскошном троне, а не подражать в манерах и привычках голландским шкиперам или ремесленникам.

Петр оказался удивительным монархом. Казалось, он знал все и умел все. Уже в молодости он в совершенстве овладел 14 ремеслами, в том числе токарным, плотницким и сапожным. Считал себя хорошим хирургом. Рассказывают, что после Петра остался целый мешок с выдернутыми им зубами: Петр обожал практиковаться как дантист, приводя в ужас своих придворных. Но особенно царь любил работать на постройке кораблей и считался прекрасным корабельным мастером. (Спуск на воду каждого нового корабля был поводом для грандиозной коллективной попойки; в этом случае Петр, обычно скупой, не жалел денег.)

Петр был соткан из противоречий и парадоксов. Он мог быть веселым, ласковым и милостивым. Но он также был страшен в гневе, часто непредсказуем и беспощадно жесток, лично пытая своих политических врагов. Ему пришлось бороться за власть и за жизнь. Варварские сцены, вроде восстания стрельцов в Москве в 1682 году (когда они на глазах юноши Петра растерзали и вздели на пики многих его родственников), наложили мрачный отпечаток на его характер. Вероятно, с этого времени Петр приобрел нервный тик, который так пугал впоследствии его собеседников.

Но доминирующим качеством Петра была его уверенность в собственной правоте и непогрешимости, ощущение себя – всегда и везде – абсолютным сувереном своих бесправных подданных. Любое его желание должно было исполняться мгновенно – неважно, какой ценой.

Петр – вопреки мнению многих позднейших историков – любил Россию, ее талантливый народ, ее могучий и красочный язык, русские обряды и еду, особенно щи. Но он ненавидел русскую грязь, лень, воровство, бородатых и толстых русских бояр в тяжелых одеждах. И он ненавидел древнюю русскую столицу Москву, в которой когда-то чуть не погиб и в которой ему постоянно виделись заговоры, подлинные и мнимые.

Моментами Петр мог казаться простым, искренним и доступным человеком. Но он также ощущал себя демиургом, божественным актером, сценой которого была не только Россия, но и вся Европа, и больше: недаром канцлер граф Головкин, приветствуя провозглашение Петра «Великим», говорил о России, вышедшей под руководством императора «из тьмы неведения на театр славы всего света».

Петр вел себя вызывающе, размашисто, демонстративно. Эта демонстративность преобладает во всех его действиях. Более того, для Петра смена формы была не менее важна, чем смена содержания. По-видимому, он был убежден, что первое часто определяет второе. Это убеждение Петра стало составной частью всей будущей петербургской культуры.

Петр насильно постриг бороды боярам, заставив их плясать западные танцы на учрежденных им по парижскому образцу «ассамблеях». Он переодел (и, конечно, перевооружил) армию на западный манер, дал ей новый флаг и ордена, изменил старый русский алфавит и шрифт и за три года до основания Петербурга, в 1700 году, привел русский календарь в соответствие с европейским. Все это было призвано подчеркнуть приход в Россию в буквальном смысле «Нового Века».

Но с наибольшей силой самодержавное своеволие Петра, его русский максимализм и его любовь к демонстративному, символическому жесту проявились в самом своевольном, драматическом и символическом действии царя – основании Петербурга. Обросшая задним числом множеством толкований и обоснований, идея построить новый город именно тогда, так и там, где он был построен, была на самом деле решением несметно богатого, отчаянного – и до тех пор удачливого! – карточного игрока пойти ва-банк, на удивление России и цивилизованному миру.

Но сама идея созревала, разумеется, постепенно. Первый толчок к революционной для России концепции города был получен юным Петром, видимо, еще в Москве, где он пропадал в Иностранной слободе, в которой жили немецкие, шотландские и французские ремесленники, купцы и наемники на русской службе.

Окончательный имидж идеального города, который не имел бы ничего общего с грязной, сонной и опасной Москвой, где его враги прячутся по кривым улочкам, сложился у Петра во время путешествий по Европе, в особенности по Голландии. Сначала ему виделось что-то вроде Амстердама: чистый, аккуратный, сравнительно небольшой, легко просматривающийся город на воде, с зелеными деревьями, отражающимися в городских каналах. Но затем идеи Петра стали более грандиозными. Его город будет парить как подлинный орел: он будет и крепостью, и портом, и гигантской судоверфью, и реальной, а не игрушечной моделью для России (и витриной для Запада).

Я хочу подчеркнуть: именно витриной, а не окном. Знаменитое сравнение Петербурга с окном в Европу принадлежит не Петру, а итальянцу Франческо Альгаротти, употребившему его в своих «Lettera sulla Russia»[3] в 1739 году. Петру такая фраза прийти в голову не могла уже хотя бы потому, что отношение его к Европе было двойственным. Не случайно Петр повторял: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». Ему, вероятно, гораздо больше пришлась бы по душе формула, отчеканенная Пушкиным почти 100 лет спустя: «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, – при стуке топора и при громе пушек».