Мария Пуйманова - Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти

• Название: Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти
• Автор: Мария Пуйманова
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.

Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.

Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.

Вступительная статья и примечания И. Бернштейн.

Иллюстрации П. Пинкисевича

---

— Остановите! Стой, черт возьми! Да что он — глухой? Поворачивай, едем обратно.

Шофер затормозил, но не решался повернуть. Не снимая рук с руля, он обернулся к пассажирам и доказывал, что должен соблюдать расписание и продолжать рейс, иначе будет еще больше беспорядка. В автобусе, кроме рабочих Казмара, были и другие пассажиры. Шофер опасался, что они потребуют деньги обратно. Крестьянка с корзинкой объявила, что ее ждут дома маленькие дети. Какой-то деревенский парень заорал:

— Будет болтать. Мы проголодались. Езжай, Тонда!

Ему ответил взволнованный голос:

— Постыдитесь! Там катастрофа, а вы…

Ондржей не стал ждать конца споров. Машина еще не успела остановиться, как он соскочил и побежал вниз, к Улам. Несколько казмаровских рабочих ринулись вслед за ним. Кто бы мог сказать, что допотопный автобус успеет так далеко отъехать за несколько минут.

Ондржей бежал во весь дух, он был взволнован, и ему хотелось, чтобы это событие оказалось серьезным и грозным, а не каким-нибудь пустяком, чтобы он поспел вовремя, чтобы был первым из всех пассажиров, бежавших теперь за ним. Его переполняла жажда действия. Быть может, и вам знакомо это острое и нездоровое любопытство, которое живет в человеке наряду с охотой помочь попавшему в беду; и то и другое срывается с цепи при сигнале бедствия.

На повороте Ондржей, все еще бежавший впереди других, махнул рукой в сторону Ул, оглянулся, замедлив бег, и что-то крикнул. Ветер отнес в сторону его слова, но жест не оставлял сомнений. Ондржей исчез за поворотом дороги. В Заторжанке у дверей уже стояли женщины с младенцами на руках и, сердито прикрикивая на старших детей, смотрели в сторону Ул, показывая на небо. Люди переговаривались на ходу, спеша к Улам; проехал автомобиль с какими-то американского вида пассажирами; свистели велосипедисты; на дорогу выбежала женщина и, заломив руки, убивалась, что теперь все останутся без хлеба. Казмаровцев, суеверных людей гор, чьи отцы видели, как огонь превращал в пепел целые деревни, охватил первобытный страх. Как это случилось, как только могло случиться!

Еще на пути к фабрике Ондржей, как и все, узнал, в чем дело. Это была месть. Страховые компании давно злились на заносчивую надпись у дверей отдела личного состава, а на прошлой неделе Хозяин опять выгнал какого-то страхового агента. Компания, которую представлял этот агент, подкупила кого-то из местных жителей, и он поджег улецкую фабрику с четырех концов.

Шепотом называли имя Мишкержика, одна женщина якобы видела его тут вечером. Его, мол, выпустили из больницы, он безработный, загубил на фабрике свое здоровье, места рабочего по двору не получил — такой человек легко может стать орудием в чужих руках, а если его поймают — пожалуйста, он душевнобольной.

Да что вы говорите, ведь он такой добряк, мухи не обидит! Просто произошло замыкание, и загорелась прядильня. Соседние здания уже поливают водой, и через несколько минут пожар будет потушен. Пожарники Казмара орудуют вовсю. Вот только проклятый ветер, западный ветер! Лишь бы пламя не перекинулось на другие корпуса! Искусственный шелк и хлопок — все вспыхнуло бы, как порох, тут у нас настоящая пороховая бочка.

Казалось, никто не одобрял тех немногих улечан, которые старались приуменьшить масштабы пожара. В толпе, устремившейся спасать фабрику, дававшую им хлеб, ревниво твердили, что бедствие огромно. Запах гари напомнил Ондржею костры с печеной картошкой времен его детства в Льготке, и ему показалось, что в воздухе потеплело.

Очутившись в Улах, Ондржей завернул за последний угол и увидел площадь, полную народу, и темно-коричневый дым над крышей прядильни. Сквозь дым виднелся яркий свет, противоестественный и страшный в полдень, взлетали снопы искр, как из паровоза ночью. Почти сразу Ондржей заметил изогнутую дугой струю воды, направленную на здание универмага, так похожего на пражский. Вода лилась уже за стеклами витрин и стекала на манекены, придавая им жалкий вид. Ондржею вдруг пришла нелепая мысль, что на этих стеклах останутся потеки. Общая картина бедствия, виденная им издалека, когда он был за Улами — огненная туча над Улами, подобная вулкану на картинке, — превратилась сейчас в близкую и живую суматоху. Огонь жег, чадил, шипел, обдавал жаром, как из печки, в толпе было тесно. Вдруг все стоявшие пригнулись и отступили: удар, треск и какой-то беззаботный звон, похожий на смех… и опять те же звуки. В передних рядах указывали на горящее здание. Нет, это не взрыв, это всего лишь окопные стекла лопнули от жара, и осколки полетели вниз, а дым повалил, словно радуясь, что выбрался из заточения.

«Ничего», — говорил себе Ондржей, чувствуя, как у него пересохло и першит в горле. Он все подвигался вперед, и ему уже совсем не хотелось, чтобы бедствие было грандиозным. Волнующая романтика дистанции окончилась. Ондржей двигался в толпе осторожно, чтобы не усиливать смятения, и ясно представлял себе, хотя давно не бывал в прядильне, место, где у стены стоит азотный огнетушитель. Это та боковая стена, на которую рабочие прикалывали вырезанные из журналов картинки. И никто не вспомнит об этом! Все потеряли голову. Но он-то, Ондржей, доберется туда!

— Где Хозяин? — как по уговору, спрашивали в толпе.

Взобравшись на табуретку привратника, Колушек выкрикивал своим пронзительным бабьим голосом:

— Каждый к своему цеху — таков приказ Хозяина! Сохраняйте спокойствие! Каждый к своему цеху! Берегите другие здания от огня. Только так удастся остановить пожар. Каждый к своему цеху!..

Ондржей машинально заметил торчащий хохолок на голове Колушека, обычно тщательно прилизанный.

В первом дворе Ондржей встретил двух рабочих с покрасневшими глазами, они волокли тюк хлопка. Какая-то женщина тащила в переднике охапку картонных шпулек, никому не нужных. Знакомая ткачиха, запыхавшись, бежала с тазом за водой. В такие тазы в обычное время работницы собирали из-под трепальных машин пряжу, прекрасное серебряное руно. Как давно это было! Горный западный ветер задувал во двор, выбивая из окна прядильни, сейчас больше похожего на жерло печи, веселое, красивое, страшное пламя.

Казалось, огонь много лет тлел украдкой и ждал своего часа, старый огонь земли. А может быть, всему виной была спичка, брошенная ребенком, или электрическая искра, которой играет двадцатый век. Огонь все-таки дождался своего часа. Произошло ли короткое замыкание или кто-то закурил, несмотря на запрет? Или это была все-таки месть? Огонь смеется над жертвами пожаров, его пламя обгоняет наш рассказ.

Брандспойты атаковали огненное гнездо, и маленькие языки пламени скорчивались, изгибались, шипели, опадали под залпом воды. Они взмахивали крыльями и перелетали в другое место, сами создавая ветер, который кормит их, не сдавались и снова росли, как драконово семя.

Тяжелая и мягкая, словно без костей, рука опустилась на плечо Ондржею, и в розовых отблесках огня, неприятных и неестественных днем, он увидел странного, осунувшегося человека, которого даже не сразу узнал. Человек нелепо раскрыл рот, и было непонятно, то ли он хотел засмеяться, то ли заплакать. Несколько шагов человек шел рядом с Ондржеем, который хотел пробраться в подсобное помещение к азотному огнетушителю. Теперь Ондржей уже сомневался в спасительной силе огнетушителя — ибо все выходит иначе, чем мы предполагаем, но все же мысль о нем владела юношей.

— И это, — сказал человек патетически, указывая на пожар, в шуме которого было что-то от работающей фабрики, — и это меня не миновало…

Что-то давнее и знакомое мелькнуло в его усмешке, когда он заговорил, и Ондржей узнал — мастер Тира!

— А склад не горит? — крикнул Ондржей звонким от волнения, срывающимся голосом. — Где Казмар? Не видели вы Горынека? Где все?

Тира, видимо, не слышал его из-за шума пожара или потому, что совсем ошалел от отчаяния. Грива огня развевалась на ветру; дикие вспышки чередовались с минутами ослабления, возникал своего рода ритм.

— Оставьте, ничего не выйдет, это судьба, — твердил мастер Ондржею, но тот не стал его ждать. Встреча с этим трусом, как часто бывает, лишь утвердила юношу в его намерении. Тира, бессильно махнув рукой, отвернулся от зрелища, которое разрывало ему сердце, и, что-то бормоча под нос, побрел по двору, пошатываясь, как пьяница, возвращающийся домой.

Погоди, я тебе покажу, как надо действовать! Исполненный презрения Ондржей пустился вдоль колеи к складу хлопка, примыкающему к подсобному помещению цеха, где, как он помнил, стоял азотный огнетушитель. Навстречу ему двигался вагон, куда второпях было свалено все, что попалось под руку. Ондржей едва успел отскочить, чтобы не попасть под колеса, он никак не думал, что сейчас, на пожаре, встретит движущийся вагон. Навстречу шли работницы с охапками хлопка — было похоже, что они переезжают куда-то и несут свои перины. Мужчины тащили мешки и ящики. Их одежда курилась. Они останавливались, задыхаясь, кашляли, снова хватали ношу и спешили дальше. Напряженные лица с покрасневшими глазами уходили от пылающего огня, а Ондржей приближался к нему.