Виталий Нестеренко - Лесная неделя, или Для чего человеку ружье

• Название: Лесная неделя, или Для чего человеку ружье
• Автор: Виталий Нестеренко
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

Повесть Виталия Нестеренко о городском мальчике Алеше, которого родители зовут Лесик. О его поездке с папой в лес на неделю.

---

Помолчали. И показалось, что лес тоже помолчал немного.

— Ну, а вообще, если сказать… — Алексей давно собирался об этом спросить, только случая не было. — Если сказать вообще, лес… он для чего?

Петрович даже остановился — так его вопрос огорошил. И сразу стало слышно, как в самой глубине леса кто-то мерно и беспрестанно тюкает по дереву.

— Слышь?

Алексей кивком подтвердил, что слышит.

— Ну-ка, побе́гли!

Алексей даже не успел сказать, что нельзя говорить «побе́гли», — до того стало некогда. Бегом по тропке, петлистой, как будто ей тоже некогда дорогу выбирать, лишь бы побыстрее пробраться меж деревьев.

Пробрались. Потом пришлось еще продираться сквозь густой кустарник. Он был колючим, цеплялся ветками за все, что можно. А впереди звучало настойчиво, даже как-то нахально: «Тюк-тюк… тюк-тюк…»

— Погоди, — Петрович опять, как при встрече с полосатиками, приложил палец ко рту.

Они пошли, совсем как индейцы, крадучись, вроде их снимают для фильма о приключениях отважного воина прерий и пампасов Чингачгука. «Тюк-тюк…» — звал их топориный, размеренный голос.

Вот и пришли. На полянке топорничал кряжистый, сутуловатый человек.

— Эй, Михалыч, опять ты с топором злобствуешь? — спросил сурово, как милиционер, Петрович.

Человек сразу перестал тюкать и повернулся к Петровичу. Алексею стало смешно: человек почти совсем старый, а вид у него, как у кошки, которая только сейчас что-то своровала.

— Эй, Михалыч… — позвал опять Петрович.

Михалыч сплюнул:

— Ну, чего тебе?

— Топор положь. Положь, говорю!

Алексей увидел, как Петрович быстренько ружье из-за плеча в руки перевел, очень быстро и со сноровкой. «Надо себе поучиться», — успел подумать Алексей. Успел, потому что дальше дела пошли быстрее. Быстро Петрович схватил топор, быстро отскочил назад, потому что тот самый Михалыч попытался увесистым поленом его ударить.

Тут Алексей и закричал:

— Эй, куда? Какое право человека бить?! — очень нескладно закричал; первые слова, какие попались, такие и закричал на Михалыча.

Тот оторопел — уж больно звонко раздался в тихом лесу возбужденный голос Алексея.

Много времени спустя, когда Петрович и акт написал, и топор запрятал, и выпроводил насовсем из леса Михалыча, Алексей наконец улучил момент для вопроса.

— Дядь Петрович, — спросил он, — лес для чего растет? Чтоб дерево было? Ага? Почему ж его рубить нельзя? Пусть не бесплатно. Пусть заплатит — и рубит. Я понимаю, почему вы этого Михалыча… Он же не заплатил…

— Не-е, не потому, — грустным голосом сказал Петрович. — Совсем нет. За плату или без нее — все равно лес губить нельзя… Редкостный он человек…

— Кто? — не понял Алексей.

— Лес… — повторил Петрович и повел Алексея по тропинке, ведущей круто в гору.

Они шли молча, только листва шумела и пели птицы. Так и пришли на взгорье. Здесь была граница: лес кончался и начиналось поле, шелестела спеющими колосьями пшеница. Петрович остановился:

— Видишь, хлебушек как спеет?

— Вижу, — сказал Алексей и понюхал. Пахло сдобным, горячим: солнце прокалило землю и пшеничные созревшие колосья.

— Лес его охраняет… Против холодного ветра осенями, а летний ветер тоже через лес просочится — и не такой страшный становится, не посушит хлебушко, вот как…

Алексей оглянулся. Лес стоял мощной, крепко сбитой стеной. И верно — ни зимой, ни летом его не прошибешь; хорошая, надежная защита.

— А что Михалычу будет за порубленное дерево?

— Который раз ему… Хватит. Теперь ему хорошая наказания будет!

— Петрович, — со вздохом сказал Алексей. — Нельзя так!

— Можно! И нужно! — сказал Петрович, сделав вид, что не понял, на что Алексей намекает. Алексей ведь имел в виду не наказание для Михалыча. Но что делать! Бывает же так, что люди не понимают друг друга…

Опять я хочу сказать

Насчет аптеки. Никогда не думал, что можно ночевать… на аптеке. Или — в аптеке? Вот уж когда никто не сможет сказать, как правильно. Даже сама классная, хоть она у нас и по русскому.

Вечером Петрович сказал:

— Теперь пошли ночевать на сеновал.

— Это как? — спросил я и подумал: «Сено-валом, все-навалом, смех да и только» — вот что подумал я, и мне захотелось домой. Там все понятно: пошли спать — это значит нормальная кровать. Мягкая, уютная. Спи сколько хочешь, пока в школу не поднимут.

— А вот так, — сказал Петрович, — самое лучшее дело — сеновал. Там же запах такой…

Мы взобрались по лесенке под самую крышу сарая, что стоял как раз напротив дома. Под крышей, как под сложенными ладошками, лежало сено, — это и был сеновал. Там шуршала, жила, пахла целая аптека — так сказал о нашей постели Петрович. Страшно понравилось мне готовиться к ночи без всяких разных простыней-одеял.

Петрович на ощупь (а может, и просто по запаху?) находил травинки и приговаривал:

— А вот ду́шица… ду́шица… да… от простуды она. Ну, и разные другие хворобы выводит.

— Хворобы — это что? — спросил я.

— Хвороба — это болезнь. Чи ты по-русски не понимаешь? Чему только вас в школе учат?

— А это что пахнет? — Я наугад выхватил из шуршащей, неугомонной своей постели первую попавшуюся травинку.

— Да то ж полынец! — радостно воскликнул Петрович и зашуршал, стал умащиваться поудобнее.

Я тоже попробовал устроиться поуютнее и представил себе наш дом: мама подходит к моей постели, одеяло поправит, что-нибудь ласковое скажет. И папа тоже… Хотя он сейчас, может, спит еще походнее, чем я. Где придется. Он такой, его работа приучила. И армия тоже.

— Чего примолк? — спросил Петрович. — Дремлешь?

— Не-а! — сказал я и нашел чабрец. Нашел и обрадовался. Папа сколько раз в степи за городом давал мне нюхать. Я его хорошо знал, потому и обрадовался: оказывается, чабрец не только у нас есть, и в лесу — тоже. Старый знакомый!

— Чабёр! — сказал потеплевшим голосом Петрович, и так мне это понравилось, что мы оба одинаково думаем насчет этой пахучей до вкусного травки, — я взял и пересказал Петровичу одну историю про чабрец. Мне ее папа рассказывал.

Давным-давно, в старину, уехал один человек далеко от дома и долго не возвращался. Его очень ждали дома, а он все не ехал и не ехал назад — забыл свой дом. Тогда послали к нему гонца и наказали, чтобы он, как придет, спел самую хорошую песню, но тот человек все равно не вернулся домой. Послали еще одного гонца и велели рассказать тому человеку, что никак не хотел возвращаться, какие красивые зори над рекой и как вообще хорошо живется в родном краю. Пошел гонец, рассказал, а тот опять не вернулся. И тогда послали третьего гонца и дали ему чабреца пучок. Пусть он, значит, даст понюхать, чтобы вспомнил человек, как пахнет родная степь и родная земля. Как понюхал человек чабрец — так сразу все вспомнил и вернулся домой.

Я рассказал, а Петрович молчит.

— Спите? — спрашиваю.

А он вздохнул и говорит:

— И откуда ты это знаешь?..

Мы помолчали. Я думал опять о маме, о том, где сейчас папа ночует, может, у него даже сена никакого нет, мало ли что…

Было слышно, как за дощатой нетолстой стеной тихо шумит лес. Птица какая-то крикнула. Но я не стал спрашивать у Петровича, что за птица. Пахло вкусно чабрецом, полынью, еще чем-то Я стал вспоминать чем; вспоминал-вспоминал и заснул.

Да так заснул, что разное-всякое приснилось. Бывает, что спишь-спишь, а ничего не приснится. Вспомнить даже нечего, как будто и не спал совсем. А тут такое приснилось — даже сам не знаю, какое…

Сон самый настоящий

После крика непонятной птицы — спросонья она, что ли? — Алексей больше ничего не помнил. Потому что сразу пошел цветной и широкоформатный сон.

Лес там был еще выше и гуще, чем настоящий. И через лес напрямик шел Алексей, а за плечом у него ружье. Настоящее. И не такое, как у Петровича, не старое, а совсем новое и со Знаком качества, как на конфетах «Птичье молоко», хотя Алексей больше признавал лимонные дольки в сахаре, пусть они и без знака.

Шел вроде бы Алексей один через лес, и радостно ему, потому что есть у него цель: надо найти и убить дикого зверя.

Шел вроде бы Алексей убивать зверя. Какого точно — он еще не знал. Знал только — зверюга будет что надо, здоровый, сильный и что наверняка — так это рога! Большущие, будь здоров!

Шел вроде бы Алексей, и сама собой пелась боевая песня хорошо вооруженного и ничего не боящегося человека.

«Там-тара-рам! Вот он идет, вооруженный человек! Там-тара-там! Бойся, жалобно вопи, зверь, тебе сейчас будет конец, прямо сразу будет конец. Еще в этой, еще в первой серии широкоформатного цветного фильма убьет страшного зверя отважный человек с качественным ружьем, бьющим без промаха. Да, без промаха!..»