Марина Струк - В тебе моя жизнь...

• Название: В тебе моя жизнь...
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

---

— Вы убили моего мальчика! Он был всем, что у меня было… Такой красивый, такой умный. Мое сокровище. А вы! Думаете, я ни о чем бы не узнала? О, у моего мальчика нет от меня тайн! — говорила баронесса. — Он все написал мне сразу же. Что вы не хороши собой, но за вами большие деньги и связи, что он намерен влюбить вас и жениться на вас любыми средствами. А потом он отказался от всего этого, считая, что неблагородно поступает с вами. Неблагородно! Нет, тут было иное! Я сердцем чувствовала, что это дурно кончится! Вы отняли его сердце, а потом и жизнь! Вы довольны, милочка? Довольны? Вы натравили на него своего брата и убили его!

— Позвольте, — вмешалась Марина, заметив, как побледнела Катиш, как крупные слезы побежали по ее щекам. Она стояла, потупив голову, не смея смотреть в глаза баронессе, и та, ощущая собственное превосходство, распалялась все более. — Соблаговолите не повышать голос в этом доме. Я не отрицаю вины Катерины Михайловны в причинах этой дуэли, тут уж не отнять. Но ваш сын тоже далеко не агнец. Он опытнее невинной девушки, что едва покинула стены пансиона, и прекрасно понимал, к каким последствиям могут привести его маневры в отношении нее, что у девицы есть брат, готовый вступиться за честь семьи, что в итоге и вышло. Так что умерьте ваш пыл, сударыня. Я ведь тоже могу заявить вам в лицо, что ваш сын убийца. Но разве эта маленькая месть вернет мне супруга? А вам? Разве эти слова вернут вам сына?

Баронесса не смогла сдержаться и разрыдалась, некрасиво и во весь голос, нагнулась к ридикюлю в поисках платка. Потом взглянула на Марину через вуалетку.

— Вы не понимаете, он был всем для меня! Для чего мне жить ныне? Для чего? Она забудет его через время, выйдет замуж, наплодит детей. А у меня не будет никого более! Никого! Разве это справедливо? Она будет счастлива, а он будет гнить в могиле!

Катиш глухо вскрикнула при этих словах и выбежала из комнаты. Марина не стала ее удерживать, прекрасно понимая ее состояние ныне. Жестокие слова, ранящие острее любого кинжала!

— Подать вам воды? — спросила она баронессу, жестом показывая, что той лучше присесть. Но та отвергла оба ее предложения, яростно покачав головой. — Послушайте, не стоит более тревожить девочку. Вам тяжело в это поверить, но она любила его и ныне страдает. Я знаю, что ее боль несоизмерима с вашей, но поверьте, она не меньше, ведь Катерина Михайловна потеряла не только любимого, но и родного брата. К чему сейчас выяснять, чья вина ощутимее? Вы потеряли сына, а наша семья потеряла мужа, брата и отца. И этого ничто уже не изменит… даже месть.

Некоторое время женщины молча смотрели друг на друга, а потом баронесса вдруг сделала низкий книксен и вышла из комнаты прочь, стремясь как можно скорее покинуть этот дом. Марина не стала ее останавливать, понимая, что та не желает ни минуты более провести здесь, в этих стенах. Она подошла к окну и проследила, как ее экипаж покидает подъезд усадебного дома и уезжает прочь по аллее, спустя минуту затерявшись из виду. После она прошла в свою половину и достала из несессера, что еще не успела разобрать суетящаяся Таня, толстую пачку писем, а после двинулась в комнату своей золовки.

Катиш лежала в постели, лицом в подушки. По ее подрагивающим плечам Марина поняла, что она плачет, и на миг легкая тень сочувствия к ее горю шевельнулась в ее душе. Но затем она снова ощутила тяжесть писем в руке. Переписка, ставшая началом конца. Конца ее тихой жизни. И чувство сострадания испарилось в тот же миг.

Будто почувствовав, что не одна в комнате, Катиш подняла заплаканное лицо на невестку. Они некоторое время смотрели друг другу в глаза, а потом девушка прошептала:

— Благодарю вас за то, что вы помогли мне тогда… в гостиной…

— Не благодарите, — отрезала Марина. — Я сделала это не для вас. Тем паче ныне, когда… Не благодарите, ибо я сделала это, потому что обещала заботиться о вас, и намерена выполнить свой долг.

Она быстро прошла к постели золовки и положила на подушку рядом с ней пачку писем, что так жгла ей руку сейчас, и отступила. Катиш посмотрела на них, а потом на Марину и слегка покраснела.

— D'aujourd'hui[563]. Вы так и не выучились писать его без ошибок, n'est-ce pas? Потому-то Анатоль так легко различал ваши письма, — медленно проговорила Марина, не в силах сдержать в себе желание дать понять золовке, что она знает. Знает, что толкнуло Анатоля на эту дуэль. Но она ничего не сказала более, не желая причинять более боли Катиш. Просто развернулась и вышла из спальни. Ушла вообще из усадебного дома, направляясь к церкви и далее к кладбищу. Но заходить не стала, памятуя о словах Зорчихи о том, что она слишком часто беспокоит душу Анатоля, просто прислонилась лбом к кованым воротам и закрыла глаза.

Смирение. Она помнила о нем, как когда-то обещала старице Феодосии. Но как же тяжело, Господи, принять твою волю!

С того дня Катиш вдруг изменила свое поведение. Она стала чаще выходить из комнаты, ходила к каждой службе в церковь и ездила с Мариной в богадельню с таким радением, которого Марина ранее не замечала за золовкой. Вскоре она и вовсе погрузилась с головой в богоугодные дела, и Марина поручила ей заниматься этим полностью, сама же сосредоточилась на имениях и уборочных работах. Она лично выезжала в поля с управляющим, осматривала, проверяла, сверяла вместе с ним цифры. А после возвращалась в дом и ведала домашними делами, пока от усталости едва не падала с ног.

В конце жатвы Марина, как обычно выехала на поля. Она знала, какой ныне большой праздник у крестьян, ведь весь хлеб был уже убран, аккуратными скирдами стоял на полях, ожидая дня, когда будет погружен в телеги и вывезен на ток. Марина всегда выезжала в поля, чтобы разделить со своими работниками радость этого дня, проводила с ними в поле половину дня, пока не закачивали жатву и уезжала в село, где в центре ставили столы и отмечали окончание трудовой страды. Анатоль кривился, когда узнавал об этом, называя это пережитком, сугубо мужицким обрядом, но не запрещал ей, и она с радостью ехала в поля, считая своим долгом разделить этот день с крестьянами.

Поля уже были полностью сжаты к этому дню. Оставалась последняя неубранная полоса пшеницы, которую по обычаю срезать должна была либо самая красивая девушка села, либо самая опытная и почтенная женщина. Раньше это делала самая старшая из села — мать старосты Ермилы. Но в прошлом году, прямо под Рождество, Господь забрал ее к себе, и ныне перед крестьянами стоял нелегкий выбор.

Марина с любопытством наблюдала, как Ермило берет серп, чтобы передать его той, что будет убирать последнюю полосу хлеба. А потом вдруг с изумлением увидела, как он направляется к ней, протягивает ей орудие жатвы.

— Уважь своих детей, барыня, — улыбнулся в густую бороду Ермило. — Челом бьем до того.

— Ты сдурел, что ли, Ермило? — наклонился к нему управляющий, прошипел в лицо. — Это что за фокусы?

— Оставьте, Василий Терентьевич, — улыбнулась Марина. — Я попробую, Ермило, но сразу говорю тебе, что это не тот выбор, что нужен. Боюсь, мы тут будем до вечера тогда.

Щавелев помог ей спуститься с коляски, и она, взяв в руки серп (а он оказался тяжелее, чем она предполагала) и подхватив юбки, направилась к короткой и узкой полосе пшеницы на углу поля. За ней потянулись управляющий, всем своим видом выражающий недоумение этой авантюре хозяйки, староста и остальные крестьяне, довольные тем, что барыня приняла серп. Теперь Марина понимала, почему на спожинки[564] оставили такой маленький кусочек хлеба нетронутым. Видимо, было задумано с самого начала попросить барыню срезать колосья. Только вот крестьяне даже не подумали, что она попросту может и не знать, как именно это делать.

Марина взглянула на Ермилу, и тот сразу же подал знак одной из женщин в первом ряду. Та подошла к барыне и показала ей, как нужно срезать колосья, набитыми спелыми зернами. Сначала у Марины не выходило никак. Она знала, как для крестьян важен именно этот нетронутый кусочек поля, ведь по поверью от этого зависел урожай в следующем году, и старалась, как могла. Через несколько минут стало получаться срезать более аккуратно, и она обрадовалась невольно. Правда, довольно жарко припекало августовское солнце, да и черный шелк платья вовсе не подходил для работы в поле. Марина теперь понимала, почему женщины на жатве подбирали юбки и подтыкали их вверх, обнажая ноги. Она бы сама сейчас с удовольствием сделала бы тоже самое. Представив себе эту картину, она не смогла сдержать смешка, что так и рвался из-за губ, а потом и вовсе рассмеялась в голос, представив лица своих столичных знакомых, коли они застали бы ее сейчас.

Марина еле срезала последние колосья, что передавала той юной крестьянке, показавшей ей, как управляться с серпом, так ее распирал смех. Впервые за последнее время у нее на душе стало спокойно и отрадно, и она не сдерживала своих эмоций.