Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства

• Название: Проблески золотого детства
• Автор: Бхагаван Раджниш
• Жанр: Эзотерика

В этих дискурсах Ошо откровенен как ни в какой другой книге и рассказывает именно о себе — честные истории из своей собственной жизни.

---

Если бы они были бы немного менее милыми, Иисус не пошел бы на крест. По они были такими милыми, им пришлось распять его. Они в действительности распинали себя. Их собственный сын, их собственная кровь — и не обычный сын, их лучший сын. Евреи не создавали ни до, ни после никого, кто напоминал бы или приближался бы к Иисусу. Они любили человека, но они были милыми людьми, в этом была беда. Они не могли простить его.

Я был со многими святыми, так называемыми, конечно, очень немногие были действительно святыми, и я не буду называть их святыми. Слово попало в плохую компанию и стало грязным Я не буду называть ни Пагала Бабу святым, ни Маггу Бабу, ни Маста Бабу святыми просто мудрецами. Они были, конечно, святыми, но не в том смысле, как обычные люди думают о святых.

Гуру моего дяди. Хари Баба, считался святым. Я сказал ему: «Вы ни Баба, ни Хари. Хари - это имя Бога; пожалуйста, измените имя на то, что подходит вам. Баба тоже вам не подходит. Просто посмотрите в словарь и найдите что-нибудь, что имеет смысл». Конфликт начался и продолжился, Я расскажу вам об атом позже.

Из этого дома я переехал в общежитие университета, а потом в маленький дом, когда поступил на службу. Но дом был маленьким, а семья такой хорошей- что я постоянно чувствовал себя неловко, потому что я мог слышать даже то, о чем они говорили в постели. И это не хорошо, так что однажды ночью мне пришлось сказать: «Пожалуйста, извините меня, я вас слышу».

Конечно, они были очень шокированы. Утром они сказали: «Тебе придется уехать».

Я сказал: «Я знаю. Видите, я уже все уложил». Я собрался. На самом деле я привез тележку, и мои вещи уже были погружены.

Мне сказали: «Это странно, мы ничего тебе тогда не говорили». Я сказал: «Вы могли ничего не говорить мне, но я слышал все, что вы сказали в постели своей жене. Стены такие тонкие. Это не ваша вина. Что вы можете поделать? Но что мог поделать я? Я очень старался не слушать вас».

И вы знаете, что даже сегодня я сплю с затычками в ушах. Это началось после той ночи. Это было давно где-то в 1958 году или, возможно, в конце 1957 года, но где-то в то время. Я начал пользоваться этими затычками, только чтобы не слышать то, что не предназначено для моих ушей. Это стоило мне дома, но я немедленно уехал.

Я постоянно уезжал, всегда укладывал вещи, чтобы переехать в новый дом. В каком-то смысле это было хорошо; иначе мне было бы больше нечего делать, только распаковываться и снова собираться, потом снова распаковываться и опять собираться. Это делало меня занятым больше, чем когда-нибудь любого будду и более безвредно. Они тоже были заняты, но их занятие предполагало другое.

Мое занятие всегда было, в определенном смысле, личным. Даже если со мной тысячи людей, это все равно отношение один-на-один между тобой и мной. Это не организация, и никогда ей не будет. Конечно, по материальным целям она должна действовать как организация, но, что касается моих саньясинов, каждый саньясин связан со мной, и только со мной, ни с кем другим.

Я очень незанятый человек. Я не могу сказать безработный, поэтому я употребил слово «незанятый», потому что я радуюсь ему. Я не ищу никакого занятия. Я покончил с занятиями, я просто наслаждаюсь. Вот, что я создаю.

Я создавал это всю свою жизнь, постепенно, шаг за шагом. Я снова и снова говорил о новой общине. Это просто для того, чтобы напомнить себе, не вам, что я не забываю о новой коммуне - потому что в то мгновение, когда я об этом забуду, я могу не проснуться на следующее утро.

Гудия подождет… Вы побежите, да, я видел, как вы приходите, почти бежите. Вы подождете, но я не приду, потому что утрачу единственную нить, за которую держался.

Так продолжалось и дальше. Из Гадарвары я переехал в Джабалпур. В Джабалпуре я столько раз менял дома, что все удивлялись, не было ли это моим хобби - менять дома.

Я сказал: «Да, это помогает познакомиться с людьми в разных местах, а я люблю знакомиться».

Мне сказали: «Это странное хобби, и очень сложное. Прошло только двадцать дней, а вы снова переезжаете».

В Бомбее я также переезжал из одного района в другой. Это продолжалось до тех пор, пока я не остановился здесь. Никто не знает, где будет следующее место.

Это началось с моей школы, был второй день. Жизнь имеет столько измерений. Когда я говорю это, это может показаться абсурдным, потому что многие измерения закрывают ее. Почему ее называют такой? Жизнь много-многомерная.

Вы хотите есть, а призраки голода опасные люди. Еще две минуты…

Закончите сейчас.

БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Хорошо. Я хотел сказать вам простую истину, возможно, забытую из-за своей простоты; и ни одна религия не практикует ее, потому что в то мгновение, когда вы становитесь частью религии, вы больше ни просты, ни религиозны. Я хотел сказать вам очень простую вещь, которую я понял очень тяжелым путем. Возможно, вы слишком легко ее получите, а легкое очень часто путается с дешевым. Оно совершенно не дешевое, это самая стоящая вещь, потому что человек платит за эту простую истину своей жизнью. Это сдача, доверие.

Естественно, вы не правильно поймете доверие. Сколько раз я говорил вам? Да, я говорил вам об этим миллионы раз, но слушали ли вы хотя бы однажды? Только вчера ночью моя секретарша плакала, и я спросил, почему.

Она сказала: «Причина моих слез в том, что вы настолько доверяете мне, что я этого не достойна. Это слишком невыносимо».

Я сказал: «Я доверяю тебе. Теперь, если ты снова хочешь плакать, ты можешь. Если ты хочешь смеяться, ты можешь смеяться».

Это, конечно, сложно для нее. Она понимает меня, и ее слезы были не против меня, они были за меня. Я сказал ей: «Что ты можешь поделать? В лучшем случае ты можешь сказать мне, чтобы я покинул этот дом. Любой, кто захочет уйти со мной из этого дома, может это сделать, иначе я уйду один. Я пришел один, и один уйду. Никто не может сопровождать меня в настоящем путешествии. Вы можете играть в разные игры, только чтобы провести время».

Она посмотрела на меня. Ее слезы высохли, но следы на щеках остались. Через мгновение я знал, что у нее на уме.

Я сказал ей: «Теперь ты думаешь, что можешь обмануть меня. Хорошо, у тебя не будет лучшей возможности».

Она снова начала плакать и упала к моим ногам, говоря: «Нет, нет, я не хочу обманывать вас. Поэтому я плакала. Я не хочу обманывать вас».

Я сказал: «Тогда в чем же дело? Если ты не хочешь, и я тоже не хочу, то почему мы теряем время? Если ты хочешь обмануть меня, я готов. На самом деле, я позову тебя, потому что с самого начала я был ничем иным, как проблемой. И я до сих пор проблема, не для себя, для себя я совершенно не проблема, полому вопроса не возникает. Но для других очень большая… чем они больше, тем больше проблем в их жизни. Но ты с человеком, которого нет, и, что касается его, проблемы у него нет. И если он может доверять тебе, существования достаточно, чтобы заботиться о тебе».

Но никто, кажется, не интересуется существованием чем угодно, кроме существования.

Это снова возвращает меня к Масто. Этот Масто — такой парень, что появляется везде — просят его, не просят, приглашают, не приглашают. Он был таким интересным, что куда бы его ни приглашали, все вставали, чтобы встретить его. Масто приходит снова и снова. Это просто старая привычка, которую очень сложно вылечить.

Теперь бедный Девагит просто пишет свои заметки, и он делает это великолепно. Иногда я спрашиваю, проверяя: «Что я говорил?», и он напоминает мне в точности то, что я сказал. Он делает свое дело, потому что он настолько полон любви ко мне, что не может устоять и не показать это, и дышит так, как будто происходит то, во что он никогда не верил и он все равно не может в это поверить. Л моя трудность в том, что я думаю, что он хихикает! Он не хихикает, просто звук его возбужденного дыхания заставляет меня чувствовать, что он хихикает.

Он писал мне об этом. Я знаю это, но когда бы он это ни делал я тоже крепкий орешек немедленно, слово, которое приходит мне на ум — ото хихиканье. И он снова хихикает. Это тоже старая привычка, с. тех дней, когда я был профессором. И вы можете понять: профессор, в конце концов, это профессор, и он не может позволить, чтобы в классе хихикали. Теперь я не против этою, я этим наслаждаюсь.

В моем классе было больше девушек, чем ребят, поэтому было много хихиканья. Л вы знаете меня: мальчики это или девочки, не имеет

значения; я все равно отпускаю шутки. Но если хихиканье неуместно, тогда человек оказывается в беде. После шутки есть время, когда я позволяю хихикать, но если это уместно. Если хихиканье не к месту, я ловлю человека за руку. Такое хихиканье было не из-за шутки, это было просто из-за того, что мальчики и девочки были имеете старая история Адама и Евы. «Убирайтесь, вы оба!» — вот, что сказал Бог, — «Убирайтесь из эдемского сада!»