Михаил Левидов - Стейниц. Ласкер

• Название: Стейниц. Ласкер
• Автор: Михаил Левидов
• Издательство: Журнально-газетное объединение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1936

В настоящей книге представлены биографические романы о двух великих шахматистах: Вильгельме Стейнице и Эмануиле Ласкере. Оба эти шахматные гения подняли шахматы на недосягаемую высоту, оба они отдали им всю жизнь и все содержание своей духовной и интеллектуальной личности. Показать в шахматисте человека, показать в этом человеке мыслителя, художника, борца — такова задача книги, посвященной двум первым чемпионам мира по шахматам.

В конце книги читатель найдет несколько партий, характерных для стиля этих двух шахматистов.

---

Правда, шахматные авторы, писавшие о Стейнице, прекрасно знают, что речь идет не просто о шахматисте, а о гениальном мыслителе в области шахмат, о неутомимом искателе, о смелом новаторе, о большом человеке. Но и шахматные авторы, писавшие о Стейнице, не знают — это не входит в их компетенцию, — как печален был его жизненный путь; ибо в этом он разделил столь типичную для буржуазного общества судьбу новаторов, искателей, пролагателей новых путей во всех отраслях творчества: он был одинок, не признан, не понят даже в среде своих собратий-шахматистов. Они отдавали ему должное, как партнеру за шахматной доской, долголетнему чемпиону мира, но пожимали плечами, когда речь заходила о «чудачествах старика», о теоретических его исканиях, о глубокомысленных построениях, о героическом упорстве, с которым пытался он, и столь часто безуспешно и во вред себе, как практическому игроку, осуществить в жизни (т. е. на шахматной доске — ведь она является жизненной реальностью для шахматиста) свои философско-эстетические (в шахматной области) принципы. Этот Стейниц стал нам ясен только теперь.

Никто из писавших о Стейнице ничего не мог сказать о нем как о человеке. Шахматы в этом смысле — совершенно особая область человеческого творчества, в корне отличная, согласно установившимся взглядам, от музыки, живописи, литературы. Шахматное творчество, на первый взгляд, максимально объективно, наименее зависит от личных качеств человека, от его социальной среды, от жизненной его биографии, оно, так сказать, выпадает из жизни самого шахматиста, подчиняясь имманентным законам самого жанра. Таково обыденное представление, которое, если бы дать ему наукообразное обоснование, явилось бы чисто идеалистической, насквозь формалистской концепцией. Но, повторяю, это даже не концепция, это только обычное представление, в свете которого никак не понять, что же в конце-концов создает стиль и индивидуальность шахматиста? А понять это можно и должно, при предварительном условии безоговорочного отказа от этого представления.

Изучение творчества выдающегося шахматиста, как и творчества каждого выдающегося человека в любой отрасли мышления и действия, — мыслимо лишь на основе изучения его социальной и личной биографии.

Но что делать, если таковая отсутствует? А она отсутствует у Стейница. Не в том смысле, что ее не было, а в том смысле, что о ней ничего не известно. Записано и опубликовано около тысячи шахматных партий, сыгранных Стейницем на протяжении сорока с лишним лет, но во всей шахматной литературе о Стейнице (а другой не существует) не найти ни одного высказывания Стейница на общую, не шахматную тему. Стейниц-человек никого никогда не интересовал. Настолько не интересовал, что ничего не известно о крупнейших внешних фактах его жизни, если они не связаны с шахматами.

Остается, таким образом, лишь угадывать и догадываться, восстанавливать картину на основе случайно дошедших до нас бледных штрихов и отдельных мазков. Нужно ли говорить, насколько трудна и неблагодарна эта задача?

Итак, мы знаем, что Вильгельм Стейниц родился 14 мая 1836 года — сто лет тому назад — в бедной еврейской семье, жившей в еврейском квартале города Праги, третьего но значению своему города бывшей австро-венгерской монархии. Во второй четверти XIX века еврейское гетто формально уже не существовало в городах Австро-Венгрии, но фактически еврейское население жило совершенно обособленной жизнью, и территориально и социально, а тем более в Праге, еврейская община которой была одна из старейших во всей Европе.

Это была община с длительной исторической традицией и богатой и унаследованной культурой, упорно охраняемой от посторонних влияний. Многие «светочи во Израиле», раввины и ученые, вышли из Праги; с городом этим связаны многочисленные легенды еврейского средневекового фольклора, там возникла и знаменитая легенда о «Големе»[1] — материал для многих литературных произведений. Еще в XVII веке главная пражская синагога называлась «старой» синагогой и еврейское кладбище — «старым» кладбищем.

История еврейской общины в Праге знакома и с кровавыми (погромами, и с безжалостными выселениями.

Ассимиляционные тенденции, столь сильные в конце XVIII и начале XIX века в берлинской и венской еврейских общинах, в гораздо меньшей степени коснулись пражской, жившей замкнутой жизнью, имевшей свои административные органы, свою юрисдикцию. Пражская община была довольно многочисленна — до 10 000 человек, из которых многие были зажиточны. Но семейство Стейниц отнюдь не принадлежало к числу зажиточных: об отце Вильгельма известно лишь, что он занимал какой-то очень маленький административный пост в общине и имел тринадцать детей — тринадцатым был Вильгельм.

Тринадцатый ребенок в бедной, полунищей еврейской семье — этим сказано все. Это означает: безрадостное убогое детство, физическая хилость, уродливое воспитание в духовной школе, бессмысленная зубрежка талмудических текстов уже с восьми-девяти лет. Трудно выдержать такое детство, но если ребенок выдерживает его, то получает определенный умственный закал, приобретает стойкость характера.

В еврейском гетто шахматная игра была издавна любимой игрой, и уже в двенадцатилетнем возрасте Вильгельм был известен на еврейской улице как хороший шахматист.

Однако этот еврейский мальчик не сразу стал шахматистом. На пути от детства к юношеству он прошел этап страстного, по-видимому, увлечения. Сведения об этом этапе очень скудны, они ограничиваются несколькими случайными намеками в некрологах и одним биографическим фактом. Речь идет об увлечении юного Стейница математикой. Стейницу, повидимому, пришлось выдержать довольно серьезную борьбу за намеченный жизненный путь, ибо лишь в 1858 году, двадцати двух лет, он получил возможность покинуть Прагу и поступить на первый курс венского политехнического института. Есть все основания предполагать, что в этот юношеский период своей жизни Стейниц очень мало времени отдавал шахматам.

В кафе «Куропатка»

Кроме этого голого факта — мы ничего больше о Стейнице-студенте не знаем. Мы не знаем даже, сколько лет он учился в институте и когда расстался с ним окончательно. Но что он с институтом, а также с математикой — расстался, это мы знаем, и данный факт сам по себе достаточен.

Полуанекдотической можно назвать известную версию, которую охотно повторяют историки шахмат в XIX веке, версию о том, что Стейниц сделался шахматистом «случайно». Рассказывают, что, зайдя однажды в венское кафе «Куропатка», где собирались за игрой все лучшие венские шахматисты, и следя за одной партией, он сделал критическое замечание. Когда его резко оборвали, он тут же предложил двум лучшим шахматистам сыграть с ним, причем заявил, что будет играть, не глядя на доску, и блестяще выиграл обе партии.

Существует и другая версия этого рассказа. Стейниц часто ходил в кафе «Куропатка», но в комнату, где собирались шахматисты, он не попадал — вход туда был обусловлен заказом какого-нибудь напитка, на что у Стейница не было денег. Но он следил за игрой через стеклянную перегородку, отделявшую шахматную комнату от других помещений кафе, следил столь долго и столь упорно, что ему однажды предложили сыграть, и тут обнаружилось, что он сильнейший в кафе шахматист. Но у этого рассказа есть следующая эффектная концовка: следя за игрой через стеклянную перегородку, Стейниц настолько испортил свое зрение, что он не мог более отдаваться своим занятиям в политехническом институте и принужден был его бросить.

Нет нужды входить в критическое рассмотрение всех этих и им подобных историй. Установлен факт, что в 1858—1861 годах Стейниц был постоянным посетителем шахматной комнаты кафе «Куропатка» и участвовал в трех турнирах венских шахматистов, и наряду с этим имеются и другие сведения: в эти годы, по каким-то, оставшимся неизвестными причинам, он оставил занятия в институте.

Можно ли связывать два эти факта? Вопрос надобно поставить иначе: можно ли их не связывать?

На самом деле: что мешало Стейницу кончить институт? Математические его способности были незаурядны, память великолепна и осталась таковой до последних его дней. Правда, он очень нуждался, но мало ли в Вене бедных студентов? Кроме того он мог прибегнуть к весьма легкому для него заработку— игре в шахматы на денежную ставку. Промелькнувшее кое-где предположение, что состояние здоровья не позволило ему заниматься в? институте, не выдерживает критики: правда, Стейниц страдал сильными ревматическими болями, но лишь значительно позже, а усиленным умственным трудом занимался с самого детства и чуть ли не до последних дней жизни. Версия же об ослаблении зрения совершенно анекдотична.

Отказавшись от продолжения и окончания своих занятий в политехническом институте, Стейниц тем самым отказался от обеспеченной и выгодной жизненной карьеры: этого он не мог не понимать — кадры дипломированной интеллигенции в австро-венгерской монархии были не так велики. Следовательно, он пожертвовал верным жизненным будущим и, пожалуй, даже любимым делом — он любил математику, — ради чего?