Антония Байетт - Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз»

• Название: Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз»
• Автор: Антония Байетт
• Жанр: Современная проза

---

Военные яростно записывали; закутанные в свои шарфы мусульманки сидели и смотрели перед собой, высоко и гордо подняв головы. Джиллиан Перхольт с удовольствием слушала Орхана Рифата, который уже давно перешел к чисто теоретическим вопросам повествовательного воображения и особенностей конструирования сказочной действительности, то есть создания сказок внутри сказок, обрамленных сказками же. Джиллиан устала и чувствовала, что у нее легкий жар; воздух Анкары, пропитанный дымом от горящего в очагах бурого угля, вызывал в ее памяти дни детства, проведенного в одном йоркширском промышленном городе; там она задыхалась от запаха серы, и приступы астмы валили ее в постель, где она была вынуждена лежать день за днем, а дни были долгие, наполненные чтением волшебных сказок и воображением всего прочитанного. А еще они тогда ходили смотреть «Багдадского вора». Джиллиан была совсем маленькой; в воздухе тоже пахло серой, и волшебная лошадь взлетала, перемахнув через весь экран, и жуткий демон вырастал до огромных размеров из пылинки, превращаясь в облако и заполняя собой весь морской берег. Пока они были в кино, начался воздушный налет; на экране все мигало и прыгало, и вспышки электрических фонариков мешали волшебнику смотреть мрачно и свирепо; а прогулку принцессы по саду сопровождали негромкие отдаленные взрывы. Все цепочкой спустились в подвал и спрятались там, это Джиллиан помнила, и она тогда тоже дышала со свистом, и ей виделись огромные крылья и огонь, яркий в вечерних сумерках. «Интересно, какой я представляла себе тогда свою будущую жизнь? – подумала доктор Перхольт, больше уже не слушая Орхана Рифата, а он в это время как раз пытался найти предел доверия между вымышленными персонажами в вымыслах вымышленных персонажей в сочинениях реальных людей, а также между читателем и писателем. – У меня, безусловно, было представление о том, какой я должна буду стать женщиной,- продолжала размышлять Джиллиан, – даже, по-моему, еще до того, как я узнала, что такое секс (она всем своим телом ощущала, как обморочно-приятно было Камар-аз-Заману и царевне Будур впервые узнать это), но я воображала тогда, что непременно буду замужем, что у меня будет свадьба, и фата, и дом, и Кто-то… преданный – как Багдадский вор или как собака. Нет, хотела я – но это уж абсолютно безо всякого полета фантазии – стать фольклористом и побывать в Анкаре, ведь это настолько интереснее и увлекательнее», – твердо сказала она себе, пытаясь снова прислушаться к тому, что Орхан Рифат разъяснял теперь насчет порогов в сознании и умолчаний.

Почти весь следующий день она была предоставлена самой себе и отправилась в Музей анатолийских цивилизаций, куда ей советовали непременно сходить все ее турецкие друзья, и встретила там Старого Морехода [18]. Автомобиль Британского Совета подвез ее к самому входу в музей – скромное и изящное современное здание из дерева и стекла, как бы врезанное в склон холма. Здесь было тихо и все располагало к раздумьям, и она надеялась провести по крайней мере час или два в одиночестве, вольготно наслаждаясь покоем элегантных залов, когда этот старик совершенно беззвучно возник откуда-то из-за колонны или из-за статуи тронул ее за локоть. «Американка?» – спросил он, и она возмущенно ответила: «Нет, англичанка», – и таким образом волей-неволей вступила в разговор. «Я здесь официальный гид, – заявил этот тип. – Я сражался вместе с английскими солдатами в Корее, они хорошие солдаты, и турки, и англичане – хорошие солдаты». Это был плотный приземистый безволосый человек с округлыми складками на шее, между черепом и плечами, и с большой блестящей, как полированный мрамор, головой. На нем была куртка из овчины, военная медаль и повязка, видимо, самодельная, с надписью «Гид». Лоб низко нависал над глазницами – у него не было ни ресниц, ни бровей, и когда он открывал рот, там сверкали белоснежные крупные искусственные зубы. «Я могу вам все показать, – сказал он Джиллиан Перхольт, сжимая ее локоть, я знаю такие вещи, которых вы сами никогда не заметите». Она не сказала ни да, ни нет, но прошла в вестибюль музея, а этот бывший солдат, мускулистый и приземистый, прошаркал за нею следом.

– Вот посмотрите, – сказал он, когда она остановилась перед макетом жилища пещерного человека, – посмотрите, как они жили тогда, эти первые люди, – они рыли себе норы в земле, точно звери, однако стремились все же сделать их относительно удобными. А теперь взгляните на эту богиню. Однажды, вы только представьте это себе, они обнаружили, что вертят в руках комок глины и из этого комка вырисовываются голова, тело, – понимаете, в простом комке глины они неожиданно для себя увидели человеческие ноги и руки! Тогда они немножко сдавили комок в одном месте, в другом отщипнули от него кусочек, потом еще сдавили и еще отщипнули, и появилась Она, вы только посмотрите на нее, маленькая, толстенькая – им толстые нравились; жирок под кожей для этих голых, худых людей означал здоровое потомство и способность продержаться зиму; они, конечно же, чаще всего были худые и полуголодные – жили-то охотой и прятались в земляных норах, – так что свою богиню они сделали жирной, ибо жир для них означал жизнь. Хотя, кто знает, почему они слепили эту свою первую скульптуру и кем была для них маленькая толстая женщина – то ли куколка, то ли священное изображение, сделанное в качестве небольшого дара богине, чтобы умилостивить ее; впрочем, что было первым, куколка или богиня, нам знать не дано, – но мы полагаем, что они поклонялись ей, этой жирной женщине, мы полагаем, что, согласно их представлениям, все на земле вышло из ее чрева, подобно тому как они, люди, выходят на свет из своих подземных жилищ, как злаки и деревья вырастают и расцветают весною после зимнего ненастья. Посмотрите на нее вот отсюда, она очень стара, восемь или девять тысяч лет до начала вашего христианского летоисчисления; здесь изображена как бы только сама ее основа – голова, плечи, бедра и прелестный жирненький животик, а еще груди, чтобы кормить детей; даже руки и ступни не обозначены, в них нет нужды; и вот здесь, взгляните: лица нет. Посмотрите на нее, сделанную из глины руками человека такого древнего, что вы даже представить себе не можете, насколько все это было давно.

И Джиллиан Перхольт, глядя на маленьких толстеньких куколок с отвислыми животами и грудями, сама невольно подтянула живот и почувствовала где-то глубоко в груди, в сердце страх смерти, представив себе бесконечные столетия, что миновали с тех пор, как древние пальцы уподобили глину плоти.

– А позднее, – сказал он, водя Джиллиан от статуэтки к статуэтке, – она стала могущественной, она стала богиней, восседающей на троне со львами, – посмотрите, вот она сидит: теперь она правит миром, возложив руки на головы своих верных львов; а вон там, видите, головка ребенка появляется между ее ног, до чего же здорово эти древние люди смогли изобразить, как поворачивается крошечный череп младенца, проходя по родовым путям.

В этом зале были выставлены целые ряды маленьких статуэток из обожженной глины; все они были родственны типологически и в то же время все различны. Вот женщина, вся в складках жира, сидит на приземистом троне с короной – кружком глины – на голове; подлокотники трона сделаны в виде стоящих львов; ягодицы женщины чудовищно огромны, груди тоже тяжелые и некрасивые, а ее опрастывающееся чрево весьма реалистично свисает мешком, проваливаясь между могучими, жирными бедрами. Она составляет со своим троном единое целое – правящая миром плоть. Руки богини сливаются с головами львов, а голова у нее самой лысая, как у этого Старого Морехода, и плоский жирный затылок тоже сливается с жирной шеей, как у него.

– Теперь нам не нравятся толстые девушки, – сказал старик с сожалением. – Нам нравятся девушки, похожие на мальчиков, вроде вон тех мальчиков из греческой гимназии, что за углом. Но посмотрите на нее, и вы легко представите, насколько могущественной она была, и все же они, веря в ее могущество и надеясь, касались ее, мяли глину вот здесь, увеличивая ее груди, полные доброты, как им казалось.

Джиллиан Перхольт не смотрела на старого солдата, чей негромкий голос был полон страсти; она с самого начала не испытывала особого восторга от его сопроводительной лекции и рассеянно, самым верхним слоем сознания, подсчитывала, сколько турецких лир у нее с собой, и сколько это будет в английских фунтах, и сколько такой «гид» запросит с нее, окончив рассказывать свои сказки, если она не сможет от него отвязаться. Так они и продолжали бродить, она впереди, он – по пятам следуя за нею; она ни разу не обернулась и не посмотрела ему в глаза, а он, не умолкая ни на минуту, продолжал рассказывать что-то ей на ухо, глядя в затылок ее ученой головы, переходя от одной стеклянной витрины к другой и легко управляясь со своим массивным телом, ступая совершенно бесшумно, словно башмаки его были подбиты войлоком. А когда глиняные женщины сменялись металлическими наконечниками для копий и солнечными дисками, истории у нее за спиной тоже меняли своих героев, и теперь в них рассказывалось о правителях и армиях, о жертвах и массовой резне, о принесении в жертву девушек-невест и о кровавых дарах богу солнца, и она лишь беспомощно слушала (и не противилась), ибо рядом с ней был самый лучший, самый знающий и правдивый рассказчик, какого только можно отыскать. Она ничего не знала ни о хеттах, ни о жителях Месопотамии или Вавилона, ни о шумерах, и не так уж много знала она даже о египтянах и римлянах, но этот старый солдат знал действительно очень много и легко создавал целую свадебную историю вокруг какого-нибудь кувшина для вина с двумя ручками в виде уток или вокруг старинного серебряного ожерелья с бирюзой, а тысячелетней давности горшочек с краской для глаз тут же превращался во взволнованную невесту, что смотрится в бронзовое зеркало, – волшебный шепот старика заставлял Джиллиан видеть ее черные волосы, ее огромные глаза, ее руку, уверенно взмахнувшую щеточкой для ресниц, ее служанку, держащую наготове платье из тонкого полотна, заложенного мягкими складками. А еще он говорил, как бы между прочим, бродя среди бесконечных веков, представленных на стеллажах и стендах, о боеспособности британских и турецких солдат, сражавшихся бок о бок на корейских холмах, и Джиллиан вспомнила слова мужа о том, что в Турции наказания за мелкую кражу и дезертирство были так ужасны, что просто никто не осмеливался совершать подобные преступления. И еще она вдруг подумала об Орхане , который говорил: «Люди, рассуждая о турках, всегда имеют в виду их склонность к убийствам и чрезвычайное сладострастие, и это весьма прискорбно, ибо мы народ сложный и природа наша разнообразна. Бывают и свирепые характеры. Но нас всех определенно отличает вкус к хорошей жизни».