Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

И Семен Семенович пришел несколько случаев назойливости и мошенничества Арабов.

— Знаете ли, например, что сделали со мной эти душегубы внутри большой пирамиды. Одного туда не пускают, да я ни за какие деньги не пошел бы один. Повлекли меня за руки двое Арабов с огарками. Сначала спускаешься вниз покатым коридором, аршина в полтора вышины; приходится идти, перегнувшись вдвое; чем дальше, тем душнее. Пот лил с меня градом. Наконец мы выпрямились и полезли вверх; потолок поднялся высоко, еле видно. Идем боком по узкому выступу вдоль стены, под ногами пропасть без дна, по ту сторону в стене тоже выступ… Вдруг искусители оставили мои руки и перескочили на тот бок. Гляжу — сели, свесивши ноги и сидят; огарки приставили вплотную к стене; огонь лижет камень, коптит, и уже ровно нечего не видно, только тени какие-то ходят. «Что же вы, черти?» спрашиваю.

Отвечают, что устали и что без бакшиша дальше не поведут.

— Так ведите же, мародеры, назад.

— И назад не можем, тяжело без бакшиша…

По-арабски я не умею, мы больше знаками объяснялись.

Еще пред тем, как лезть внутрь, я вынул из кармана кошелек, отстегнул запонки, снял даже обручальное кольцо и все отдал в руки оставшемуся снаружи товарищу, словом для Арабов демонстрацию сделал: с меня мол взятки гладки. Как видите, не помогло. Уж я кричал, ругался, грозил им судом и каторгой, а пошевельнуться боюсь… Этак они меня, подлецы, с четверть часа продержали. Хорошо и то, что со иной револьвера не было: одного я застрелил бы, другой бы убежал, а без посторонней помощи я не сумел бы выбраться назад.

Мы приближаемся к Александры. Слева тянется линия земли; в одном месте можно различить кучу строений, — это крепость Абукир. Впереди, где небо сходится с водой, в бинокль видны махры пальм; стволы их показываются мало-помалу, — иные уже совсем поднялись, вынырнула даже узкая кайма берега, а дальше всплывают новые верхушки, и пальмы растут из моря как грибы. Мне в первый раз приходится быть свидетелем подобного явления, служащего наглядным доказательством шарообразности нашей планеты. Появились еще здания, — местечко Рамли, подгородные дачи, за ними начинается Александрия. Вид её не живописен: далеко растянувшаяся полоска белых домов, маяк как черточка, и всюду низменные берега.

У входа в гавань есть подводные камни, и навстречу Константину выехал лоцман, совершенно излишний в такую тихую погоду как сегодня. Когда мы вошли в порт, город исчез за частыми мачтами.

Прежде чем Константин отыскал свою бочку, на ют вскарабкалось множество рассыльных из гостиниц. Они было приступили к Американцам из Яффы, но распознав в них, по некоторым крутым приемам людей тертых, обратили всю свою обязательность на меня. Из Порт-Саида я по телеграфу просил вице-консульство наше в Египте выслать за мной каваса и потому не нуждался в их услугах.

Вот один тихонько сует мне под нос карточку с надписью: «Hotel d’Orient».

— «Best hotel», [14] произносит он внушительно-конфиденциальным тоном.

— Пожалуйста, не верьте ему, sir, возражает другой и вытаскивает свою карточку «Hotel d’Europe».

— Не нужно, говорю я, убирайтесь!

Однако толпа увеличивается; пред моими глазами мелькают всевозможный названия гостиниц; несколько оборванных лодочников дергают меня за рукав… Я отмахиваюсь и тычу пальцем по направлению каваса, который подъезжает к пароходу; но они разгорячены, ничего не видят, не слышат; крики, брань, неистовые лица… Минуту спустя, галдящие Арабы влекут меня к борту с явным намерением утопить….

И вдруг — тишина; все рассыпались, как по колдовству…. Предо мной стоит Семен Семенович и мощною рукой держит за шиворот одного из лодочников.

— Что? спрашивает он, — попробовали вы вашего человеческого достоинства?

Расстались мы с капитаном друзьями. Он взялся отвезти моему константинопольскому товарищу, — тому что проси и маленького невольника, — купленную в Бейруте палку сахарного тростника.

Сахарный тростник едят, то есть, отрезав колено, сосут мягкую внутренность; приторно и отзывается древесиной.

Кавас собрал мои вещи и мы поехали, пробираясь между корпусами бесчисленных судов; лодка двигалась под звуки арабской дубинушки. Проворные, ловкие, но слабосильные Арабы не в состоянии делать какую бы то ни было работу без круговой песни, в высшей степени унылой и монотонной.

В таможне кавас ушел вести переговоры с чиновниками, и меня снова обступили ненавистные комиссионеры. Один — в сюртуке без пуговиц — окружал мою особу всякими попечениями.

— Сколько у вас мест? осведомлялся он озабоченна.

— Не ваше дело.

— Но если вы не знаете числа своих чемоданов, вы легко можете их растерять. Не хотите ли пройти направо здесь вас беспокоят, к тому же сквозной ветер…

— Покорно благодарю.

— Я нанял вам экипаж.

— Напрасно. Отстаньте от меня наконец, со мной есть кавас.

— Где же он? я сейчас его приведу.

Впрочем при появлении каваса, у которого в числе других атрибутов власти была обыкновенная, палка, непрошеный покровитель скрылся…

Мне хотелось поселиться поближе к свободной стихии; но лучшую гостиницу, Hotel d’Angleterre, с террасой над морем, недавно закрыли за долги; извозчик повез меня в Hotel ties Messageries, тоже на морском берегу и недалеко от генерального консульства.

После Перы, Александрия приятно поражает вас своими широкими улицами, отличными тротуарами и мостовой. Еще неопрятные в портовой части, дома к центру города растут, хорошеют и убираются вывесками. Place des Consuls иначе Place Mehemet-Ali — продолговатая площадь с бульваром посредине — щеголяет уже бронзовым монументом, бассейном и цельными окнами; в магазинах можно найти

 «Все, что в Париже вкус голодный,
 Полезный промысел избрав,
 Изобретает для забав,
 Для роскоши, для неги модной,
 Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный,»—

и если бы не Бедуины, не тюрбаны, не пальмы, не живые какаду во дворах, — если бы бронзовый памятник изображал не Турка, вы усомнились бы, что находитесь на Восток, а не в одной из европейских столиц.

«Messageries» оказалась гостиницею средней руки. Плачу я в сутки со столом и кофе двенадцать франков, за которые испытываю разные неудобства. Положим с утра до вечера я слышу прибой волн и днем вид из моей комнаты, пожалуй, искупает её убогую меблировку. Зато ночью стекла гремят от ветра, опущенный занавес, даже при закрытом окне, вздымается парусом, и комары поют докучливые песенки над колеблющимся пламенем свечи; под пологом, необходимою в этом крае принадлежностью всякой кровати, простыни и наволоки мокры, хоть выжми… При такой обстановке и самый шум прибоя не навевает возвышенных мыслей.

Сырость впрочем господствуешь не в одной этой гостинице; в январе в городе всюду сыро, и только третий и четвертый этажи обитаемы. Состоятельные люди на зиму переезжают из Александрии в Каир. Летом, наоборот, Каир несносно жаркий, пустеет как Понтийские болота; Александрия же делается первенствующею столицей и резиденцией хедива.

Немедленно но приезде я посвятил несколько часов ознакомлению с монетною системой и с арабским языком — то и другое в размере, необходимом для путешественника, который не желает, чтоб его обсчитывали на каждом шагу.

Немного времени понадобилось кавасу, чтобы раскрыть мне тайны египетского курса. Здешняя лира (приблизительно английский фунт стерлинги) заключает в себе двадцать пять франков или сто пиастров-tarifs (большие серебряные пиастры), или двести пиастров-courants (малые серебряные пиастры), или четыреста медных пиастров, или… но курс на медь так изменчив и обращение её в городах так ничтожно, что о дальнейших подразделениях говорить не стоит. Самых мелких денежных знаков насчитывают в лире от трех тысяч пятисот до четырех тысяч и более. Ассигнаций вовсе нет; золото ходит почти исключительно английское; серебро преимущественно русское 84-й пробы — рубли, полтинники и четвертаки; четвертак равняется франку. Турецкого золота и серебра никто не берет.

Лекция арабского языка (здесь разумеется идет речь не о классическом арабском, а о египетском разговорном), длилась гораздо долее, хотя для цели, какую я себе наметил, требовалось лишь запомнить слово: кам, «сколько, сколько стоит», и выучить числительные имена до ста. Я уже знал их по-турецки, но это обстоятельство ни к чему не послужило.

На европейских языках умение считать дается легко: названия одних и тех же цифр сходятся довольно близко, например наше один, два, три напоминает французское un, deux, trois, английское one, two, three, греческое сна, дио, mpia и т. д.; турецкие же и арабские числительные имена не имеют ничего общего с европейскими, а также ни чуть не сходятся между собой; один, два, три, по-турецки: бир, ики, юч (utch); по-арабски, вахат, этнин, тлята.