Елена Чиркова - История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе

• Название: История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе
• Автор: Елена Чиркова
• Жанр: Языкознание
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91848-003-8

На примере литературных произведений рассматриваются важнейшие экономические концепции и понятия, ключевые эпизоды мировой экономической и финансовой истории, финансовые схемы.

О рисках заморской торговли речь пойдет на примере «Синдбада-морехода», о схемах банкротства мы узнаем из произведений Бальзака, а о тяготах долговой тюрьмы – пролистав романы Диккенса. На примере Драйзера проанализируем связи между коррупцией и большими состояниями, об эпохе процветания 1920-х годов сможем судить по произведениям Моэма, Синклера и Дос Пассоса, Великую депрессию переживем вместе со Стейнбеком, ипотечный кризис разберем по пьесам Островского и Чехова.

16 глав – 16 экономических сюжетов.

Книга представляет интерес для экономистов и финансистов, интересующихся литературой, для филологов, задумывающихся об экономике, а также для любого вдумчивого читателя.

---

Но вернемся к Исааку. Ему становится понятно, что пилигрим, спасший его, – рыцарь, направляющийся на турнир: под его одеянием спрятаны рыцарская цепь и золотые шпоры. Но он беден, у него нет ни коня, ни оружия, необходимых для участия в турнире. В порыве благодарности за спасение жизни он решает помочь, но так, чтобы не выдать, что у него есть средства. «…Меня разорили, ограбили, я кругом в долгу. Жестокие руки лишили меня всех моих товаров, отняли деньги, корабли и все, что я имел… Но я все же знаю, в чем ты нуждаешься, и, быть может, сумею доставить тебе это. Сейчас ты больше всего хочешь иметь коня и вооружение». Исаак пишет письмо своему знакомому еврею с просьбой предоставить Айвенго – «пилигрим» и есть главный герой романа – любые доспехи и коня на выбор. На самом же деле этот знакомый «фронтует» самого Исаака. Айвенго предупреждает, что если он потерпит поражение, то его конь и вооружение сделаются собственностью победителя. Предлагая помощь, Исаак об этом не подумал:

Еврей, казалось, был поражен мыслью о такой возможности, но, собрав все свое мужество, он поспешно ответил:

– Нет, нет, нет. Это невозможно, я и слышать не хочу об этом. Благословение отца нашего будет с тобою… И копье твое будет одарено такою же мощной силой, как жезл Моисеев.<…>

– Нет, постой, Исаак, ты еще не знаешь, чем рискуешь. Может случиться, что коня убьют, а панцирь изрубят, потому что я не буду щадить ни лошади, ни человека. <…> Исаак согнулся в седле, точно от боли, но великодушие, однако, взяло верх над чувствами более для него привычными.<…>

– Если случатся убытки, ты за них не будешь отвечать.

Исаак с дрожью в сердце следит за турниром: «…тревогу и волнение испытывал почтенный еврей при каждом новом подвиге рыцаря, всякий раз пытаясь наскоро вычислить стоимость лошади и доспехов, которые должны были поступить во владение победителя». Айвенго побеждает на турнире и может вернуть коня и доспехи ростовщику, и даже «с процентами» – ведь ему достались трофеи побежденных. Однако Исаак не надеется на ответную благодарность: «у меня так же мало надежды на то, что даже лучший из христиан добровольно уплатит свой долг еврею, как и на то, что я своими глазами увижу стены и башни нового храма». И не угадывает. Айвенго посылает к нему своего верного слугу Гурта, чтобы рассчитаться. Вот какая сцена происходит в доме Исаака:

– О, бог отцов моих! Ты принес мне деньги? <…> От кого же эти деньги?

– От рыцаря Лишенного Наследства (под таким именем Айвенго выступал на турнире. – Е.Ч.), – сказал Гурт. – Он вышел победителем на сегодняшнем турнире, а деньги шлет тебе за боевые доспехи… Лошадь уже стоит в твоей конюшне; теперь я хочу знать, сколько следует уплатить за доспехи. <…>

– А сколько же ты принес денег? <…>

– Сколько я денег принес? <…> Да небольшую сумму, однако для тебя будет довольно. Подумай, Исаак, надо же и совесть иметь.

– Как же так, – сказал Исаак, – твой хозяин завоевал себе добрым копьем отличных коней и богатые доспехи. Но, я знаю, он хороший юноша. Я возьму доспехи и коней в уплату долга, а что останется сверх того, верну ему деньгами.

– Мой хозяин уже сбыл с рук весь этот товар, – сказал Гурт.

– Ну, это напрасно! – сказал еврей. – Никто из здешних христиан не в состоянии скупить в одни руки столько лошадей и доспехов. Но у тебя есть сотня цехинов в этом мешке, – продолжал Исаак, заглядывая под плащ Гурта, – он тяжелый.

– У меня там наконечники для стрел, – соврал Гурт без запинки.

– Ну хорошо, – сказал Исаак, колеблясь между страстью к наживе и внезапным желанием выказать великодушие. – Коли я скажу, что за доброго коня и за богатые доспехи возьму только восемьдесят цехинов, тут уж мне ни одного гульдена барыша не перепадет. Найдется у тебя столько денег, чтобы расплатиться со мной?

– Только-только наберется, – сказал Гурт, хотя еврей запросил гораздо меньше, чем он ожидал, – да и то мой хозяин останется почти ни с чем. Ну, если это твое последнее слово, придется уступить тебе.

Здесь Гурт неправильно торгуется. А нужно как на восточном базаре: начинать издалека и медленно менять цену. По тому, как быстро соглашается Гурт на предложение Исаака, последний понимает, что продешевил и пытается отыграть назад.

– Маловато будет восьмидесяти цехинов: совсем без прибыли останусь. А как лошадь, не получила ли она каких-нибудь повреждений? Ох, какая жестокая и опасная была эта схватка! И люди и кони ринулись друг на друга, точно дикие быки бешанской породы. Немыслимо, чтобы коню от того не было никакого вреда.

– Конь совершенно цел и здоров, – возразил Гурт, – ты сам можешь осмотреть его. И, кроме того, я говорю прямо, что семидесяти цехинов за глаза довольно за доспехи, а слово христианина, надеюсь, не хуже еврейского: коли не хочешь брать семидесяти, я возьму мешок (тут он потряс им так, что червонцы внутри зазвенели) и снесу его назад своему хозяину.

– Нет, нет, – сказал Исаак, так и быть, выкладывай таланты… то есть шекели… то есть восемьдесят цехинов, и увидишь, что я сумею тебя поблагодарить.

Гурт выложил на стол восемьдесят цехинов, а Исаак, медленно пересчитав деньги, выдал ему расписку в получении коня и денег за доспехи.

У еврея руки дрожали от радости, пока он завертывал первые семьдесят золотых монет; последний десяток он считал гораздо медленнее, разговаривая все время о посторонних предметах, и по одной спускал монеты в кошель. Казалось, что скаредность борется в нем с лучшими чувствами, побуждая опускать в кошель цехин за цехином, в то время как совесть внушает, что надо хоть часть возвратить благодетелю или по крайней мере наградить его слугу. Речь Исаака была примерно такой:

– Семьдесят один, семьдесят два; твой хозяин – хороший юноша. Семьдесят три… Что и говорить, превосходный молодой человек… Семьдесят четыре… Эта монета немножко обточена сбоку… Семьдесят пять… А эта и вовсе легкая… Семьдесят шесть… Если твоему хозяину понадобятся деньги, пускай обращается прямо к Исааку из Йорка… Семьдесят семь… То есть, конечно, с благонадежным обеспечением…

Тут он помолчал, и Гурт уже надеялся, что остальные три монеты избегнут участи предыдущих.

Однако счет возобновился:

– Семьдесят восемь… И ты тоже славный парень… Семьдесят девять… И, без сомнения, заслуживаешь награды.

Тут Исаак запнулся и поглядел на последний цехин, намереваясь подарить его Гурту. Он подержал его на весу, покачал на кончике пальца, подбросил на стол, прислушиваясь к тому, как он зазвенит. Если бы монета издала тупой звук, если бы она оказалась хоть на волос легче, чем следовало, великодушие одержало бы верх; но, к несчастью для Гурта, цехин покатился звонко, светился ярко, был новой чеканки и даже на одно зерно тяжелее узаконенного веса. У Исаака не хватило духу расстаться с ним, и он, как бы в рассеянности, уронил его в свой кошель, сказав:

– Восемьдесят штук; надеюсь, что твой хозяин щедро наградит тебя.

Таких благородных рыцарей, как Айвенго, который вернул долг ростовщику сполна, меньшинство. Исаак, снова отправившись в путь, на этот раз с дочерью – прекрасной Ревеккой – снова попадает в переплет. Он примыкает к группе рыцарей – сторонников короля Ричарда Львиное Сердце, которые не должны его обидеть, но тех вместе с Исааком и его дочерью захватывает в плен противник Ричарда, местный рыцарь-разбойник, чей укрепленный замок служит тюрьмой для «пленных». И если рыцари содержатся с почетом и их не трогают, то у Исаака вышибают деньги. Его собираются поджаривать на вертеле, как тушу зверя, пока он не согласится «добровольно» расстаться со своим богатством. И только атака на замок со стороны сторонников захваченных рыцарей спасает ростовщика от адской пытки.

Но и на этом его мытарства не заканчиваются. Дочь Исаака оказывается в лапах храмовника – высокопоставленного члена религиозного ордена, который хочет насильно сделать ее своей женой. Другие члены ордена не спешат остановить зарвавшегося брата. Они просят за Ревекку выкуп, не только «налом», но и благотворительными взносами – совсем как берутся взятки в наше время: «если еврей пожертвует сверх того (выкупа. – Е.Ч.) что-нибудь на церковные нужды, например на пристройку общей спальни для братии, я, пожалуй, возьму грех на душу и помогу ему выручить его дочь.

– Мы не станем спорить с вами из-за каких-нибудь двадцати марок серебра на спальню – или из-за пары серебряных подсвечников для алтаря». И только очередное вмешательство благородного Айвенго останавливает «беспредел».

Еще один колоритный образ ростовщика создал Оноре де Бальзак в повести «Гобсек». Ее действие происходит в конце 1820-х–1830-е годы, то есть веков семь спустя после событий романа «Айвенго». Ростовщик Гобсек, наполовину голландец, наполовину еврей, чтобы не выделяться, ведет как можно более скромную жизнь в Париже, хотя гонения на еврейских ростовщиков давно закончились. Как и Исаак из «Айвенго», и Шейлок из «Венецианского купца», Гобсек очень любит деньги: «Вот поживете с мое, узнаете, что из всех земных благ есть только одно, достаточно надежное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это… золото. В золоте сосредоточены все силы человечества», – наставляет он своего соседа по квартире, молодого поверенного. Подобно Исааку, свое богатство Гобсек всячески скрывает. Однажды в доме, где он нанимал комнаты, Гобсек уронил золотой двойной наполеондор[12], а жилец, спускающийся следом по лестнице, поднял монету и протянул ему. На что Гобсек инстинктивно отреагировал так: «Это не моя! Золото! У меня? Да разве я стал бы так жить, будь я богат!»[13]