Жорис Карл Гюисманс - Наоборот

• Название: Наоборот
• Автор: Жорис Карл Гюисманс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990

---

Рассматривая эти рисунки, он испытывал то же неизъяснимое беспокойство, какое вызывали напоминающие их "Притчи" Гойи и страницы Эдгара По, чьи миражи, галлюцинации и эффекты Редок, казалось, перенес в свое искусство; дез Эссэнт тер глаза и созерцал излучающую свет фигуру: среди хаоса других гравюр возникала ясная и спокойная Меланхолия, сидящая перед солнечным диском на скале, в позе подавленности и угрюмой задумчивости.

Как по мановению волшебной палочки, сумрак расступался; прелестная печаль, своего рода томное отчаяние проплывало по его мыслям, и он подолгу размышлял перед этой вещью: брызгами гуаши, рассеянными между густых карандашных штрихов, она бросала отсвет зеленоватой воды и бледного золота на бесконечную черноту редоновских рисунков углем и эстампов.

Эта серия заполнила почти все простенки вестибюля; в спальне дез Эссэнт повесил необузданный эскиз Теотокопулоса — Христа, написанного в необычном колорите; искаженные пропорции, жестокие краски, изломанная энергия — словом, картина, представляющая "вторую" манеру мастера, когда он прилагал все силы, чтобы не походить на Тициана.{19}

Страшная эта живопись — преобладание восковых и трупных оттенков — находилась в полном соответствии с мыслями дез Эссэнта насчет меблировки.

Он полагал, что было лишь два варианта создания спальни: превратить ее либо в возбуждающий альков, уголок ночных наслаждений, либо в место уединения и отдыха, пристанище мыслей, нечто вроде часовни.

В первом случае стиль Луи XV подходил хрупким, истощенным возбуждениями мозга людям; ведь только XVIII век сумел облечь женщину порочной атмосферой, придать контурам мебели форму ее прелестей, заимствуя для изгибов, для хитросплетений дерева и меди судороги ее наслаждения, завитки ее спазм, приправляя сахаристую томность блондинки пряностями живого, яркого декора; смягчая солоноватость брюнетки сладковатыми, водянистыми, почти безвкусными оттенками обивки.{20}

Подобная комната когда-то была в его парижской квартире: с необъятным белым лакированным ложем — возбуждающей щепоткой перца — радостью старика развратника, хихикающего перед фальшивым целомудрием, перед лицемерным стыдом нежняшек Греза, перед искусственной наивностью шаловливой постельки, пахнущей ребенком и девушкой.{21}

В другом случае — особенно теперь, когда он хотел порвать с раздражающими воспоминаниями прошлого, — единственно возможной была комната, превращенная в монашескую келью; но возникли трудности: для него была неприемлема строгая невзрачность пристанищ раскаяния и молитв.

Дез Эссэнт пришел к выводу, что сделать можно только одно: украсить печальное веселыми предметами; или, вернее, так: сохраняя характер неказистости, придать комнате оттенок элегантности, изысканности; с ног на голову поставить театральную оптику, где жалкая мишура прикидывается роскошными дорогими тканями; добиться противоположного эффекта, то есть воспользоваться великолепными тканями, чтобы создать впечатление ветоши; словом, устроить конуру картезианца; у нее был бы вид настоящей, но конурой она, разумеется, не стала бы.

Чтобы имитировать административно-желтую, клерикальную охру стен, велел обить их шафрановым шелком; чтобы передать шоколадный цвет цоколя (обычный для таких комнат), нарядил стены фиолетовым деревом с амарантовым оттенком; он добился соблазнительного эффекта: являлось смутное воспоминание о неприятной суровости образца, которому дез Эссэнт следовал, преображая его; потолок был обтянут суровым потолком (симуляция штукатурки без ее кричащей яркости); и холодный пол кельи удалось неплохо скопировать: рисунок ковра представлял красные, с белесоватыми участками плитки — имитацию протертости сандалиями и сапогами.

Здесь он поставил маленькую железную кровать — фальшивую кровать монаха: древние фероньерки были выкованы и отполированы, возвышены в изголовьи и в ногах пышным орнаментом, — распустившимися тюльпанами, переплетенными с виноградником; это были перила изумительной лестницы старого отеля.

Ночным столиком служил старый налой: внутри помещался горшок, а наверху — требник; к противоположной стене придвинул скамью под ажурным балдахином: в цельном дереве были вырезаны кинжалы; в церковные подсвечники он вставил свечи из настоящего воска, купленные в магазине культовых принадлежностей, поскольку дез Эссэнт презирал керосин, сланец, газ, стеариновые свечки — словом, любое современное освещение, такое слепящее и грубое.

Из постели утром, перед сном, он рассматривал своего Теотокопулоса: жестокий цвет чуть огрублял улыбку желтой ткани, призывая ее к более строгому тону; дез Эссэнту нетрудно было вообразить, что он находится в ста льё от Парижа, удаленный от всех, в монастырском углу.

Иллюзия возникала легко: его жизнь была аналогична монашеской. Кроме того, у него были преимущества, он избежал многих неудобств: солдатской дисциплины, беззаботности, грязи, соприкосновения с толпой, монотонной праздности. Сделав из кельи уютную теплую комнату, он обеспечил себе мягкое существование, заполненное и свободное.

Словно отшельник, он созрел для уединения, изнуренный жизнью, не ожидая от нее больше ничего; словно монаха, его подавляла безмерная усталость; он хотел сосредоточиться, не иметь ничего общего с профанами, казавшимися ему утилитаристами и дураками.

Итак, не испытывая никакой тяги к состоянию благодати, он искренне симпатизировал монастырским затворникам, которых преследует ненависть общества, не прощающего им ни презрения, ни желания искупить безмолвием все более возрастающее бесстыдство его смехотворно-пустой болтовни.

VI

Погрузившись в просторное кресло с ушками, положив ноги на вермейевые груши каминного тагана, поджаривая тапочки на поленьях, которые, постреливая, отбрасывали сильное пламя, подстегиваемые яростным дыханием трубы, дез Эссэнт положил на стол старый "in-quarto", который только что читал, потянулся, зажег сигарету и стал сладко мечтать: он напал на след воспоминаний, стершихся за несколько месяцев и внезапно воскрешенных одним именем, без всяких причин оно возникло в голове.{22}

С поразительной ясностью увидел смущение своего приятеля д'Эггоранда, когда во время встречи закоренелых холостяков тот вынужден был сознаться: почти все готово к свадьбе. Поднялся крик, ему начали описывать мерзости сна в одной постели; тщетно: потеряв рассудок, он верил в ум будущей жены, считал ее исключительно преданной и нежной.

Лишь один дез Эссэнт поддержал его решение, едва узнал, что невеста хочет жить на углу нового бульвара, в одной из современных квартир в форме ротонды.

Убежденный в безжалостной мощи пустяковых неурядиц, более опустошительных для самых закаленных характеров, чем крупные и, основываясь на том, что д'Эгюранд не располагал никаким состоянием, а приданое жены было мизерным, он различил в этом простеньком желании бесконечную перспективу смешных бед.

В самом деле, д'Эгюранд накупил мебели округлой формы, консолей, выдолбленных сзади, образующих круг дугообразных карнизов, ковров, вытканных полумесяцем, — короче, все вещи на заказ. На это он ухлопал большую сумму; а когда жене, которой не хватало на тряпки, осточертела ротонда и захотелось перебраться в обычную недорогую квартиру, выяснилось, что ни одна вещь не может ни вписаться, ни держаться. Постепенно этот хлам превращался в источник нескончаемых ссор; супружеское согласие, уже треснувшее от совместной жизни, с каждой неделей рассыпалось; они злились, обвиняя друг друга в невозможности жить там, где канапе и консоли не соприкасались со стеной, качались, едва заденешь, несмотря на подкладку. Не было денег, чтобы их переделать, да и невозможно. Все становилось причиной колкостей и стычек, начиная от ящиков, которые хлябали в неустойчивых шкафах, до воровства служанки, пользующейся диспутами, чтобы опустошить кассу; словом, жизнь стала невыносимой; он развлекался на стороне; она в уловках адюльтера искала забвения пасмурной пошлой жизни. Договорившись, они развелись.

— Мой план сражения оказался точным, — подумал тогда дез Эссэнт, ощутив удовольствие стратегов, чьи предвиденные заранее маневры увенчались успехом.

Размышляя перед камином о распавшейся семье, которой он помог своими мудрыми советами воссоединиться, подбросил новые поленья и вновь умчался со своими думами.

Теперь теснились другие воспоминания в том же духе.

Несколько лет назад он повстречался на улице Риволи, вечером, с шестнадцатилетним мальчишкой, бледным и хитролицым, соблазнительным, как девочка. Он тоскливо сосал сигарету (бумага ее прорывалась от табачных поленьев). Ругаясь, чиркал о ляжку спичками; те не вспыхивали; он израсходовал все. Заметя взгляд дез Эссэнта, подошел, притронувшись к козырьку фуражки, и вежливо попросил огонька. Дез Эссэнт угостил его ароматическими сигаретами "Дюбек" завязал разговор и побудил мальчика рассказать о себе.