Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

• Название: Язык в революционное время
• Автор: Бенджамин Харшав
• Издательство: Текст
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0725-8

Книга известного американского лингвиста и культуролога касается радикальных изменений в социокультурной жизни евреев, связанных с возрождением древнееврейского языка. Автор подробно исследует один из аспектов «еврейской революции нового времени»: распространение иврита в качестве основного языка новой еврейской общности. В книгу также включен ряд статей о возрождении иврита, принадлежащих выдающимся еврейским общественным деятелям прошлого века.

---

За короткое время еврейской революции нового времени, и особенно в первой трети XX в., на идише были созданы уникальная проза, великолепная модернистская поэзия, переводы из мировой литературы, разработана грамматика, лингвистика, учебники по естественным наукам, терминология для растений и птиц, появились школы и академии, журналистика и язык политики и урбанистической цивилизации. Его словарь расширился до неузнаваемости во всех направлениях, в язык вошло значительное количество «международных слов» или были придуманы их аналоги; академии кодифицировали орфографию, лексику и терминологию. Язык стал достаточно гибким, чтобы отразить все грани импрессионистической прозы, экспрессионистской поэзии и научных исследований по экономике и фонологии. Возрождение иврита повторило этот процесс, развивалось параллельно с ним, находясь в постоянном соперничестве, но с одним кардинальным отличием: новые идиолекты в области образования, политики, журналистики, ботаники, литературной критики, лингвистики и науки в идише обладали существующим общим базовым языком общества в форме языка, на котором говорили дома и на улице, которым пользовались газеты и другие средства массовой информации и развлечения, который лился из уст представителей «низших» и наиболее культурных слоев общества. Возможно, интеллектуально это был еще скромный язык, но он уже производил впечатление выразительного («сочного»), эмоционального и идиоматичного. Столь же важно, что это был гибкий язык, широко открытый в сторону языков, бывших его компонентами — немецкого, русского и иврита, — и, через первые два, — в сторону общего международного словаря; носитель языка мог легко заимствовать из этих языков и расширять тем самым языковые ресурсы идиша.[76]

Для подобного процветания культуры и литературы на иврите необходим был такой базовый язык общества, который служил бы почвой для полноценной секулярной полисистемы: организаций, идеологий, науки, журналистики и повседневной жизни. Элиезер Бен-Иегуда храбро отправился в Эрец Исраэль еще до первой волны сионистской миграции и до погромов в России. Но на самом деле он поехал туда и принялся за возрождение иврита как разговорного языка в первую очередь не для спасения языка как такового, а скорее для поддержки ивритской литературы, которая казалась ему задыхающейся (дело происходило в последние дни Хаскалы). Он хотел обеспечить для литературы основу в виде народа, говорящего на ее языке во всех обстоятельствах жизни. Он также мечтал о создании «материнского языка», языка, на котором мать будет говорить с младенцем с первых дней его жизни — здесь ясно прослеживается соперничество с идеей маме лошн, распространенного наименования идиша. Но требовалось нечто гораздо большее, нежели «материнский язык». Для процветания литературы иврит следовало возродить в двух взаимосвязанных моделях: основного разговорного язык общества и языка как доминирующего средства для сложной и разветвленной письменной информационной сети. Ведь литература должна основываться как на интонациях и поворотах разговорного языка, на его коннотациях и развившейся в обществе иерархии значений, так и на богатой и многообразной «реальности», от которой она отталкивается, создавая вымышленные миры.

Ивритская литература в том виде, в котором она пребывала тогда, могла существовать в диаспоре до тех пор, пока она функционировала в обществе с двумя основными языками. Идиш употреблялся для внутриобщинных и семейных нужд, а также для базовой информационной сети, а государственный язык — для правительственных институтов и всех нужд политического, технического и научного знания. Но даже в таких условиях ивритская литература едва ли могла бы выжить — из-за соперничества с идишем, как бы слабо он ни защищался. Только в Эрец Исраэль иврит мог надеяться на то, чтобы стать единственным основным языком целого общества, базой, на которой могли сосуществовать различные идеологии, с сетью социальных и образовательных структур, ивритской литературой и культурой, китчем и базарной площадью, идеологически мотивированными и безразличными людьми. Возрождение языка иврит в Эрец Исраэль было историческим вызовом — и этот вызов невозможно было игнорировать на пути создания новой еврейской секулярной полисистемы.

21. Подводные камни исследования

В последнее время было предпринято множество попыток осветить самые разнообразные аспекты возрождения языка: деятельность и идеи Элиезера Бен-Иегуды, образование в сельскохозяйственных поселениях, роль учителей, проблемы словаря и т. д. (Важнейшие из этих трудов перечислены в списке литературы.) Было собрано огромное количество цитат из всевозможных источников, и теперь мы располагаем общей картиной ситуации. До сих пор не вполне понятно, каким образом процесс, еле-еле двигавшийся в течение двадцати пяти (если не сорока) лет, вдруг завершился оглушительным успехом. Неясно, во-первых, потому, что в разных высказываниях современников той эпохи заметна путаница между желаниями и чаяниями и реальным их воплощением. Во-вторых, мы обладаем чрезвычайно скудной информацией о бытовании разговорного иврита в этот краткий, но решающий период: современники не считали нужным говорить о такого рода фактах напрямую, и поэтому нелегко понять, что именно они имели в виду, когда писали, что они «говорили на иврите». Например, согласно некоторым отрывочным данным, в Иерусалиме и в Яффо еще в середине XIX в. на иврите «общались» ашкеназы с сефардами, особенно на рынке. Много ли слов они использовали? Перемежали ли они их арабскими и идишскими словами? Пользовались ли ими как-то иначе, чем французскими или арабскими названиями соответствующих предметов?

И еще, как следует понимать информированного свидетеля, который сообщает следующее: «В 1904 г. десять семей говорили на иврите в Эрец Исраэль». «Десять» — это точное или приблизительное число? Как именно они говорили? Сколько они говорили? Говорили ли они на нем постоянно? Только друг с другом? Только на иврите? Или они просто могли говорить на иврите и изредка пользовались им? Какие социальные прослойки говорили на иврите? Только на формальных встречах или в споре тоже? Люди фиксировали такого рода факты лишь случайно и тенденциозно: либо этот вопрос их мало волновал, либо они не осмеливались сказать, что не говорили на иврите, тогда как он был частью официальной идеологии. Возможно, им казалось, что они использовали иврит в той степени, в какой от них этого требовали, и сейчас они говорили на нем лучше, чем раньше, и радовались достигнутому. Более того, многие свидетельства — это воспоминания о том, что было десятки лет назад, когда каждый хотел показать, что был одним из первых и до сих пор помнит усилия и успехи того времени. И еще, возможно, более поздняя реальность и идеология отбрасывали тень на их воспоминания о прошлом.[77] Обычно люди, которые вкладывали огромный труд в развитие языка, считали чудом каждый маленький шажок, тогда как внешние наблюдатели фиксировали смехотворные масштабы достижений. Поэтому множество свидетелей, членов Первой алии и их учителей, преувеличивали свои восторги, тогда как первые иммигранты Второй алии практически не обнаружили разговорного иврита, не нашли ни одного профессионального учителя и ни одной серьезной школы.

Интересный пример проблематичной достоверности этих свидетельств содержится в постороннем источнике: Зигмунд Фрейд рассказывал о своем отце, что тот «говорил на святом языке так же хорошо, как по-немецки, если не лучше» (Gay 1988:600). Но возможно ли, чтобы Яаков Фрейд действительно говорил на иврите в XIX в., когда никто не говорил на этом языке? Да еще хорошо говорил? Возможно, Зигмунд Фрейд имел в виду, что его отец мог пользоваться этим языком, т. е. что он мог читать и писать на иврите лучше, чем на немецком; а возможно, он имел в виду идиш, о котором не так приятно было упоминать. И это свидетельство ученого, который обычно был весьма точен в выражениях!

Другой пример: учебники истории не перестают повторять, что «Первая ивритская школа» была основана в Ришон ле-Ционе в 1886 г. Школа в этом поселении действительно была основана в 1886 г., но «ивритской» она стала намного позже. Эпитет «ивритская» здесь — это отражение реалии более позднего периода, и его правомерность весьма сомнительна, если только речь идет не о попытках обучать «ивриту на иврите» (метод Берлица, перенесенный в Иерусалим из Стамбула Нисимом Бехаром (1848–1931), прогрессивным учителем иврита, который приобрел опыт во французских школах Alliance Israelite [см.: Haramati 1978]). Этот метод был предназначен для обучения ивриту как иностранному языку, в реальности — ивриту как третьему языку (после идиша и французского). Многие свидетельства заставляют нас сомневаться, действительно ли это с самого начала была ивритская школа. Например, в 1888 г. издававшаяся Бен-Иегудой газета Ха-Цви с энтузиазмом сообщала о достижениях первой «ивритской» школы в Ришон ле-Ционе: «Как прекрасно видеть детей, которые собираются по субботам и играют во всякие детские игры, в „чёт-нечет“ и другие. Они играют, ссорятся и дурачатся — и все это на иврите». Но сразу после этого становится ясен реальный уровень их знания иврита: «Во время прогулок учителя называют ученикам ивритские имена всех предметов, которые попадаются им на глаза: гора, долина, река, равнина и т. д.» (Haramati 1979:33; курсив мой. — Б.Х.). (Это то, чего не знают деревенские дети! И где они нашли реку в районе Ришон ле-Циона? Видимо, эта сцена порождена воображением самого Бен-Иегуды: он предполагал, что река Иордан протекает по его собственному городу Иерусалиму, почерпнув эту мысль из романа Мапу «Любовь в Сионе», где Иерусалим описан по образцу литовского Ковно.)