Брайан Олдисс - Оксфордские страсти

• Название: Оксфордские страсти
• Автор: Брайан Олдисс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-18434-I

Хэмпден-Феррерс – «самая заурядная деревушка» в пригороде Оксфорда. Ее история богата незначительными событиями, ее церкви – полторы тысячи лет. И едва деревенские жители решают отпраздновать юбилей этой церкви, деревушка перестает быть «самой заурядной»: в ней происходит череда мрачных, чудесных, неожиданных, комических и мистических событий. Между жителями внезапно вспыхивает любовь неземной силы. В одном из домов является призрак. В чистом поле обнаруживается осел-оборотень. Из вод оксфордского озера восстает основатель колледжа. Героям грезится подземный город мертвых – зеркальное отражение их деревни. Старая история преступного священника порождает страшное проклятие, которое грозит уничтожением всем, кому о нем известно, и лишь научная логика и постижение самих основ Вселенной спасают обитателей деревни от неминуемой гибели.

Брайан Олдисс (р. 1925) – одна из крупнейших фигур в мировой фантастической литературе, многогранный писатель, чьи работы завоевали сердца миллионов поклонников. Перед вами его новый роман – гимн любви к Англии, к инаковости и к любви как таковой.

---

– И как же нам теперь быть? – спросил Стивен – Мы, по-видимому, установили, что вся эта несчастная история – вовсе не мистификация, которую выдумал на нашу погибель дурной священник Тарквин Феррерс. Что нам теперь делать?

– Разойтись по домам и налить по маленькой? – предложил Джереми. Засмеялись лишь Хетти со Стивеном.

Генри взглянул на часы. Уже семь сорок два. Обращаясь к Стивену, он сказал:

– Если позволите, господин председатель, нам не помешало бы обратиться за советом к самому важному, самому ученому жителю нашей деревни – к профессору Валентину Леппарду. Еще нет восьми, значит, он еще не лег спать. Как думаете, не привезти ли его сюда? Он. конечно, уже глубокий старик, однако ум его трезв и глубок. Быть может, нам полезно узнать, как он понимает это послание на плите и сколь, на его взгляд, возможно существование канцерогенного бога, чье имя викарий отказывается нам сообщить.

– Я не говорю его имени только для того, чтобы всех вас защитить, – возразил Робин. – Но Леппард – яростный противник христианской церкви. Ему здесь не место.

– Я полностью понимаю вашу точку зрения, ваше преподобие, однако это ваше существо, этот процесс, как его ни нарекай, также яро против христианства. Более того: оно вообще против всего человеческого. Мне кажется, вас не должно слишком покоробить присутствие профессора Леппарда.

– Да, я за него ручаюсь, – сказал Родни, – он человек, конечно, ядовитый, но дурными словами никогда не выражается. Я имел с ним дело в прошлом году, он просил помочь составить договор с издателем.

– Если нужно привезти его на машине, я с большим удовольствием это сделаю, – сказала Пенелопа, вставая из-за стола.

Так и договорились.

Хотя вечер выдался теплый, Валентин Леппард приехал в шляпе и в толстом черном пальто. Шляпу он поручил заботам Пенелопы и Шэрон еще в вестибюле, но снять пальто попросту отказался. Все члены комиссии почтительно встали, когда старик появился в кабинете. Валентин пожал руку Стивену. Рядом с Генри поставили кресло с мягкой спинкой. Валентин погрузился туда, вздохнул и уставился на членов комиссии сквозь мутноватые стекла очков.

Стивен Боксбаум взял на себя обязанность обратиться к Валентину Леппарду с приветствием. Стивен рассказал что найдена старинная или даже древняя плита, что на ней клинопись, и вроде бы она содержит печальное известие о том, что Вселенную создал некий лишенный разума и злокачественный процесс.

Более того, сказал Стивен, не вполне ясно, однако нельзя исключить, что сама Вселенная и есть этот самый процесс.

– Прошу прощения, что перебиваю вас, Стивен, – вставил отец Робин, – однако я слишком переволновался, когда сказал про клинопись. Надпись на плите вовсе не клинописная. Возможно, она сделана на амхарском языке, который, согласно классификации языков, принадлежит к юго-восточной семитской подгруппе афроазиатской группы языков.

– Благодарю, викарий, – сказал Стивен, хмуро поглядев на Джереми, который вовсю ухмылялся. – Мы рассчитываем в ближайшем будущем своими глазами увидеть эту удивительную скрижаль.

Комиссия желала услышать, какой совет даст им профессор Леппард: надо ли в самом деле поверить, что существует этот бесчеловечный антиразумный процесс и – если он существует» – как им следует поступить.

Валентин воздел бровь и молча уставился на Стивена. Робин вновь заговорил:

– Понимаете, профессор, мне вначале было видение… Сошел ангел с небес и сказал, чтобы я глянул за стенку шкафа – там и хранилась эта плита Каккабука.

Валентин, не опустив бровь, попросил Робина описать, как выглядел ангел.

– Ну, крылья, конечно. Большие такие крылья, будто из перьев. И желтая футболка. – Робин тут же смолк.

– Надо же: ангел в футболке! Вот так новость! В Ветхом Завете ангелы футболок не носят. А что на ней было написано? «Пейте на небе больше пива "Гиннес"!» или что?

– Нет. Не это. Другое. – Отец Робин говорил отрывисто, пытаясь скрыть перед вновь пришедшим свою неприязнь.

– Как думаете, вы в силах сообщить нам, что же на футболке было написано?

– Я бы предпочел об этом не распространяться.

– Понятно. – Валентин на некоторое время задумался, потом спросил в лоб: – А вы готовы сообщить нам имя или титул этого зловредного существа, которое утверждает, что победит нас, или вы и об этом тоже предпочли бы не распространяться?

– Профессор, целесообразно не называть его имени.

Робин не сдавал позиций, хотя всегда предпочитал зыбучие пески, а не твердь. Но последующие слова Валентина Леппарда застали его врасплох:

– А его имя случайно не ИСПаВеДиВ? Аббревиатура, как это ни глупо, обозначающая слова «Изначальное Создание Пантократор Вечной Древности и Возмездия»?

Робин ладонью прикрыл глаза. Потрясенный словами профессора, он почти умоляюще спросил, откуда Валентин узнал тайное имя.

Валентин ответствовал, что с удовольствием расскажет, если Робин сообщит всем, что было написано у ангела на футболке.

– Хорошо, скажу. На футболке была надпись – видимо, какая-то шутка: «Книг-Конг тоже умер за наши грехи».

Напряженность, которая так долго копилась у присутствующих, разрядилась взрывом хохота. Джереми чуть не свалился со стула.

Лишь Валентин не смеялся. Он запустил руку в необъятные внутренности своего пальто и вынул квадратный пергамент, который тут же и развернул.

Разгладил его на столе крапчатыми старческими руками.

– Это послание его преподобия Тарквина Феррерса написанное в 1814 году… кстати, в том же году открылся Венский конгресс, а добрый Папа Пий Седьмой восстановил Инквизицию…

Все внимали ему, и он явно наслаждался.

– Вы спросите меня, каким образом мне досталось это важное послание. Сей исторический документ принесен мне ветром: летел по земле вместе с мусором, который оставляют потребители мусорной «пищи» из автоматов… Документ застрял в колючках кустарника, который огораживает мой участок, аккурат когда я направлялся домой. Стоит ли говорить, что я тут же взял его с собой, прочел и таким образом познакомился с ИСПаВеДиВ… Что тут скажешь: тревожное знакомство, должен признать.

– И? – подначил Генри.

– Вот и все пролегомены, – сказал Валентин.

Он сложил руки и упокоил их перед собою прямо на пергаменте. Солнце вышло из-за облака и вонзило в кабинет припозднившийся луч, весь словно из полированной меди. Большинство членов комиссии несколько утешились этим обстоятельством.

– Вы, видимо, помните, – сказал Валентин, – если вы вообще имеете хотя бы какое-то образование, что «Симпозион», или «Пир», Платона, после обсуждения идей завершается тем, что Сократ умылся и затем «провел остальную часть дня привычным образом».[46] Я всегда восхищался этой концовкой. Какими бы великими и глубокими ни были идеи, занимающие нас, в конце концов мы можем и должны проводить свои дни привычным образом… Губительные идеи нередко тревожат нас. Был такой археолог по имени Гордон Чайлд,[47] если не ошибаюсь… я с ним лишь однажды виделся и с первого взгляда его невзлюбил… хотя, возможно, это был не он. Во всяком случае, именно Чайлд развивал теорию, что мы, люди, являемся потомками тех, кого он называл «приматы-убийцы». И в самом деле, в прошлом веке был целый период, довольно долгий, когда возникало ощущение, что целые страны – Третий рейх, Советский Союз – оказались под пятой у таких вот «приматов-убийц»… Это теперь мы пришли к более благообразному представлению, что мы с вами – потомки так называемых «охотников-собирателей». Ах, эти «охотники-собиратели» – они только что не робин-гуды. В самом деле, это куда приятнее звучит, чем отвратительные «приматы-убийцы». Несмотря на многие ужасные вещи, которые связаны с «общественной», что называется, «жизнью», мы существуем в эпоху, когда осуществляется немало собирания – научных данных, к примеру, и тому подобного. Мы наблюдали немало поразительных перемен, которые воздействуют на нашу жизнь весьма разнообразно. И тем не менее, мужчины по-прежнему любят женщин, а женщины – мужчин, и именно это для меня означает «провел остальную часть дня привычным образом»… Нас неизменно тревожит противоречие видения. Доказательство этому мы все время находим в произведениях искусства. Нас могут восхищать элегантные костюмы людей высшего света на картинах Джона Сингера Сарджента или искаженные формы обездоленных на полотнах Фрэнсиса Бэкона.[48] Или и то и другое разом.

– Валентин, – прервал его Генри, – нас сейчас интересует не история человеческой эволюции и не лекция по искусству, а твои мысли об этом злокозненном ИСПаВеДиВ'е – если мне позволено произнести это имя вслух и не пасть замертво.

– Рано или поздно ты все равно падешь замертво, как и все мы, – отвечал профессор, демонстрируя редкое самообладание. – А там можешь винить ИСПаВеДиВ'а, или великого бога Пана, или могущественного Баала; это уже кому как нравится. И ничто не отсрочит твой уход в мир иной. Все мы ожидаем своего смертного часа с разной степенью стойкости духа… Я вот что пытался продемонстрировать: какая бы великая теория ни восторжествовала, мы будем истинно мудры, если по-прежнему будем вести обычные наши жизни, сопротивляясь доминирующей идее столь неколебимо, сколь нам это удастся. Если изучаешь исторические пьесы этого скорохвата, этого претенциозного позера, которого называют драматургом Уильямом Шекспиром, не может не поразиться этому стародавнему, превратному представлению, будто Франция принадлежит Англии… Сколько храбрых людей погибло за эту идею – а ведь вот уж чепуха, дальше некуда!