Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев

• Название: Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев
• Автор: Дмитрий Засосов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02395-1

Авторы книги — юрист Д. А. Засосов и инженер-путеец В. И. Пызин — принадлежали к последнему поколению истинных петербуржцев. В их воспоминаниях о жизни, быте и нравах столичного города конца XIX — начала XX века нашел отражение взгляд на Петербург представителей демократической интеллигенции России. Авторы, одаренные наблюдательностью и чувством юмора, увлекательно рассказывают о жизни петербуржцев различных сословий предреволюционной поры.

Книгу дополняют обширные комментарии, которые содержат любопытные сведения из истории Петербурга, и многочисленные иллюстрации.

---

Спрос на жилье в той или иной части города формировался типичными для данного места группами населения. Заказывая проект дома, владелец участка ориентировал архитектора на соответствующие цены найма квартир и аренды нежилых помещений. Рост населения столицы обеспечивал неуклонный рост доходов с недвижимости, не требуя от ее собственников забот о процветании города. В городском управлении они успешно тормозили инициативы представителей торгово-промышленного капитала («обновленцев»), пытавшихся проводить прогрессивные реформы.

Петербург превосходил крупнейшие города Европы размером и населенностью домов, о чем дает представление следующая таблица (Брокгауз. II. XVII, стб. 882, 883).

Отношение петербуржцев к новым каменным громадам в 4, 5, 6 этажей не было единодушным. «Иные дома стоят еще без дверей и окон, из них тянет, как из погребов, сыростью и холодом, а уже в газетах пестреют объявления о сдаче квартир в них. Нарасхват идут!» (Минцлов С. 92). Со своей стороны, специалисты по санитарии и гигиене находили условия жизни в больших доходных домах крайне нездоровыми, особенно ввиду постоянно возобновлявшихся эпидемий (ПЖ. 57). Литературно-художественная элита была охвачена предчувствием гибели всего, что еще оставалось в столице человечного, под натиском антигуманной стихии, олицетворяемой брандмауэрами, сжимающими хрупкий мир старого города (Каганов Г. 159–161). Под мнимой угрозой буржуазной дегуманизации и утраты прежних основ и ценностей жизни в кругу художников «Мира искусства» возник эстетский культ петровского и пушкинского Петербурга. Наконец, в либерально настроенных кругах судили о доходных домах не по строительным их достоинствам, а по отрицательным социальным последствиям слишком плотного их заселения, вызванного дороговизной квартир. Основанием для таких суждений служило сравнение цен квартир в Петербурге и в европейских столицах. Получалось, что петербургские домовладельцы — самые бесчеловечные в Европе (ПЖ. 57).

Сопоставление с отечественными городами дает иную картину. Хотя за квартиры свыше 6 комнат в Петербурге приходилось платить в 3,5 раза дороже, чем в Саратове, и на 18 % дороже, чем в Москве, зато это было на 10 % дешевле, чем в Киеве, и на 40 % дешевле, чем в Лодзи. Квартиры в 4–6 комнат были в 2,4 раза дороже саратовских и всего лишь на 14 % дороже московских, тогда как в Киеве они стоили в 2,3 раза, а в Варшаве и Лодзи почти вдвое дороже, чем в Петербурге. Наконец, 1–3-комнатные квартиры во всех крупных городах империи, кроме Харькова, Саратова и Риги, были дороже петербургских (например, в Лодзи — в 2,3 раза). Итак, на российском фоне цены на квартиры в столице были умеренные, причем особенно благоприятными были условия найма небольших квартир — как раз тех, которые приходилось снимать наименее обеспеченным петербуржцам. Добавим к этому, что дрова здесь были дешевле, нежели в каком-либо из крупных городов, — в полтора раза дешевле, чем в Москве, а за электричество приходилось платить так же, как в Москве или Саратове (Степанов А. 1993. 299, 300), — и нас уже не удивит жизнерадостный тон этой главы, резко противоречащий суждениям сангигиенистов и экономистов, прилагавших к петербургской действительности европейские критерии и тем самым получавших неутешительные выводы, какие они и хотели получить.

По уровню комфорта столичные квартиры были ближе к европейскому стандарту, чем в каком-либо ином городе России. Строительные нормативы предписывали иметь в квартире средней величины «переднюю — 3 кв. саж; кабинет — 6 кв. саж.; зал и гостиную — 12 кв. саж.; столовую — 10 кв. саж.; спальню и будуар (разгороженные драпировкой) — 6 кв. саж.; детскую — 6 кв. саж.; комнату для гувернантки — 6 кв. саж.; комнату для прислуги — 8 кв. саж.; кухню с кладовой — 6 кв. саж. Итого 63 кв. саж. Нормативная годовая плата за такую квартиру составляла 750 руб. (без дров). На самом же деле она была выше — от большого спроса на такие квартиры» (Тилинский А. Ч. II. Отд. 2. 25, 26).

В среднем петербургская квартира состояла из 4–5 комнат, из коих 3 комнаты были чисто жилыми. На каждую жилую комнату (т. е. не считая кухонь и прихожих) приходилось в 1900 г. 2,4 человека. Последний показатель имел тенденцию расти (Енакиев Ф. 34).

Обитатели ночлежек и сиротских домов

Чем богаче город, тем легче в нем прожить без работы. Нищие в центре города — признак его благополучия. В этом отношении Петербург, где нищие составляли 1 % населения, сильно уступал Москве (7 %). Мест в ночлежках здесь было вдвое меньше, чем в Москве, но на место в Питере приходилось 5 бездомных, а в Москве — 16. Причина популярности «белокаменной» у всероссийской нищей братии не только в богатстве и радушии москвичей, но и в особенностях методов, какими действовала в обеих столицах полиция и «Особое присутствие по разбору и призрению нищих».

Московская полиция была бессильна держать под контролем более чем сотню тысяч лиц, предпочитавших побираться, но не работать. Там ежегодно доставляли в «Особое присутствие» всего лишь около 8 % имевшихся в городе нищих. И хотя московское «Присутствие» имело право определять их на принудительные работы и располагало несравненно большей, чем в Петербурге, емкостью рабочих мест для них, Москва предпочитала предоставлять свой работный дом и дома трудолюбия не нищим, а тем из бедняков, кто действительно искал работу. По существу, борьбу с нищенством подменили в Москве приносившей доход благотворительностью, а нищих предоставили самим себе (что, судя по их количеству, вполне их устраивало).

В Петербурге все было иначе. Здесь в «Особом присутствии» в течение года оказывался едва ли не каждый бродяга, а иные даже по нескольку раз. Рабочих мест для них было очень мало, к тому же здешнее «Присутствие» не обладало правом принуждать их к работе. Подавляющее большинство нищенствующих высылали, а остальных устраивали в небольшие мастерские трудовой помощи, не стараясь перехватить у благотворительных учреждений попечительство над ищущими работу бедняками.

Однако бродяги сумели и высылки превратить в постоянный источник существования, вновь и вновь возвращаясь в столицу. Мужик, вернувшийся в 19-й раз, рассказывал: «Если бы нас не высылали — хоть с голоду помирай. Я нарочно не беру паспорта из волости… Без паспорта нас заберут, посадят в тепло, накормят, обуют, оденут, а с паспортом хоть с голоду помирай… Вот примерно теперь, мы идем в Питер, все без паспорта, все высланные. Значит, нас сейчас же заберут. И хорошо. Недели две мы посидим, отдохнем, поправимся, потом недели две, а то и месяц подержат нас в пересыльной; здесь каждому дадут по полушубку, теплые валенки и отправят на родину этапом… Доставят на место, спросят: „Шубу хочешь отдать?“ Зачем отдавать?! „Нет, мол, не хочу“. Ну, и оставят тебе шубу… Эту шубу сейчас „по боку“. Выручишь рублей пять, и обратно в Питер, за другой шубой. <…> Только и живу этим. Летом нам вместо шуб армяки дают; те дешевле, а тоже хорошие, новые армяки» (Животов Н. II. 44, 45).

«Целые деревни в Себежском уезде Витебской губернии переселяются на осень и зиму в Петербург нищенствовать. В Макарьевском уезде Костромской губернии целые волости нищенствуют. Это их отхожий промысел. В волости имеются мастера, фабрикующие паспорта, свидетельства о пожарах, градобитиях, даже дозволения на сборы на построение храмов» (Бахтиаров А. 1903. 61).

По подсчетам публициста — сторонника замены высылки принудительным трудом в работном доме — бродяги стоили Петербургу более 1 млн. руб. в год (Животов Н. II. 45). Приходится признать, что за безалаберностью московской полиции крылась экономическая и нравственная мудрость: бюджет города освобождался от миллионных трат, которые превращались в акты милосердия москвичей, к обоюдному удовлетворению имущих и неимущих (Степанов А. 1993. 301).

Сознавать это ныне особенно досадно ввиду того, что сохранилось свидетельство отменного здоровья тогдашних обитателей петербургского дна: «Что достойно внимания из быта бродяжек-попрошаек — это долголетие их! Здесь есть юбиляры, по 50–60 лет занимающиеся нищенством, есть старики и старухи 80–90 лет, еще в молодости впавшие в бедность… И какие все бодрые, молодцеватые!.. Кровь с молоком, хотя едят они какую-то падаль, и то не ежедневно, ночуют, случается, под открытым небом… В трех ночных приютах, где я ночевал за время своего интервью, было 239 бродяжек; из них 170 седых старцев, из этих 170 самый молодой 58 лет, а самый старый 103 лет. <…> Нищие и бродяжки ведут сравнительно спокойную от душевных волнений и забот жизнь… Их потребности — грошовые, удовлетворяемые подаянием; их заботы ограничиваются тощим желудком и полицейским обходом. Между тем сколько волнений и тревог приходится переживать нам с вами, читатель, особенно имеющим семью?! У бродяжек не бывает ни порока сердца, ни нервных ударов, апоплексии, подагры и т. п… нет сидячей жизни, развивающей хронические болезни, нет простудных болезней, потому что организм их привык ко всему; нет у них и ожирения… Громадное большинство (бродяжек. — А. С.)… счастливо своим положением, не желая ничего лучшего и бегая от всяких богаделен и приютов» (Животов Н. II. 18, 19).