Илга Понорницкая - Чемпионка по выживанию

• Название: Чемпионка по выживанию
• Автор: Илга Понорницкая
• Жанр: Короткие истории

Введите сюда краткую аннотацию

---

Восемь лет назад, когда они только поженились, Светка случайно застала супруга с гостившей у нее однокурсницей. Светка что-то такое приняла — хотела отравиться. В больнице ей промывали желудок и ставили клизму, а после задавали дурацкие вопросы. Словом, ей надо было, чтобы ее оставили в покое, чтоб было темно и мягко, но на самом деле было холодно и белым-бело кругом, и с ней делали и делали что-то неприятное.

Когда она вышла из больницы, они со Стасом поехали провожать подругу, которой давно пора было возвращаться домой. Светка думала: «Какой ужас — назад мы будем возвращаться вдвоем!»

Пройдя через угрозу Светкиной смерти, оба они, конечно, должны были измениться. Или хотя бы кто-то один. Светка изменилась за обоих. Теперь она воспринимает увлечения мужа как должное. Она полюбила психологию и выстроила однажды довольно строгую классификацию «Стасовых девочек». Классификация эта постоянно пополняется. В ней появляются новые ячейки — вид, подвид — и каждой женщине, на которую бы Стас ни поглядел, находится в ней место.

Одно из отправных положений в Светкиной трактовке Стасовых измен звучит так: «У меня ведь нет детей».

С Таней они познакомились в гинекологии, где Светка лежала, в очередной раз потеряв ребенка, а Таня — залечивала болячки, воспаления, нажитые а зоне. Однажды Светка представила Таню и Стаса друг другу — и вскоре Стас переселился в Танину комнату и взял заботы о ее детях на себя. Так что Танина мама, смотревшая за ними, могла спокойно съездить в деревню и вообще заняться чем угодно.

Одно время все старались официально оформить изменения в своих отношениях. Светка со Стасом — развод, а Таня с ним же — создание новой семьи. Но за развод требовалось уплатить государству определенную сумму — никто ее так и не смог выделить. Деньги всегда были нужны на что-то более вещественное — и все трое полагали, что когда-нибудь дела уладятся сами собой.

— У, зыркает! — говорит Светка о девочке, продающей семечки на углу, когда мы все вместе идем по улице. С чрезвычайно довольным видом Стас везет моего младшего в коляске — ссутулясь, вытянув голову далеко вперед и улыбаясь от уха до уха. Мне вдруг становится страшно: люди же думают, что это и есть мой муж, когда-то я вышла за него! Потом мне приходит в голову, что Стаса здесь знают многие, и им известно, что он просто очень любит детей.

Девчонка, продающая семечки, — худенькая, смуглая, с черными курчавыми волосами. Танина старшая дочка — лет девяти. Она глядит настороженно. Стас пробегает мимо нее, не глядя, вцепившись в детскую коляску.

Миновав маленькую торговку, Светка широко улыбается:

— Танька перестаралась тогда! Вошла в роль мужней жены. Как же — и дети у нее, и мужчина — полное семейство. Стас у нее жил-жил, а потом ему стало надоедать. Каждый вечер: «А где ты был, почему так поздно с работы пришел? Дети ждут тебя, не ложатся спать. Сколько раз говорила: приходи пораньше». Однажды после работы он вовсе к ней не пошел! Куда ты пошел тогда, а, Стас? Ну, скажи! Кто еще кроме меня так тебя понимает? Я знала, что ты вернешься ко мне. Когда деньги искали для развода — я уже знала!

Ко мне Стас однажды тоже больше не пришел, когда у меня второй раз сломалась коляска. Я купила детскую коляску с рук — очень недорого — и она сломалась через две недели. Стас что-то там сделал с ней — и выглядел очень гордым. Но на другой день коляска снова сломалась. Заглянув ко мне после работы, Стас сказал, что сейчас сбегает, принесет какие-то инструменты. Вместо него появилась Светка — сказать, что Стас ко мне больше не придет и что больно ему надо — каждый день коляски чинить… Наверно, не увидев на моем лице всей ожидаемой печали, она спросила:

— Ведь что-то хорошее в нем есть? По крайней мере, ты не станешь отрицать, что он щедрый? — она смотрела на банки с джемом, громоздившиеся в углу. Стас покупал джем в счет зарплаты. — Что ты смеешься? Такая богатая, что ли? Можешь сама своим детям все купить?

Я выхожу во двор. На длинной скамейке — там, где сохнет белье; в тени простыней, сидят мужчины из нашего дома, разомлевшие от жары и от безработицы.

— У нас коляска сломалась, — говорю я им. — Там, вроде, нужно клепать. Или сварка нужна… Вы не посмотрели бы?

Они глядят перед собой молча, в их лицах ничего не меняется.

— Я заплатила бы… Много не могу, но мы соседи… Вот вы бы не могли помочь?

Тот, на кого я смотрю, оглядывается по сторонам.

— Я? Н-нет…

Какие-то парни пробегают через наш двор. Один кивает на моего сынишку:

— Юрка, гляди, какой красивый ребенок! Это не твой?

— Почем я знаю? — хохочет Юрка. — У меня по городу столько детей наделано. Эй, мамаша! Как думаешь? Этот — не мой?

Тут воздух прорезает истошный визг моего старшего сына. Его тащит в подъезд какая-то старуха, и, когда я, наконец, разожму пальцы на его запястье, там долго еще будет оставаться след. Старуха кричит, что кто-то сломал замок в кухне четвертого этажа. Что они нарочно скинулись всем этажом на замок, чтобы посторонние не выкручивали в кухне лампочки. Тогда уж, если лампочка пропадет — то ясно будет — надо искать вора среди своих. И что она собиралась только показать сломанный замок моему сыну и спросить у него: «Твоя работа?» С утра она допрашивала уже трех или четырех парнишек из нашего дома — надо же заставить виновного признаться!

Таниных детей старуха обошла бы за три километра. И дело не в том, что у Тани девочки, а девочки реже ломают замки. Дело в том, что Таня — бывшая зэчка. Светка говорит, по Тане видно, что она бывшая зэчка. Не всегда — видно, когда она сама этого хочет. Таню боятся.

Вхожу с детьми в дом. Наша дверь открыта. У порога какие-то сумки. На кровати сидит Регина — квартирная хозяйка. С подбитым глазом.

— Я от мужа ушла. Что смотришь? Деньги тебе верну — те, что ты вперед заплатила. Короче — сегодня я еще ночую у подружки, а завтра к вечеру — чтобы вас здесь не было.

Работа есть — и все наладится. Квартиру снять — не проблема. Старший сын сдал экзамены в первый класс престижной школы. Младшие ходят в детский сад. Иногда мне кажется, что мы всегда жили в этом городе. И даже — что я всегда была одна с детьми. И что нам всегда жилось не так уж плохо.

Сначала я заставляла себя не думать о том, из-за чего сюда. А теперь все это стало забываться само собой. Мне еще детей растить — зачем помнить плохое? Из памяти уходит все лишнее — потому что я так хочу. Этому помогает и моя работа. На ней легко переключиться со своего внутреннего состояния на чье-нибудь еще. Я журналист. Я уже брала интервью у разных людей. Меня многие знают. Бывает, я говорю, как меня зовут, и люди удивляются: «Как, это вы?».

Однажды я вспоминаю Таню. Чемпионку по выживанию. Теперь она не откажется поговорить со мной? Особенно, если я пообещаю изменить в газете ее имя. А может, она захочет дать интервью под своим настоящим именем? Кто знает?

Женщина, родившая трех детей и готовая их воспитывать одна. Мать, отсидевшая в зоне за красивую детскую коляску. Хозяйка, умеющая и готовить, и шить из ничего. И дети — ей под стать. Старшая дочь уже девятилетней зарабатывала деньги. Продавала семечки — в каникулы с утра до ночи и потом, весь год, — после уроков в престижной школе.

Я давно не была в этой части города. Надо бы как-нибудь навестить Светку и Стаса. Отчего-то я уверена, что они и сейчас вместе. Может быть, только Стас временно отсутствует. Он — у какой-нибудь очередной подруги. Но можно будет вместе со Светкой к ним сходить.

Как всегда, когда я вспоминаю про них, мне делается стыдно, что я никак не найду времени к ним забежать. Ведь было дело, они, как могли, помогали мне. К тому же, я вспоминаю Светкины слова — о том, что я не захочу общаться с ней, когда моя жизнь начнет налаживаться. Нет, надо, надо к ним зайти… Когда-нибудь…

На углу с мешком семечек — женщина лет пятидесяти.

— Вы не знаете Таню? У нее дочка стояла здесь?

— Я Танькина мать. Она тебе, что, должна? Я за нее не отвечаю. У меня денег нет…

— Она… она мне не должна.

— Не хочешь, не говори. Она всем должна. Не знаю я, где Танька. Дочки у нее в интернате. Она их била и… все было там. На что им было жить? На эти семечки? К детям ее не пустят теперь. Даже если появится. Но она не появляется там. Ее нигде нет. Я одна езжу к детям по субботам. Им хорошо. Рады, что попали в интернат. Она била их, если просили есть.

Что стало с тобой за это время, с тех пор, я первый раз услышала о тебе? Когда, на чем ты сломалась, как ты стала другой? Или ты всегда такая была, а я тебя только придумала — мой огонек в чужом городе, мой маячок-чемпионка по выживанию?

Когда я все-таки нахожу ее — передо мной женщина с темным изможденным лицом. Огромные глаза в обрамлении поднявшихся, вздутых жилок. Я ни разу не видела вздутые жилки вокруг глаз. И она говорит мне что-то малопонятное. О парне, с которым встречается сейчас. Что он того и гляди бросит ее. Как бросали остальные. И о конфликте с детьми — что дочки ее предали и отвернулись от нее, что это больно, само собой, но что любую боль можно превратить в радость. Что все зависит от нашего восприятия боли — только и всего. О том, как важно человеку быть свободным и сильным. Ее девчонки не захотели быть свободными и сильными, как она ни старалась. Иначе они смогли бы выжить все вместе. Мы все боимся быть свободными и сильными — пока не поймем, что это в любом случае самый лучший вариант. И о том, как она рада, что помогла мне в свое время выстоять — пусть и не зная об этом. И что она сильная и может также помочь еще многим, многим людям…