Генри Джеймс - Американец

• Название: Американец
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Культ-Информ-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-8392-0223-1

Роман «Американец» (1877) знакомит читателя с ранним периодом творчества Г. Джеймса. На пути его героев становится европейская сословная кастовость. Уж слишком не совпадают самый дух и строй жизни на разных континентах. И это несоответствие драматически сказывается на судьбах психологически тонкого романа о несостоявшейся любви.

---

— Следует ли понимать, что вы столь элегантно определяете маркизу де Беллегард? — спросила миссис Тристрам.

— Ну а как же, — ответил Ньюмен. — Она дурная женщина и притом старая грешница.

— В чем же ее грехи? — поинтересовалась миссис Тристрам.

— Не удивлюсь, если она даже убила кого-нибудь, разумеется, исключительно из чувства долга.

— Какие ужасные вещи вы говорите! — вздохнула миссис Тристрам.

— Ужасные? Помилуйте! Я говорю это, будучи к ней расположен!

— Воображаю, что вы наговорите, когда захотите кого-то осудить!

— Осуждение я приберегу для кого-нибудь другого, для маркиза например. Не перевариваю этого джентльмена ни под каким соусом.

— А он в чем провинился?

— Пока не знаю, но он совершил что-то отвратительное, что-то подлое и низкое. И в отличие от матери, ему не хватает отваги, которая сколько-нибудь искупала бы содеянное. Сам он, пожалуй, не убивал, но наверняка присутствовал при убийстве — стоял, повернувшись спиной, и смотрел в сторону, пока убивали другие.

Невзирая на эту оскорбительную для маркиза гипотезу, которую следует воспринимать лишь как проявление причудливого «американского юмора», Ньюмен всячески старался сохранять в отношениях с маркизом ровный и дружелюбный тон. Он терпеть не мог плохо думать о тех, с кем имеет дело, и для собственного спокойствия был готов пустить в ход воображение (наличия которого за ним не подозревали), чтобы на время убедить себя, будто водит знакомство с добрым малым. И к маркизу он старался относиться как к доброму малому, более того — искренне считал, что на самом деле тот вовсе не такой надутый индюк, каким кажется. Простота Ньюмена в обращении с людьми никогда не переходила в фамильярность, его убежденность в том, что все люди равны, проистекала не из агрессивной бесцеремонности и не из каких-то возвышенных теорий, скорее ее можно было сравнить со здоровым аппетитом, который, никогда не подвергаясь ограничениям, не перерастает в отталкивающую жадность.

Ньюмен не давал себе труда задуматься над сомнительным положением, которое он занимал в этом обществе, что, надо полагать, бесило маркиза де Беллегарда, подозревавшего, каким грубым и бесцветным представляется он своему будущему зятю — ничуть не похожим на тот внушительный образ, который месье де Беллегард выпестовал в собственном воображении. Однако он ни разу не забылся и с привычной любезностью отвечал на все попытки Ньюмена «подъехать» к нему. Ньюмен же только и делал, что забывался, он засыпал маркиза бесконечными легкомысленными вопросами и предположениями, то и дело обнаруживая, что его хозяин смотрит на него с ироничной, снисходительной улыбкой. «Какого черта он улыбается?» — недоумевал Ньюмен. Справедливо было бы предположить, что для самого маркиза улыбка являлась компромиссом между множеством владевших им чувств. Пока на его лице играет улыбка, он выглядит любезным, а быть любезным его призывал долг. Более того, улыбка ни к чему, кроме любезности, его не обязывала, причем степень этой любезности оставалась приятно неопределенной. Улыбка не выражала ни осуждения — это было бы слишком ответственно, — ни согласия, что могло бы повлечь за собой серьезные осложнения. И последнее — улыбкой маркиз поддерживал собственное достоинство, которое он положил себе во что бы то ни стало сохранять незапятнанным в критической ситуации, когда слава его дома начала клониться к закату. Всем своим поведением Беллегард, казалось, давал понять Ньюмену, что никакого обмена суждениями между ними быть не может, он даже задерживал дыхание, только бы не втянуть в себя запах демократии. Ньюмен был весьма несилен в европейской политике, но любил иметь представление о том, что происходит вокруг, и часто интересовался мнением маркиза де Беллегарда о положении дел в Европе. Маркиз отвечал ему с учтивой краткостью, что дела эти обстоят из рук вон плохо, что он о них самого низкого мнения и что времени подлее еще не бывало, век насквозь прогнил. После таких бесед Ньюмен на мгновение преисполнялся к маркизу чуть ли не состраданием, жалея беднягу за то, что мир кажется ему столь безрадостным, и при следующей встрече пытался привлечь его внимание к разнообразным замечательным чертам современности. На это маркиз заявил ему, что придерживается одного политического убеждения, которого ему вполне достаточно: он верит в священное право Генриха Бурбона — пятого по счету — на французский трон. Ньюмен ответил ему изумленным взглядом и больше не заговаривал о политике. Высказывание де Беллегарда не покоробило, не шокировало, даже не насмешило Ньюмена, он испытал такое чувство, словно вдруг обнаружил странные вкусовые пристрастия маркиза — например, что тот обожает ореховую скорлупу и рыбьи кости. Узнай он такое, наш друг, разумеется, воздержался бы от дальнейшего обсуждения с хозяином дома гастрономических вопросов.

Однажды, когда Ньюмен зашел к мадам де Сентре, слуга попросил его немного подождать, пока госпожа освободится. Ньюмен стал прогуливаться по гостиной, разглядывая книги дамы своего сердца, вдыхая аромат ее цветов и любуясь гравюрами и фотографиями, и вдруг услышал, как у него за спиной открылась дверь. На пороге стояла пожилая женщина, которую, как ему помнилось, он не раз, приходя и уходя, видел в вестибюле. Высокая, прямая, она была одета в черное, а на голове у нее красовался чепец, форма которого, если бы Ньюмен разбирался в подобных тонкостях, сразу давала понять, что вошедшая — не француженка, чепец был явно английского происхождения. Бледное лицо женщины казалось грустным, усталые тусклые глаза смотрели с британской прямотой. С минуту она робко, но внимательно глядела на Ньюмена, а потом быстро сделала чопорный английский книксен.

— Мадам де Сентре просит вас: благоволите подождать еще несколько минут, — проговорила незнакомка. — Она только что вернулась и сейчас закончит одеваться.

— Я готов ждать сколько угодно, — ответил Ньюмен, — передайте, пожалуйста, пусть не спешит.

— Благодарю вас, сэр, — тихо сказала женщина, но вместо того чтобы вернуться к хозяйке, вошла в комнату, огляделась и, подойдя к столу, принялась перекладывать книги и какие-то безделушки. Ее внешность показалась Ньюмену такой респектабельной, что он побоялся заговорить с ней как со служанкой. Минуту-другую он расхаживал взад и вперед по комнате, а она прибирала на столе и поправляла занавеси. Наконец по отражению в зеркале, мимо которого он проходил, Ньюмен заметил, что женщина стоит, опустив руки, и внимательно на него смотрит. Она явно хотела вступить с ним в разговор, и, поняв это, он постарался ей помочь.

— Вы англичанка? — спросил он.

— Да, сэр, — быстро ответила женщина тихим голосом. — Я родом из Уилтшира.

— И как вам Париж?

— О, я об этом не думаю, сэр, — так же быстро и тихо ответила она. — Слишком давно я тут живу.

— Вот как! Так вы здесь уже давно?

— Больше сорока лет, сэр. Я приехала с леди Эммелин.

— Вы хотите сказать — со старой мадам де Беллегард?

— Да, сэр. Я приехала с ней, когда она вышла замуж. Я была камеристкой миледи.

— И с тех пор так у нее и служите?

— Служу в семье. Моя госпожа взяла в камеристки женщину молодую. Я уже стара. Сейчас у меня нет определенных обязанностей. Но я за всем понемножку присматриваю.

— Но вы крепкая и бодрая, — сказал Ньюмен, отмечая, как прямо она держится, как румяны ее щеки, хотя последнее обстоятельство, вероятно, объяснялось ее преклонным возрастом.

— Слава Богу! И слава Богу, на здоровье не жалуюсь, сэр. Слишком хорошо знаю свой долг — не стала бы ползать по дому, кашляя и отдуваясь. Но я уже стара, сэр, и только поэтому осмеливаюсь обратиться к вам.

— Говорите, говорите! — с интересом подбодрил ее Ньюмен. — Меня вам бояться нечего.

— Да, сэр, мне кажется, вы добрый, я ведь вас уже видела.

— На лестнице, да?

— Да, сэр, когда вы приходили к графине. Позволю себе заметить, что это случалось часто.

— Верно! Я частенько сюда наведываюсь, — засмеялся Ньюмен. — Не надо особой наблюдательности, чтобы это заметить.

— Я это заметила с удовольствием, сэр, — серьезно проговорила бывшая камеристка, продолжая стоять и глядеть на Ньюмена со странным выражением. Оно говорило о давно усвоенном смирении и почтительности, о долгой привычке держаться в тени и «знать свое место». Однако сквозь все это проступала и своеобразная робкая решимость, явившаяся следствием необычной в ее глазах обходительности Ньюмена. Лицо ее выражало также легкое безразличие к прежним запретам, словно старая служанка поняла наконец, что, раз ее миледи взяла к себе на службу другую, ей предоставляется некоторая свобода распоряжаться собой.

— Вы принимаете близко к сердцу дела этого семейства? — спросил Ньюмен.

— Очень близко, сэр. Особенно графинины.