Генри Джеймс - Американец

• Название: Американец
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Культ-Информ-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-8392-0223-1

Роман «Американец» (1877) знакомит читателя с ранним периодом творчества Г. Джеймса. На пути его героев становится европейская сословная кастовость. Уж слишком не совпадают самый дух и строй жизни на разных континентах. И это несоответствие драматически сказывается на судьбах психологически тонкого романа о несостоявшейся любви.

---

— Я вижу, вы меня узнали, — сказал он. — Могли бы заговорить со мной и раньше.

Месье Ниош ничего не ответил, но Ньюмену показалось, что его глаза медленно наполняются слезами.

— Я не ожидал, — продолжал наш герой, — что встречу вас так далеко от… от кафе «Де ла Патри».

Старик по-прежнему молчал, но Ньюмен определенно потревожил какой-то источник слез. Месье Ниош сидел, не сводя с Ньюмена глаз, и Ньюмен заговорил снова:

— Что это с вами, месье Ниош? Раньше вы разговаривали, и разговаривали весьма охотно. Помните, вы даже давали уроки светской беседы.

При этих словах месье Ниош решил изменить линию поведения. Он нагнулся, подхватил мопса, поднес к лицу и промокнул глаза о его мягкую спинку.

— Я боялся с вами заговорить, — вдруг сказал он, глядя на Ньюмена поверх головы собаки. — Надеялся, что вы меня не заметите. Я бы ушел, но побоялся, что, если шевельнусь, вы меня узнаете. Вот я и сидел как можно тише.

— Полагаю, у вас нечиста совесть, сэр? — заметил Ньюмен.

Старик осторожно усадил собаку себе на колени и по-прежнему, не сводя глаз со своего собеседника, затряс головой.

— Нет, мистер Ньюмен, моя совесть чиста, — пробормотал он.

— Тогда почему же вы хотели удрать от меня?

— Потому… потому что вы не понимаете моего положения.

— Ах вот оно что! Я помню, однажды вы мне это уже объясняли, — сказал Ньюмен. — Но с тех пор ваше положение, я вижу, улучшилось.

— Улучшилось! — вскричал месье Ниош, задыхаясь. — Вы называете это улучшением? — и он посмотрел на доверенные ему сокровища.

— Ну как же, — продолжал Ньюмен, — вы путешествуете. Поездка в Лондон в разгар сезона свидетельствует о преуспеянии.

В ответ на эту жестокую иронию месье Ниош снова поднес щенка к лицу, не сводя с Ньюмена маленьких непроницаемых глаз. В этом жесте было что-то юродское, и Ньюмен не мог понять, то ли месье Ниош нашел удобное прикрытие, разыгрывая потерю разума, то ли он действительно заплатил за свое бесчестье слабоумием. Если и верно было последнее, Ньюмен все равно не мог бы вызвать в себе сочувствие к глупому старику. Отвечает месье Ниош за совершаемые поступки или нет, он все равно соучастник своей мерзкой коварной дочери. Ньюмен решил было немедленно уйти, но затуманенный взор старика засветился мольбой.

— Вы уходите? — спросил месье Ниош.

— А вы хотите, чтобы я остался? — отозвался Ньюмен.

— Уйти должен был я — из уважения. Но то, как уходите вы, оскорбляет мое достоинство.

— У вас есть что сказать мне?

Месье Ниош огляделся по сторонам, желая удостовериться, что их никто не слышит, и очень тихо, но отчетливо произнес:

— Я не простил ее.

Ньюмен коротко рассмеялся, но старик сначала словно этого не заметил; он устремил взгляд в сторону, будто углубился в созерцание некоего метафизического образа, олицетворявшего его непреклонность.

— Какая разница, простили вы ее или нет? — сказал Ньюмен. — Есть люди, которые не простят ее никогда, уверяю вас.

— Что же такое она натворила? — тихо спросил месье Ниош, снова поворачиваясь к Ньюмену. — Поверьте мне, я ведь не знаю, что она делает.

— На ее совести дьявольская выходка, неважно, что именно. Она на все способна — ее нужно остановить.

Месье Ниош воровато протянул руку и мягко положил ее на рукав Ньюмена.

— Остановить? Да-да, — прошептал он. — Вот именно. Остановить немедленно. Она убегает от меня. Ее необходимо остановить, — он немного помолчал и огляделся. — Я и собираюсь остановить ее, — продолжал он. — Только жду удобного случая.

— Понятно, — опять засмеялся Ньюмен. — Она убегает от вас, а вы гонитесь за ней. И забежали уже далеко.

Но месье Ниош настаивал на своем.

— Я остановлю ее, — тихо повторил он.

Не успел он договорить, как толпа перед ним расступилась, словно повинуясь порыву освободить дорогу важной персоне. И по образовавшемуся проходу к ним приблизилась мадемуазель Ноэми в сопровождении джентльмена, которого Ньюмен только что видел. Теперь лицо этого джентльмена было обращено к нашему герою, и Ньюмен узнал своеобразные черты и еще более своеобразный цвет лица и дружелюбную улыбку лорда Дипмера. Внезапно оказавшись лицом к лицу с Ньюменом, который поднялся вслед за месье Ниошем, Ноэми на какую-то долю секунды едва заметно растерялась. Потом слегка кивнула ему, словно они встречались только вчера, и вполне непринужденно улыбнулась.

— Tiens,[166] до чего же нам везет на встречи, — проговорила она.

Мадемуазель Ноэми превосходно выглядела, а лиф ее платья был настоящим произведением искусства. Она подошла к отцу, протянула руки, месье Ниош покорно передал ей щенка, и она начала целовать его, приговаривая:

— Какое злодейство, бросили бедняжку совсем одного. Как плохо мой песик обо мне подумает, решит, что я бессердечная! Крошке очень нездоровится, — повернулась она к Ньюмену, делая вид, будто ему необходимо все объяснить, и ее глаза сверлили его с беспримерной наглостью. — Наверно, ему вреден английский климат.

— Зато, кажется, этот климат весьма полезен его хозяйке, — заметил Ньюмен.

— Вы имеете в виду меня? О, благодарю вас, я никогда так прекрасно себя не чувствовала! — объявила мадемуазель Ноэми. — Но разве можно, — и она обратила сияющий взор на своего нынешнего спутника, — разве можно чувствовать себя иначе рядом с милордом? Она села на стул, с которого поднялся ее отец, и принялась расправлять розетку на ошейнике собаки.

Лорд Дипмер, как все мужчины, и тем более британцы, с весьма сомнительной грацией справлялся с замешательством, естественным при столь неожиданной встрече. Он сильно покраснел, увидев соперника, с которым столь недавно домогался благосклонности дамы, отнюдь не схожей с хозяйкой карликовой собачки. Неловко кивнув Ньюмену, он разразился отрывистыми восклицаниями, в коих Ньюмен, зачастую с трудом понимавший речь англичан, не сумел уловить никакого смысла, затем лорд замолчал, упер руку в бок и со смущенной ухмылкой искоса взглянул на мисс Ноэми. Вдруг его поразила какая-то мысль, он повернулся к Ньюмену и спросил:

— Значит, вы с мадемуазель знакомы?

— Да, — ответил Ньюмен. — Я ее знаю, а вот вы вряд ли.

— Ну что вы, конечно, знаю! — снова ухмыльнулся лорд Дипмер. — Еще по Парижу. Нас познакомил мой несчастный кузен Валентин, вы же его знали. Он, бедняга, был ее приятелем, не правда ли? Из-за нее и вышла вся эта история. Ужасно печальная история, что и говорить… — продолжал молодой повеса, стараясь, насколько позволяла его примитивная натура, прикрыть замешательство болтовней. — Придумали, будто он умер за Папу римского, будто его противник отозвался о Папе как-то неуважительно. Они всегда так. Свалили все на Папу, потому что когда-то Валентин был папским зуавом. Но все это случилось не из-за Папы, а из-за нее! — продолжал лорд Дипмер, снова бросая взгляд, разгоревшийся от этих воспоминаний, на мадемуазель Ниош, грациозно склонившуюся над песиком и, по-видимому, совершенно поглощенную беседой со своим любимцем. — Смею предположить, вам кажется странным, что я… э… поддерживаю знакомство с мадемуазель, — снова заговорил милорд. — Но, знаете, она ведь ничего не могла поделать, а Беллегард лишь мой двадцатиюродный брат. Вам, наверное, кажется довольно бесцеремонным то, что я показываюсь с ней в Гайд-парке, но, видите ли, ее пока никто не знает, к тому же она отменно выглядит… — и вместо того чтобы закончить фразу, лорд Дипмер снова бросил оценивающий взгляд на мадемуазель Ноэми.

Ньюмен отвернулся. Он был сыт по горло. При появлении мадемуазель Ниош ее отец отступил в сторонку и стоял не двигаясь, не отрывая взгляда от земли. Сейчас был самый удобный случай объявить во всеуслышание, что он не прощает свою дочь.

Когда Ньюмен собрался уходить, месье Ниош поднял глаза, потянулся к нему, и, заметив, что старик хочет ему что-то сказать, наш герой наклонил к нему голову.

— Когда-нибудь вы еще прочтете в газетах, — пробормотал месье Ниош.

Ньюмен поспешил прочь, чтобы скрыть улыбку, но до сего дня, хотя газеты составляют его основное чтение, он так и не встретил заметки, которая явилась бы следствием этого предупреждения.

Глава двадцать шестая

Можно предположить, что зрелище английской жизни, сторонним наблюдателем которого, как я только что заметил, Ньюмен был в течение столь долгого срока, изрядно ему наскучило. Но нет, однообразие этих дней было ему по сердцу, его печаль вступала теперь в новую стадию, она походила на затягивающуюся рану и доставляла ему пусть горькое, но явственное удовольствие. Он целиком отдался своим мыслям и ни в чьем обществе не нуждался. У него не возникало желания заводить знакомства, и рекомендательные письма, которые прислал ему Том Тристрам, остались неиспользованными. Он много думал о мадам де Сентре и порой с таким упрямо сдерживаемым спокойствием, что, хотя этой выдержки хватало всего на пятнадцать минут из шестидесяти, можно было вообразить, будто наш герой уже на пути к исцелению. Он заново переживал блаженнейшие часы своей жизни, проведенные с нею, — перебирал серебряную цепочку тех считанных дней, когда испытывал чуть ли не опьянение счастьем, радостно сознавая, что с каждым вечерним визитом он все ближе к идеальному финалу. От этих снов наяву он возвращался к действительности несколько ошеломленным, правда, уже начиная понимать необходимость примирения с неизбежностью. Но бывало, что действительность опять представлялась ему позорной, а неизбежное — предательством, и тогда он не мог найти себе места от гнева и доходил до полного изнеможения. Однако большую часть времени он был настроен философски. Не задаваясь специальной целью и сам не подозревая, куда ведут его мысли, он пытался извлечь мораль из своих горьких злоключений. Находясь в спокойном состоянии, он спрашивал себя, а вдруг и в самом деле слишком мозолило всем глаза, что он коммерсант? Мы ведь помним, что в свое время он затеял обогащающую душу поездку в Европу, так как его начала тяготить жизнь, посвященная исключительно коммерческим делам, а из этого следует сделать вывод, что Ньюмен был способен представить себе, что и других может тяготить человек, чересчур поглощенный коммерцией. Он был вполне готов принять такую точку зрения, но, даже допуская, что подобный упрек можно отнести на его счет, не испытывал от этого сильных угрызений совести. Пусть он кому-то и казался слишком увлеченным коммерцией, но он ни в чем не мог себя упрекнуть, ибо никогда никому не причинил такой обиды, о которой нельзя было бы забыть. Со спокойной убежденностью он думал о том, что, во всяком случае, нигде в мире нет свидетельств его «низости». Если и была какая-то причина, из-за которой его связь с коммерцией могла бросить тень на связь — пусть уже прерванную — с женщиной гордой и имеющей все основания гордиться собой, он, не задумываясь, навеки вычеркнул бы коммерцию из своей жизни. Он не отрицал возможности наличия такой причины, но, разумеется, проявлял к ней меньшую чувствительность, чем другие, да и вряд ли считал нужным придавать ей большое значение, однако, допуская, что подобный взгляд существует, готов был на любые жертвы, какие еще мог принести. Только на какой же алтарь следовало теперь приносить жертву — перед этим соображением Ньюмен пасовал, словно упирался в глухую стену, над которой нет-нет да реяло некое туманное видение. Иногда ему представлялось, что он должен прожить свою жизнь так, как жил бы, если бы мадам де Сентре не разлучили с ним навсегда, то бишь дать зарок не совершать ничего, что она могла бы не одобрить. Правда, при этом он ничем не жертвовал, но бледный луч посвященности избранному идеалу осенял бы его путь. Конечно, это было бы довольно унылое времяпрепровождение, весьма похожее на разговор с собственным отражением в зеркале за неимением лучшего собеседника. Но подобные мысли подарили Ньюмену немало сладких минут, когда в нескончаемые английские сумерки, засунув руки в карманы и далеко вытянув вперед ноги, он сиживал за остатками изысканно скромного обеда. Впрочем, если его прежняя коммерческая жилка больше и не билась, он отнюдь не питал презрения к тем благам, которые она ему принесла. Ему было приятно, что в свое время он процветал, что в мире бизнеса он считался фигурой выдающейся, а вовсе не заурядной, но особенно радовало его, что он богат. У него никогда не возникало порыва продать все, что нажил, и раздать деньги бедным или переменить образ жизни на рассудительно-экономный и аскетический. Да, он богат и еще достаточно молод и рад этому, а если действительно зазорно слишком много думать о купле-продаже — что ж, в оставшееся ему — и немалое — время, он может об этом и не думать! Да, но постойте, о чем же ему тогда думать? И мысли Ньюмена вновь устремлялись в прежнее русло, он неизменно возвращался к воспоминаниям о случившемся и тогда под натиском обуревавших его чувств испытывал внезапно подступавшую к горлу тошноту, склонялся над столом — благо лакея к этому времени уже не было в комнате — и закрывал руками искаженное болью лицо.