Милий Езерский - Триумвиры. Книга вторая

• Название: Триумвиры. Книга вторая
• Автор: Милий Езерский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

Вторая книга из третьей части тетралогии Милия Езерского «Власть и народ».

 ... время соправления, войн и взаимных интриг Гая Юлия Цезаря и выдвиженцев Суллы - Гнея Помпея и Красса (он же Крез).

---

Катулл смутился. Гречанка приблизилась и, прежде чем он мог опомниться, выдернула из черных волос розу и бросила ему на колени.

Лукулл быстро переглянулся с нею, но Цереллия перехватила его взгляд, в котором сверкнул насмешливый огонек: «Зачем издеваться над поэтом? Правда, Лукулл ненавидит Клодию, но влюбленный Катулл достоин снисхождения… Поэт не должен влюбиться в эту девушку, — достаточно с него одной Лесбии, которая отравила ему жизнь».

Повернувшись к Лукуллу, Цереллия шепнула:

— Пощади его и не смейся.

Но он, устремив взгляд на плясуний, сказал, точно не слышал ее слов:

— Разве не знаешь, что тело — источник жизни?

VII

После обеда началась шумная пирушка. Триклиннумы гудели оживленными голосами гостей, потом их заглушили звонкие звуки флейт, кифар, систров; начались пляски. И опять во главе девушек выступала стройноногая гречанка, И опять она бросала цветы Катуллу.

Поэт был грустен после разрыва с Клодией.

Лукулл со смехом" протянул ему фиал:

— Выпьем за любовь! Ты, я вижу, воспылал страстью к »той гречанке.

Катулл молчал.

— Хочешь, я подарю тебе ее?

— Благодарю тебя, консуляр и великий полководец! Она прекрасна, но я боюсь женщин. Одна испепелила мою душу, а сердце догорает, как фитиль в лампе.

— Она умеет любить…

— Благодарю тебя. Но кто умеет любить лучше Клодий?

Лукулл нахмурился.

«Дочери Аппия Клавдия обожествляют фаллус под личиною Приапа, — подумал он, злобно скривив губы при воспоминании о развратной жене, — а мне осталось утешаться с десятками юных невольниц! Но хвала Венере! Я сумел взять всё от жизни — не меньше, чем мой господин Люций Корнелий Сулла».

— Как думаешь. Публий Нигидий, — Обратился он к Фигулу, — может ли из нашего молодого поколения, которое бесстыдно, нечестно, сладострастно, легкомысленно, нагло и бездушно, выдвинуться хотя бы один значительный муж? Вот Марк Антоиий, внук великого оратора и сын претора, вот Гай Скрибоний Курион, сын консуляра, вот Марк Целий, сын путеолского менялы, а вот и Гай Саллюстий Крисп, сын богача из Амитерна. Чего они стоят? Антония и Курнона называют мужем и женой, Целия, некогда катилинианца и любовника Клодии, — соучастником умерщвления александрийских послов, а о Саллюстий говорят, что он разорился из-за женщин. Это — римская молодежь!

— Несомненно, от этой молодежи многого не следует ожидать, но боги желают, чтобы были исключения…

— Ты говоришь…

— Даровитейший из них — это Антоний, и если он сумеет обуздать свои страсти…

Подошел вольноотпущенник и подал Лукуллу эпистолу.

Сломав печать, амфитрион извинился и начал питать. И вдруг обратился к гостям:

— Персидский маг Митробарзан пишет мне в ответ на мою эпистолу о цели человеческой жизни, о загробном существовании, о метампсихозе и о будущих жизнях. Слушайте.

И он прочитал письмо на греческом языке, малопонятное, сплошь пересыпанное темными рассуждениями и ссылками на Зендавесту. Имя Заратуштры чередовалось с именами Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля, а слово «перипатетики» повторялось три раза, что, несомненно, имело свой сокровенный смысл.

— Объясни, Публий Нигидий, как разрешил маг твой вопрос? — спросил Лукулл.

— Ты хочешь знать, в чем цель нашей жизни? В совершенствовании, — ответил философ. — Каждая жизнь-это ступень той таинственной лестницы, которая ведет к завершению круга вечного возвращения в мир, но так как круг бесконечен, то и бесконечна жизнь, прерываемая восхождением на ступень; тогда начинается как бы краткий отдых, т. е. смерть, а на самом деле восхождение продолжается, ибо душа переходит в новое тело, чтобы вдохнуть в него жизнь, и так до бесконечности. Видишь эти звезды? — указал он на серебряные крупинки, сверкавшие на черном пологе неба. — Завершив первый круг очищения, души переносятся в Космос и попадают в новые миры, ибо Душа Космоса — это частицы бесчисленных душ. Достигнув же совершенства, души перелетают вновь на нашу Землю и, воплощаясь, дают жизнь, полную величия, подвигов, добродетели и мудрости: так соприкасаемся мы в жизни с величайшими философами, подобными Заратуштре и Платону, с героями, подобными Александру Македонскому, Сулле и Аннибалу, с мужами, подобными Сципионам… Теперь понятна тебе цель жизни? На примерах величайших мужей мы учимся храбрости, добродетели и мудрости, а восприняв их высшие душевные качества, приближаемся к совершенству, чтобы стать со временем такими же, как они…

Лукулл вздохнул.

— Откуда ты знаешь, что это так? — спросил он, опустив голову.

— Всё предначертано, как движение миров, смена времен года, всё повторяется и вечно будет повторяться. Незыблемый закон дан мирам, и всё подвластно ему. Что такое загробное существование при бессмертии души? Германцы верят, что души воинов, погибших в боях, уносятся валькириями к престолу Одина, но такое верование похоже на сказку. Зачем душе непонятная жизнь среди дев-щитоносиц? А для чего богу — Душе Космоса — заниматься мелкими людскими делами и взвешивать грехи на весах? Нет, бог — Душа Космоса — не думает, ибо всё обдумал натуралистический Фатум до основания миров, и не так обдумал, как привыкли обдумывать мы, а сообразно численным величинам, на которых зиждется движение, и по тому тетрактида есть альфа и омега жизни. Возьми десятерицу — там тетрактида, возьми тетрактиду — там десятерица. А не является ли пентаграмма усеченным кругом, таинственным для непосвященных, кажущимся измышлением безумных?.. Отсюда берет начало учение о метампсихозе. Переселение душ совершается по законам, имеющим много стадий. Так возникают сотни жизней, сменяемых смертями, и из смертей нарождаются новые жизни, красивые и безобразные, счастливые и несчастные, живые и мертвые.

— Что такое мертвая жизнь? — спросила Цереллия. — И какую цену имеет она в мире? Не есть ли это комок земли или песчинка?

— А разве в комке земли или песчинке нет жизни? Эта незримая жизнь называется мертвой жизнью, и к ней надобно отнести жизнь рабов, животных, птиц и насекомых.

Лукулл грузно поднялся из-за стола и молча прошел в библиотеку. Сотни свитков замелькали перед глазами, и вдруг он увидел раба-библиотекаря, который поднялся ему навстречу и услужливо склонил голову.

Потребовал сочинения Платона, но не читал их, хотя глаза были устремлены на пергамент. Думал о письме персидского мага и рассуждениях Фигула.

«Жизнь… — думал он. — Неужели я возращусь и буду жить бесконечно? Но как? Может быть, буду мучиться бедняком, нищим, рабом?.. Без хлеба, голодный или избиваемый господином, я буду страдать, проклиная богов, и погибну, чтобы переродиться в лошадь, свинью или червяка? Вот я богат, а чем стану? И буду ли сожалеть о былом богатстве? Всё это забудется, точно не бывало вовсе… Поэтому нужно наслаждаться жизнью, не думая о смерти».

Лукулл стремился к общественной жизни, к магистратурам, а триумвиры угрожали расправой, доведением до нищеты. И он занялся философией, чтобы убить пустоту жизни. Лежал ли в объятиях невольницы, обедал ли один или с друзьями, прогуливался ли в саду, читал ли папирус или пергамент, — всюду стояла мысль. Она преследовала, не давала покоя. он стал заговариваться, не спал по ночам и.к утонченным ласкам любимой гречанки был равнодушен.

Календы сменялись идами, иды — календами: он впадал в детство — ничего не понимал, забывал о еде, прогулке и сне, и гречанка поняла, что господин не в своем уме: ему была нужна не любовница, а нянька.

И в самом деле: он заставлял рабов чертить пентаграммы, превращать тетрактиду в десятерицу и сосредоточенно думал, почему пентаграмма является символом круговорота и метемпсихоза, а тетрактида — символом жизненной энергии на Земле. А иногда говорил, что мог бы заседать в сенате и решать государственные дела. Тогда овладевало им бешенство, и он проклинал триумвиров, величая их носителями насилия и произвола.

Однажды он не узнал пришедших к нему друзей, а Публия Нигидия Фигула велел рабам выгнать. Все поняли, что старик сошел с ума.

VIII

Получив известие, что новый кандидат в консулы угрожает, придя к власти, отнять у него войска, Цезарь, торопился увидеться с триумвирами и назначил им свидание в Лукке, где расположился на зимние квартиры.

Перед его домом теснились лектики двухсот сенаторов, всадников, матрон и знатных плебеев, надеявшихся получить золото для уплаты долгов и покупки должностей, молодые люди, добивавшиеся магистратур и вступления в легионы в качестве легатов, трибунов и квесторов, попрошайки-аристократы, разорившиеся патриции, искателя приключений и сотни лиц, привыкших бездельничать и жить на чужой счет в ожидании наследства от не торопившихся умирать родителей и родственников. А у дверей стояли ликторы, проконсулы и преторы.