Генрик Сенкевич - Меченосцы

• Название: Меченосцы
• Автор: Генрик Сенкевич
• Издательство: АЛЬФА-КНИГА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010

Krzyzaci Перевод Владислава Ходасевича

---

Ксендз Вышонок поднял глаза и руки кверху:

— Так пусть же все будет по вашей воле.

При этих словах всеми сердцами овладела радость. Збышко снова сел на постели, а княгиня, Дануся и отец Вышонок сели рядом и стали обсуждать, как все сделать. Они решили сохранить все в тайне, чтобы ни одна живая душа об этом не знала; они также решили, что и Юранд не должен знать ничего, пока сама княгиня не объявит ему всего в Цеханове. Зато ксендз Вышонок должен был написать письмо от княгини к Юранду, чтобы тот сейчас же приезжал в Цеханов, где могут найтись для его увечий лучшие лекарства и где одиночество не так будет томить его. Наконец порешили, что Збышко и Дануся будут сейчас исповедаться, а венчание состоится ночью, когда все улягутся спать.

Збышке пришло в голову взять оруженосца чеха в свидетели брака, но он оставил это намерение, вспомнив, что получил чеха от Ягенки. На мгновение она возникла в его воспоминании как живая, и ему показалось, что он видит ее румяное лицо, заплаканные глаза и слышит умоляющий голос: "Не делай этого, не плати злом за добро и горем за любовь". И вдруг его охватила страшная жалость к ней, потому что он чувствовал, что ей будет нанесена тяжкая обида, от которой она не найдет утешения ни в згожелицком доме, ни в глубине лесов, ни в поле, ни в подарках аббата, ни в ухаживаниях Чтана и Вилька. И в душе он сказал ей: "Пошли тебе Господь, девушка, всего самого лучшего, но хоть и рад бы я за тебя в огонь и в воду, а ничего не могу поделать". И в самом деле, убеждение, что это не в его власти, принесло ему облегчение и возвратило спокойствие, так что он сейчас же стал думать о Данусе и о свадьбе.

Но он не мог обойтись без помощи чеха и хотя решил умолчать перед ним о том, что должно было произойти, все же велел позвать его и сказал:

— Сегодня я буду исповедоваться и причащаться; поэтому одень меня как можно лучше, как если бы я собирался идти в королевские покои.

Чех немного испугался и посмотрел ему в лицо; поняв это, Збышко сказал:

— Не бойся; люди исповедуются не только перед смертью, а тем более что приближаются праздники, на которые ксендз Вышонок с княгиней уедут в Цеханов, и ксендза не будет ближе, чем в Прасныше.

— А вы, ваша милость, не поедете? — спросил оруженосец.

— Коли выздоровею, то поеду, но это все в руках Божьих.

Чех успокоился, побежал к корзинам и принес тот белый, отбитый у фризов кафтан, в который рыцарь обычно одевался при больших торжествах, а также красивый коврик, чтобы покрыть ноги и постель; потом, при помощи двух турок приподняв Збышку, он умыл его, причесал его длинные волосы, которые обвязал красной лентой, прислонил его спиной к красным подушкам и, радуясь делу своих рук, сказал:

— Кабы вы, ваша милость, могли плясать, так впору бы хоть и свадьбу справить.

— А все-таки пришлось бы обойтись без пляски, — с улыбкой ответил Збышко.

Между тем княгиня также обдумывала в своей комнате, как бы одеть Данусю, потому что для женщины это было дело важное, и она ни за что не позволила бы, чтобы ее любимая воспитанница шла под венец в будничном платье. Служанки, которым сказали, что девушка тоже одевается в цвета невинности для исповеди, легко нашли в сундуке белое платьице, но беда заключалась в убранстве головы. При мысли об этом княгиню охватила какая-то странная грусть, и она разжалобилась.

— Сиротка ты моя, — говорила она, — где я найду для тебя в этом лесу венок из руты? Нет здесь ни цветка, ни листочка, разве только где-нибудь под снегом зеленеет мох.

И Дануся, стоя уже с распущенными волосами, тоже загрустила, потому что и ей хотелось венка; но вскоре она указала на гирлянды бессмертников, висящие по стенам комнаты, и сказала:

— Хоть бы из этого свить веночек, потому что другого мы ничего не найдем, а Збышко возьмет меня и в таком венке.

Княгиня сперва не хотела на это согласиться, боясь дурного предзнаменования, но так как в доме, куда приезжали только на охоту, не было никаких цветов, то решено было остановиться на бессмертниках. Между тем пришел ксендз Вышонок, который уже кончил исповедь Збышки, и увел исповедаться Данусю. Потом наступила глухая ночь. Слуги после ужина по приказанию княгини отправились спать. Посланные Юранда улеглись кто в людской, кто возле лошадей в стойлах. Вскоре огни в людских подернулись пеплом и погасли, и наконец в лесном домике настала совершенная тишина; только собаки время от времени лаяли на волков, поворачивали морды в сторону леса.

Однако у княгини, у отца Вышонка и у Збышки окна не переставали светиться, бросая красные отсветы на снег, покрывавший двор. Они сидели тихо, слушая биение собственных сердец, тревожные и охваченные торжественностью минуты, которая должна была сейчас настать. После полуночи княгиня взяла Данусю за руку и повела ее в комнату Збышки, где отец Вышонок уже ждал их со Святыми Дарами. В комнате ярко пылал камин, и при его резком, но не ровном свете Збышко увидел Данусю, немного бледную от бессонницы, белую, в венке из бессмертников, в тяжелом, ниспадавшем до самой земли платье. Веки ее были от волнения полузакрыты, руки опущены вдоль тела — и в таком виде она напоминала рисунок с цветного церковного окна; при виде ее Збышку охватило удивление: он подумал, что не земную девушку, а какого-то небесного духа собирается он взять в жены. И еще раз подумал он это, когда, сложив руки, она стала на колени перед причастием и, откинув голову назад, совершенно закрыла глаза. В тот миг она даже показалась ему умершей, и страх схватил его за сердце. Но это продолжалось недолго, потому что, услышав голос ксендза: "Ессе Agnus Dei" {Се агнец Господень (лат.).}, он сам сосредоточился, и мысли его унеслись к Богу. В комнате слышен был теперь только торжественный голос ксендза Вышонка: "Domine, non sum dignus" {Господи, недостоин я (лат.).} да потрескивание искр в камине, да упрямые, но унылые песни сверчков где-то в щелях его. За окнами поднялся ветер, прошумел в заснеженном лесу, но сейчас же утих.

Збышко и Дануся молчали, а ксендз Вышонок взял чашу и отнес ее в домовую часовенку. Вскоре он возвратился, но не один, а с рыцарем де Лоршем, и, видя удивление на лицах присутствующих, сперва приложил палец к губам, словно хотел предупредить какое-то неожиданное восклицание, а потом сказал:

— Я подумал, что будет лучше иметь двух свидетелей бракосочетания, а потому заранее предупредил этого рыцаря, который поклялся мне честью и ахенскими святынями хранить тайну до тех пор, пока будет нужно.

Рыцарь де Лорш преклонил колено сперва перед княгиней, потом перед Данусей, а затем встал и стоял молча, одетый в торжественную броню, по изгибам которой пробегали красные отсветы огня, стоял высокий, неподвижный, как бы пораженный восторгом, ибо и ему эта белая девушка в венке бессмертников показалась каким-то ангелом, виденным на окне готического собора.

Но ксендз уже поставил ее у постели Збышки и, набросив им на руки епитрахиль, начал обряд. По доброму лицу княгини катились слеза за слезой, но в душе она в эту минуту не чувствовала тревоги, потому что она думала, что поступает хорошо, соединяя этих двух прекрасных и невинных детей. Де Лорш во второй раз преклонил колени и, опираясь на рукоять меча, казался рыцарем, пред которым предстало видение; Збышко и Дануся по очереди повторяли слова ксендза: "Я… беру… тебя… себе", а этим тихим и сладостным словам снова вторили сверчки в щелях камина, да трешал в нем огонь. Когда обряд был окончен, Дануся упала к ногам княгини, которая благословила обоих, и, поручив их покровительству небесных сил, сказала:

— Радуйтесь теперь, потому что она уж твоя, а ты ее.

Тогда Збышко протянул свою здоровую руку Данусе, а она обняла его ручонками за шею, и некоторое время слышно было, как они повторяли друг другу, прижав губы к губам:

— Ты моя, Дануся…

— Ты мой, Збышко…

Но Збышко тотчас же ослабел, потому что волнения были ему не по силам, и, упав на подушки, стал тяжело дышать. Однако он не впал в забытье, не перестал улыбаться Данусе, которая вытирала его лицо, покрытое холодным потом, даже не перестал повторять: "Ты моя, Дануся", в ответ на что она каждый раз наклоняла белокурую свою голову. Зрелище это окончательно растрогало рыцаря де Лорша, и он объявил, что ни в одной стране не приходилось ему видеть сердец столь чувствительных, а потому он торжественно клянется, что готов сразиться в конном или пешем поединке с любым рыцарем, чернокнижником или драконом, который посмел бы чинить препятствия их счастью. И он в самом деле поклялся в этом тотчас же на крестообразной рукоятке мизерикордии, т. е. маленького меча, служившего рыцарям для добивания раненых. Княгиня и отец Вышонок призваны были в свидетели этой клятвы.

Но княгиня, не понимая свадьбы без какого-нибудь веселья, принесла вина — и они стали пить его. Ночные часы протекали один за другим. Збышко, поборов свою слабость, снова прижал к себе Данусю и сказал: