Генрик Сенкевич - Меченосцы

• Название: Меченосцы
• Автор: Генрик Сенкевич
• Издательство: АЛЬФА-КНИГА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010

Krzyzaci Перевод Владислава Ходасевича

---

Внезапно он вздрогнул и проснулся совсем:

— О, Господи, Иисусе милостивый! Что же это?

Из высокого окошечка стоящей у ворот башни донеслись еле слышные звуки лютни. Юранд, едучи в Щитно, был уверен, что Дануси нет в замке, но этот звук лютни среди ночной тишины мгновенно взволновал его сердце. Ему показалось, что он знает эти звуки и что это играет не кто иной, как она, его дорогое, возлюбленное дитя… И он упал на колени, молитвенно сложил руки и, дрожа, как в лихорадке, стал слушать…

Вдруг полудетский и как будто бесконечно грустный голос запел.

Юранд хотел откликнуться, выкрикнуть дорогое имя, но слова застряли у него в горле, точно их сжал железный обруч. Внезапный порыв горя, слез, отчаяния овладел его сердцем, и он упал лицом в снег и стал про себя взывать к небесам, как бы произнося благодарственную молитву:

— О, Господи Иисусе, ведь я еще раз слышу дочь свою. О, Иисусе…

И рыдания стали сотрясать его гигантское тело. А вверху грустный голос пел дальше, среди невозмутимой ночной тишины.

Рано утром толстый, бородатый немецкий кнехт стал бить ногой по бедру лежащего у ворот рыцаря.

— Подымайся, пес… Ворота отперты, и комтур приказывает тебе предстать перед ним.

Юранд как бы очнулся ото сна. Он не схватил кнехта за горло, не раздавил его в железных своих руках; лицо у него было тихое и почти смиренное; он встал и, не говоря ни слова, пошел за солдатом в ворота.

Только что он прошел их, как за спиной у него послышался лязг цепей, и подъемный мост стал подниматься вверх, а в самих воротах упала тяжелая железная решетка…

Часть третья

I

Юранд, очутившись во дворе замка, не знал сначала, куда идти, потому что кнехт, проводивший его в ворота, отошел от него и направился к конюшням. Правда, у палисадника, то в одиночку, то кучками, стояли солдаты, но лица их были так вызывающи, а взгляды так насмешливы, что рыцарю легко было отгадать, что они не покажут ему дороги, а если и ответят на вопрос, то разве только грубостью или оскорблением.

Некоторые смеялись, показывая на него пальцами; другие снова стали кидать в него снегом, точно так же, как накануне. Но он, заметив дверь побольше других, с высеченным над нею распятием, направился туда, полагая, что если комтур и старшина находятся в другой части замка или в других помещениях, то кто-нибудь вернет его с ложного пути.

Так и случилось. В ту минуту, когда Юранд приблизился к этой двери, обе половинки ее внезапно распахнулись, и перед ним очутился юноша с обритой головой, как носят духовные лица, но одетый в светское платье, и спросил:

— Вы Юранд из Спыхова?

— Я.

— Благочестивый комтур велел мне проводит вас. Идите за мной.

И он повел его через большие сени к лестнице. Однако перед лестницей он остановился и, окинув Юранда взглядом, снова спросил:

— А при вас нет никакого оружия? Мне велено обыскать вас.

Юранд поднял вверх обе руки так, чтобы провожатый мог хорошенько осмотреть всего его, и ответил:

— Вчера я все отдал.

Тогда провожатый понизил голос и сказал почти шепотом:

— В таком случае берегитесь проявлять гнев, потому что вы здесь бессильны: вы во власти комтура.

— Но и во власти Бога, — отвечал Юранд.

Сказав это, он внимательнее посмотрел на проводника, заметил в лице его что-то вроде жалости и сострадания и сказал:

— В глазах твоих отражается благородство, паж. Ответишь ли ты мне правду на то, о чем я спрошу тебя?

— Спешите, господин, — сказал провожатый.

— Отдадут за меня моего ребенка?

Юноша с удивлением поднял брови:

— Значит, ваш ребенок здесь?

— Дочь.

— Та девушка, которая сидит в башне у ворот?

— Да… Обещали отпустить ее, если я отдамся в их власть.

Провожатый сделал рукой жест, означавший, что он ничего не знает, но на лице его отразились тревога и сомнение.

А Юранд спросил еще:

— Правда ли, что ее стерегут Шомберг и Маркварт?

— Этих братьев в замке нет. Однако возьмите ее, господин, раньше, чем староста Данфельд выздоровеет.

Услыхав это, Юранд задрожал, но продолжать вопросы было уже некогда, потому что они поднялись в верхнюю залу, где Юранд должен был предстать пред лицом щитновского старосты. Паж, отворив дверь, снова отступил назад к лестнице.

Рыцарь из Спыхова вошел и очутился в обширном покое, очень мрачном, потому что вставленные в окна стеклянные пластинки, оправленные в олово, пропускали немного света, да и день был зимний, пасмурный. Правда, в другом конце комнаты в камине пылал огонь, но плохо высушенные бревна давали мало пламени. Лишь через несколько времени, когда глаза Юранда освоились с полумраком, он заметил в глубине стол и сидящих за ним рыцарей, а дальше, за плечами их, целую толпу вооруженных оруженосцев и кнехтов, тоже вооруженных; среди них придворный шут держал на цепи ручного медведя.

Юранд когда-то бился с Данфельдом, потом два раза видел его в качестве посла, прибывавшего ко двору мазовецкого князя, но с тех пор прошло несколько лет; однако, несмотря на полумрак, он сразу узнал его и по тучности, и по лицу, и по тому наконец, что тот сидел за столом посередине, в большом кресле, с рукой, обвернутой лубками и положенной на поручень. Справа от него сидел старик Зигфрид де Леве из Инсбурга, неумолимый враг польского племени вообще, а Юранда из Спыхова в частности; слева — младшие братья. Годфрид и Ротгер. Данфельд нарочно пригласил их, чтобы они посмотрели на его торжество над грозным врагом, а кстати натешились плодами предательства, которое они сообща придумали и исполнению которого помогли. И вот теперь сидели они удобно, в мягких одеждах из темного сукна, с короткими мечами на бедрах, радостные, самоуверенные, и смотрели на Юранда с гордостью и с таким неизмеримым презрением, какое всегда было у них припасено для слабых и побежденных.

Долго длилось молчание, потому что они жаждали насытиться зрелищем человека, которого раньше попросту боялись и который теперь стоял перед ними с опущенной на грудь головой, в холщовом покаянном мешке, с обмотанной вокруг шеи веревкой, на которой висели ножны меча.

По-видимому, они также хотели, чтобы как можно больше народу видело его унижение, потому что через боковые двери, ведущие в другие комнаты, мог входить всякий желающий, и зала чуть ли не наполовину была наполнена вооруженными рыцарями. Все с неимоверным любопытством смотрели на Юранда, громко разговаривая и делая на его счет замечания. Но, смотря на них, он только укреплялся в своих надеждах, потому что размышлял так: "Если бы Данфельд не хотел исполнить то, что обещал, он не призывал бы стольких свидетелей".

Между тем Данфельд сделал рукой знак и прекратил разговоры, а потом дал знак одному из оруженосцев подойти к Юранду и, схватив его за обвязанную вокруг шеи веревку, подтащить на несколько шагов ближе к столу.

Тут Данфельд победоносно и торжествующе посмотрел на присутствующих и сказал:

— Смотрите, как могущество ордена побеждает злобу и гордость.

— Дай бог, чтобы всегда так было, — отвечали присутствующие.

Опять наступило молчание; потом Данфельд обратился к пленнику:

— Ты кусал орден, как бешеный пес, и Бог сделал так, что ты, как пес, стоишь перед нами, с веревкой на шее, ожидая милости и сожаления.

— Не сравнивай меня со псом, комтур, — отвечал Юранд, — потому что этим бесчестишь тех, кто со мной сражался и пал от моей руки.

При этих словах среди вооруженных немцев пронесся ропот: неизвестно было, рассердила ли их смелость ответа, или поразила его справедливость. Но комтур был недоволен таким оборотом разговора и потому сказал:

— Смотрите, он еще и тут плюет нам в глаза упорством и гордостью.

А Юранд поднял руки вверх, как человек, призывающий в свидетели небо, и, качая головой, отвечал:

— Видит Бог, что гордость моя осталась за воротами этого замка. Бог видит и рассудит, не опозорили ли вы и себя, позоря мой рыцарский сан. Рыцарская честь одна для всех, и всякий, кто опоясан, должен ее уважать.

Данфельд нахмурил брови, но в эту минуту шут стал позвякивать цепью, на которой держал медведя, и кричать:

— Проповедь! Проповедь! Приехал из Мазовии проповедник! Слушайте! Проповедь…

Потом обратился к Данфельду.

— Господин, — сказал он, — граф Розенгейм, когда звонарь слишком рано колокольным звоном разбудил его перед проповедью, велел ему съесть всю привязанную к колоколу веревку. Есть и у этого проповедника веревка на шее: прикажите ему съесть ее, прежде чем он кончит свою проповедь.

И сказав это, он стал смотреть на комтура с некоторой тревогой, потому что не был уверен, засмеется ли тот или велит выпороть его за несвоевременное вмешательство. Но рыцари ордена, мягкие, покладистые и даже смиренные, когда не чувствовали на своей стороне силы, по отношению к побежденным не знали никакой меры; поэтому Данфельд не только кивнул шуту головой в знак того, что разрешает ему издеваться, но и сам проявил такую неслыханную грубость, что на лицах нескольких молодых оруженосцев отразилось изумление.