Генрих Клейст - Драмы. Новеллы

• Название: Драмы. Новеллы
• Автор: Генрих Клейст
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

Жизнь Генриха фон Клейста была недолгой, но бурной. Потомок старинного дворянского рода, прусский офицер, он участвовал в походах против Франции в 1793–1797 годах, однако оставил службу ради литературной деятельности. Его творчество застало современников врасплох. Клейст настолько очевидно отличался от других романтиков, что кто — то из критиков назвал его «найденышем поэзии». В его произведениях отразилось смятение собственных души и ума, накал чувств, в них была атмосфера грозы и трагедии. Герои Клейста жили без оглядки, шли до предела и гибли всерьез. Трагическим и очень странным был уход из жизни самого писателя — двойное самоубийство со своей последней подругой. Смерть Клейста, как и его творчество, поразили многих… Прошли столетия, а новеллы и пьесы немецкого писателя Г. фон Клейста все еще находят отклик в сердцах читателей. Сегодня пришло время перечитать произведения Клейста.

В данный том вошли избранные драмы и новеллы немецкого писателя XIX века Генриха фон Клейста. В книгу включены драмы «Роберт Гискар», «Разбитый кувшин», «Пентесилея», «Кетхен из Гейльброна», «Принц Фридрих Гомбургский», новеллы «Михаэль Кольхаас», «Маркиза д'О», «Землетрясение в Чили», «Обручение на Сан-Доминго», «Локарнская нищенка».

Перевод Б. Пастернака, Ю. Корнеева, Н. Рыковой, Н. Ман, Г. Рачинского.

Вступительная статья Р. Самарина.

Примечания А. Левинтона.

Иллюстрации Б. Свешникова.

---

— Ну, делайте, делайте, делайте! — воскликнул отец, оборачиваясь. — Видно, мне придется вторично сдаться этому русскому!

Госпожа Г. радостно вскочила, поцеловала дочь и мужа улыбнувшегося ее суетливости, и спросила, как поскорее передать графу это заявление. По предложению лесничего было решено передать ему просьбу, чтобы он, если не успел раздеться, на минуту спустился к ним.

— Он сейчас будет иметь честь явиться! — последовал ответ графа; и не успел посланный лакей вернуться с этим извещением, как сам граф быстрыми шагами, окрыленный радостью, вошел в комнату и в живейшем волнении опустился к ногам маркизы. Комендант хотел что-то сказать, но граф, вставая, заявил, что знает достаточно, поцеловал руку у него и у полковницы, обнял брата и попросил лишь об одном, — предоставить ему тотчас же дорожный экипаж. Маркиза, хотя и была тронута таким поведением, все же сказала:

— Я не опасаюсь, граф, что ваши торопливые надежды слишком далеко…

— Ничего! Ничего! — перебил ее граф. — Ничего не произошло, если наведенные обо мне справки окажутся в противоречии с тем чувством, которое побудило вас снова пригласить меня в эту комнату.

После этих слов комендант самым сердечным образом обнял его, лесничий тут же предложил ему свою дорожную карету, посланный слуга поспешил на почту заказать курьерских лошадей с обещанием особого вознаграждения, и отъезд сопровождался такою радостью, какая редко бывает даже при встрече.

Он надеется, сказал граф, догнать свои депеши в Б., оттуда он поедет теперь в Неаполь более короткой дорогой, чем та, что лежит через М.; в Неаполе он сделает все от него зависящее, дабы избежать дальнейшей командировки в Константинополь; а поскольку в крайнем случае он решил даже сказаться больным, то, если не встретится непреодолимых препятствий, он не более как через четыре — шесть недель непременно снова будет в М. В эту минуту его курьер доложил, что карета подана и все готово для отъезда. Граф со шляпой под мышкой подошел к маркизе и взял ее руку.

— Ну, Джульетта, теперь я несколько успокоился, — сказал он, пожимая ее руку, — хотя я страстно желал повенчаться с вами еще до отъезда.

— Повенчаться! — воскликнули все члены семьи.

— Да, повенчаться, — повторил граф, поцеловал руку маркизы и на ее вопрос, не сошел ли он с ума, отвечал, что настанет день, когда она его поймет. Ее родные готовы были на него рассердиться, но он тут же распростился со всеми самым сердечным образом, попросив их не задумываться слишком над его словами, и уехал.

Прошло несколько недель, в течение которых все члены семейства с самыми разнообразными чувствами напряженно ожидали исхода этого необыкновенного дела. Комендант получил от генерала К., дяди графа, любезное письмо; сам граф написал из Неаполя; справки, наведенные о нем, в достаточной мере говорили в его пользу; словом, все уже считали помолвку как бы решенным делом, но вот недомогания маркизы возобновились в более резкой форме, чем когда-либо. Она заметила совершенно необъяснимую перемену в своей фигуре. Вполне откровенно поведав обо всем этом своей матери, она сказала, что решительно не знает, что и думать о своем состоянии. Мать, у которой столь странные явления вызывали крайнюю тревогу за здоровье дочери, потребовала, чтобы она пригласила врача. Маркиза, надеявшаяся, что ее здоровая натура возьмет верх над болезнью, воспротивилась этому; не слушаясь совета матери, она провела еще несколько дней, испытывая тяжкое недомогание, пока ряд все повторяющихся необычайных ощущений не вызвал в ней сильнейшего беспокойства. Она послала за врачом, пользовавшимся доверием ее отца; тот прибыл в отсутствие ее матери; она усадила его на диван и, после краткого вступления, шутливо сообщила ему, что думает о своем состоянии. Врач устремил на нее пытливый взгляд; затем, произведя тщательный осмотр и помолчав некоторое время, он совершенно серьезно заявил, что маркиза пришла к безусловно правильному заключению. После того как на вопрос своей собеседницы, что он этим хочет сказать, он совершенно ясно выразил свою мысль и с улыбкой, которую не мог подавить, добавил, что она вполне здорова и не нуждается в помощи врача, — маркиза дернула звонок, строго взглянув на него, и попросила его удалиться. Вполголоса, словно не удостаивая его разговора, она пробормотала, что ей неохота поддерживать с ним шутливый разговор на такую тему. Доктор обиженно ответил, что хорошо было бы, если бы она всегда была столь же мало расположена к шуткам, как в настоящую минуту, взял свою палку и шляпу и собирался откланяться. Маркиза заверила его, что она сообщит отцу о нанесенном ей оскорблении. Врач отвечал, что он готов подтвердить сказанное им под присягой на суде, отворил дверь, поклонился и хотел покинуть комнату. В то время как он, уронив перчатку, задержался, чтобы ее поднять, маркиза спросила:

— Как же это могло произойти, доктор?

На это доктор отвечал, что ему не приходится разъяснять ей начала вещей; еще раз поклонился и ушел.

Маркиза стояла как громом пораженная. Взяв себя в руки, она хотела было поспешить к отцу; однако необычайная серьезность доктора, слова которого ее оскорбили, будто парализовала ее. В сильнейшем волнении она бросилась на диван; не доверяя самой себе, она пробежала в памяти все моменты истекшего года и, думая об этом, решила, что сходит с ума. Наконец пришла мать, и на ее тревожный вопрос, чем она так взволнована, дочь рассказала то, что ей только что открыл врач. Госпожа Г. обозвала его наглым негодяем и поддержала дочь в ее решении сообщить о нанесенном ей оскорблении отцу. Маркиза уверяла, что врач говорил совершенно серьезно и, по-видимому, готов повторить при отце свое безумное утверждение. Сильно перепуганная госпожа Г. спросила тогда, допускает ли она возможность такого состояния.

— Скорее будут оплодотворены гроба и в лоне трупов разовьется новая жизнь! — отвечала маркиза.

— Ну, чудачка моя дорогая, чего же ты беспокоишься? — сказала полковница, крепко обняв ее. — Если ты сознаешь себя чистою, какое тебе дело до суждения хотя бы целого консилиума врачей? Не все ли тебе равно, по ошибке ли или по злобе высказал этот врач свое заключение? Однако нам следует все же сказать об этом твоему отцу.

— О боже! — воскликнула маркиза с судорожным движением. — Как я могу успокоиться? Разве собственные мои внутренние ощущения, слишком знакомые мне, не свидетельствуют против меня? Разве сама я, узнав, что другая испытывает то, что я ощущаю, не решила бы, что это действительно так?

— Какой ужас! — воскликнула полковница.

— Злоба! Ошибка! — продолжала маркиза. — Что могло побудить этого человека, которого мы до сих пор ценили и уважали, что могло его побудить нанести мне такое низкое, такое ничем не вызванное оскорбление? Мне, которая никогда ничем его не обидела, которая приняла его с доверием, с готовностью сердечно отблагодарить его, и который сам, судя по его первым словам, пришел с чистым и неподдельным желанием помочь, а не причинять страдания, более жестокие, чем те, которые я дотоле испытывала? А если бы я, — продолжала она, в то время как мать подозрительно на нее глядела, — вынужденная выбирать между ошибкой и злобой, хотела бы поверить в ошибку, то разве возможно допустить, чтобы врач, даже и не очень искусный, мог ошибаться в подобных случаях?

Полковница сказала немного резко:

— А все же приходится принять то или другое объяснение.

— Да! — отвечала маркиза, — да, дорогая матушка! — При этом вспыхнув горячим румянцем, она с выражением оскорбленного достоинства поцеловала руку матери. — Да, приходится! Хотя обстоятельства складываются столь необычайно, что я вправе сомневаться. Клянусь, — раз от меня требуется заверение, — что моя совесть так же чиста, как совесть моих детей; даже ваша совесть, досточтимая матушка, не может быть чище. Тем не менее прошу вас послать за акушеркой, дабы я удостоверилась в своем действительном положении и, каково бы оно ни оказалось, могла бы успокоиться.

— Акушерку! — воскликнула госпожа Г. в негодовании. — Чистая совесть и акушерка! — Она не могла договорить.

— Да, акушерку, дорогая матушка, — повторила маркиза, опустившись перед нею на колени, — и притом немедленно, если вы не хотите, чтобы я сошла с ума.

— Охотно, — отвечала полковница, — только прошу, чтобы роды не происходили в моем доме. — С этими словами она встала, готовая выйти из комнаты.

Маркиза, следуя за ней с распростертыми руками, упала ниц и охватила ее колени.

— Если безупречная жизнь когда-либо, — с красноречием страдания воскликнула она, — жизнь, образцом для которой служила ваша, давала мне право на ваше уважение, если в вашем сердце еще говорит хоть какое-либо материнское чувство, до той поры, пока вина моя не станет ясной как божий день, — не покидайте меня в эти ужасные минуты!