Кир Луковкин - В паутине

• Название: В паутине
• Автор: Кир Луковкин
• Жанр: Научная Фантастика

Сюрреалистическое путешествие в параллельные жизни.

---

Паук ощутил покалывание в области подушечек пальцев и легкий озноб. Где-то через сто или двести лет в будущем операторы будут ломать голову, каким образом в Конвертор без подсоединения тела попал разум, пробыл там, да еще и изменил код и файловую операционную систему программы, но это не имеет смысла. Паук сломя голову побежал к утесу, навстречу фантастичному масляному океану, рождающему мимоиды, и бросился вниз, в толщу вещества, с шумом ворочающегося у скалистых берегов, а Аполлон громко смеялся, постепенно испаряясь вместе с Элладой.

2

Вроде бы падал он вниз, а вылетел наверх, точно пробка от шампанского и приземлился на пушистую сочную траву. Поднялся, отряхнулся.

В следующий миг осознал факт: он оказался на зеленой лужайке посреди прекрасной островной страны, которая называется Новой Зеландией. Так подсказывала злыдня интуиция. На лугу паслись коровы. А, ну да, они еще дают молоко.

Возле дороги неподалеку стоял деревянный дом. Столбы электропередачи, неуклюже натыканные вдоль трассы, убегали за холмы. И ни каких признаков цивилизации. Паук побрел к дому, земля приятно пружинила под ногами. Навстречу ему вышел мужик довольно преклонного возраста, с сединой, упитанный и энергичный.

— Здорово! — говорит.

Паук, естественно, выпал.

— Вы меня знаете?

Мужик пригладил рукой волосы и исчез в дверном проеме.

— Заходи! — слышит из недр хижины Паук.

Возле дома приютился сарайчик и загон. Вряд ли там лежат трупы замученных жертв, утешил себя он, неуверенно ступая внутрь. Все в доме было пожелтевшее, старое, словно эхо пятидесятых годов прошлого века: причудливой формы радиоприемник, ламповый телевизор, черно-белые фотографии в рамочках, изъеденные мышами вдоль и поперек обои, плетеные стулья с высокой спинкой.

— Вы здесь живете? — спросил Паук трагически, бегая глазами в поисках хотя бы намека на телефон.

Мужика, кажется, это позабавило. Лицо его покрылось морщинками, непослушные космы опять оттопырились.

— Садись! — приказывает он, пододвигая парню стул, а сам включает плиту и лезет вниз, в подвал по угрожающе скрипящей лестнице. Вытаскивает оттуда свертки, банки, корзинки и принимается готовить обед. Проходит час, в течение которого парень пытается достучаться до хозяина, но тот ведет себя словно глухой.

— Ешь! — приказывает он ему. Пауку посчастливилось отведать вкуснейший английский завтрак — омлет с отменным беконом и томатом..

— Где здесь ближайший город? — спрашивал он с набитым ртом, — Или хотя бы поселок? Где я могу найти администрацию или посольство? Мне нужно позвонить домой, никто не знает, что я здесь. Это хитрый розыгрыш? Я участвую в каком-то шоу, да? Этот дом муляж, везде натыканы камеры, а вы — подставное лицо? Куда ведет то шоссе? Здесь часто ездят машины? Может быть, вы инвалид? А, я понял. Вам надо денег? У меня нет, вернее, есть…26 рублей. Это все что у меня есть, честное слово!!

Но мужик только ухмылялся:

— Ешь и пей!

Паук ел и пил, а хозяин подкладывал ему еще гарнира. Вскоре Паук застонал:

— Я больше не могу! Спасибо, очень вкусно.

— Отлично, — заключил мужик, — Ты сыт. Но хочешь еще.

Паука мучила отрыжка.

— Да, — выдавил он.

— Посмотри, что ты съел.

На тарелке лежали шнурки, фантики из-под конфет, размокшие сигаретные фильтры и бог знает что еще. Паука замутило.

— Неужели тебе это казалось вкусным? А что же ты тогда пил?

— Вроде сок… — прохрипел Паук.

— Машинное масло!

Паука стошнило в раковину. Рвало его долго и мучительно, со всеми подробностями, о которых говорить не стоит.

— Ты отравил меня! — завопил он фальцетом, утираясь.

Мужик меланхолично грыз семечки.

— Ты сам себя отравил.

Паук вне себя от злости, он готов порвать старого козла на куски, его переполняет ярость.

— Ну, положим, ударишь ты меня. А дальше что? Зарежешь? Труп — в подвал. Пойдешь по дороге, прошагаешь два дня без отдыха и воды, и через 50 миль тебя, ослабевшего, подберет патруль, отвезут в каталажку, просидишь там пару-тройку месяцев с мексиканцами и камбоджийцами как злостный бродяга, испытаешь на себе все прелести тюремной жизни, и депортируют тебя грузовым самолетом обратно на историческую родину.

— Зачем ты это сделал?

— Что сделал?

— Накормил меня этой дрянью, вот что!! — заорал побагровевший Паук, — Урод!!

— Помнится, ты не отказывался от добавки.

— Ты меня загипнотизировал, чертов старик!

— Нет. Я всего лишь дал тебе то, что ты просил.

— Я не просил еду….Я, — Паук осекся, — Я вообще не просил еду.

Мужик приканчивает последнюю семечку и одним движением руки смахивает шелуху на пол. Едва кожурки дотрагиваются до дощатой поверхности, они превращаются в тараканов, которые стремительно убегают через щель во входной двери.

У Паука отвисает челюсть.

— Ты кто?

Мужик идет в соседнюю комнату, где обнаруживается холодильник марки "Зил", и спрашивает:

— Пивка хочешь?

— Издевается еще, — тоскливо вздыхает Паук.

— Не бойся, оно-то настоящее, — смеется мужик и сует ему запотевшую банку, без названия, просто алюминий, отворяет дверь и садится на крыльцо, прямо на ступеньки.

— Ладно, победил, — и Паук неохотно приземляется рядом.

— То-то.

Некоторое время пьют молча. Вечер сменяет день, по небу плывут облачка, тучные коровы валяются на лужайке.

— Я это….погорячился.

— Бывает.

Мужик выуживает откуда-то обшарпанный кассетный магнитофон, нажимает кнопку, во чреве проигрывателя что-то трещит, потом по окрестностям разносится музыка. Паук слушает и ему определенно нравится то, что он слышит.

— Я закоренелый битник, — говорит мужик.

— Мои соболезнования, — говорит Паук, — А который сейчас час?

— Вторая половина двадцатого века. Да ты не торопись, успеешь. Не обижайся на меня, парень. На правду не обижаются, особенно если тебя тошнит ложью. Здесь нет никаких шоу, администраций и городов. И деньги мне твои не нужны, сожги свои деньги, переплавь их. Зачем тебе посольство? Зачем тебе звонить домой, ведь твои родители думают, что их сын на вечеринке.

Потом добавил:

— Вот дорога. Куда она ведет, я не знаю, но иногда по ней проезжают машины, и люди останавливаются, чтобы напиться, и я даю им воду, и они, наполненные новыми силами, благодарят меня, едут дальше, да, они благодарят меня за мою воду, которую я беру в своем колодце, что на пустыре у заднего двора. Правда, все они едут почему-то влево, — и мужик кивнул в сторону заката, — а обратно никого. Много людей. Много разных людей, мужчины и женщины, одиночки и целые семейства. Один раз автобус школьный проехал, желтый, с ребятишками. Другой раз — полк солдат.

— Это я, значит, один такой из поля пришел? — спрашивает Паук.

— Ты-то? Не-ет, — засмеялся мужик, — Каждый день вас тут, как капусту с грядки собираю.

Паук не знал, что тут сказать и уставился в свою банку, растерянно поболтав содержимым.

— Этикетки нет. Подозрительно.

— Зачем тебе этикетка?

— Ну, чтобы знать…

— Что знать. Ты не на форму смотри, а на содержимое. Забей, говорю, на город, на машины и на телефон. Это не главное.

— А что же главное? — ехидно спрашивает Паук.

— Посмотри вокруг и поймешь.

— На что тут смотреть? Коровы вон одни да деревья.

Мужик крякнул с досады, поставил пустую банку на пол, привалился к косяку.

— Я тоже так рассуждал когда-то. Но, видя весь этот людской поток со стороны, начинаешь мыслить иначе. Я много думаю о дороге. О ее назначении.

— Вы фермер?

— Пожалуй, да. Вот для чего существуют дороги. Чтобы попасть из одного пункта, — отправления, — в другой пункт — назначения. Из А в В. из В в С. Дорога как время. Стоит с нее свернуть и ты оказываешься вне истории, история шествует мимо тебя.

— А как вы сюда попали? Вы здесь родились.

— Долгая история. Нет, я не местный, я родился на противоположном конце земного шара в зажиточной европейской семье. Я стартовал как представитель среднего класса, родители прочили мне университет и место в банке, я был бы классический яппи — "белый воротничок", с квартирой, машиной, в дорогом французском костюме, с женщиной из высшего общества.

Я вырос, проучился пару курсов, жил растительной жизнью, пока в эту самую жизнь не вошел рок. Я стал хиппарем, спелся с шайкой таких же придурков, прогуливал занятия, нюхал кокс, меня пару раз сажали за решетку, но потом отпускали под залог. Я был глуп и безрассуден. Мать и отец предъявили мне ультиматум: либо возвращаешься к прежней жизни, либо иди попрошайничать, но помощи от нас не жди. И я их послал, я написал прощальное письмо, снял деньги со счета, отложенные на оплату старших курсов, и умотал вместе со своей подружкой Мелиссой за океан. Два года мы снимали каморку в трущобах города Нью-Йорк, я подрабатывал грузчиком и посудомойкой, Мелисса продавала уцененные шмотки в комиссионном магазине. Иногда я набирал номер родичей, говорил, что все хорошо, на самом деле удостоверяясь, не помер ли кто из них раньше срока.